Я вновь и вновь просматривала каждую фотографию гостиничных номеров, рассчитывая найти хоть что-то из мебели, что могло бы еще пойти в дело. В общей сложности обнаружила пятнадцать приличных стульев. Некоторые даже из одного гарнитура. Надо полагать, их разделили, когда они попали в руки к господину Хеддериху. Пятнадцать хороших стульев — а мне надо по крайней мере пятьдесят. Я проверила еще раз и обнаружила шесть других стульев, которые можно было использовать, если их заново отлакировать в тон основной цветовой гамме комнаты. Это дешевле, чем покупать новые стулья. Ну и, конечно, надо будет заново обивать все сиденья. Несколько перетянутых кресел тоже можно использовать.

Шкафы — более серьезная проблема: я могу использовать максимум пять. Еще пять можно было бы оклеить теми же обоями, что и стены, и внедрить в интерьер, сделав зеркальные дверцы. В некоторых комнатах вообще нет зеркал. Чувствуется, что здесь не один год подбирал обстановку господин Хеддерих. Даже Руфус считает, что в каждой комнате должно быть зеркало в человеческий рост, а то у некоторых постояльцев хватает наглости являться к завтраку в полуодетом виде. Увидь они себя в зеркале, глядишь, оделись бы поприличнее. А вообще-то, добавил Руфус, главное — кровати. Это лицо отеля. Сколько стоят новые кровати и сколько их нужно?

И вечная морока со светильниками. Кроме двух более или менее приличных стеклянных шаров, все остальные страшные, всегда были страшными и таковыми останутся. Существуют объекты, которым никакая мода не поможет. Журналы по архитектуре — тоже не советчики в этом вопросе: там никогда не найдешь плафонов, только античные или супермодерновые торшеры или бра. Самым дешевым вариантом были бы скромные белые плафоны на потолке, но это смотрится чересчур холодно и официально. Если бы их можно было заключить в розетки из лепнины… но лепнина, которая безусловно украшала когда-то потолки этого отеля, пала жертвой современного маляра. А что, если приклеить на потолок новые розетки из синтетического материала? Они дешевые. Но именно так и смотрятся. Как дешевая подделка.

— Как узнать, из гипса лепнина или из пластика? — спросил Руфус.

— У старой лепнины не такие острые края.

— Это не может зависеть от гипса, когда делают гипсовый слепок, кромки довольно острые.

— Может, это оттого, что старая лепнина неоднократно закрашивалась.

Потом мне пришла в голову идея: нужно покрыть новую лепнину несколькими слоями краски, и тогда никто не догадается, что это синтетический материал. Лишь три человека знали бы правду: я, Руфус и маляр.

Одна проблема возникает за другой. Что под линолеумом в фойе? Самое привлекательное в линолеуме то, что под ним всегда лучше. Опять надежда на древнеримские мозаики. Отрезаю в углу под окном кусочек линолеума. Под ним — удручающе серая каменная масса. Лишь когда мне с огромным трудом удается удалить слой грязи и клея, я вижу: это терраццо — мозаичный пол. Черный с белыми вкраплениями.

Терраццо часто выкладывали раньше в домах, где большое скопление народа. Если его отполировать, получится красивый пол.

Следующая позиция: сколько будет стоить заделывание дырок, которые просверлил в полу господин Хеддерих, когда строил свой закуток? Во что обойдется отдирание деревянных панелей со стен? Что под линолеумом в столовой? В самом деле паркет! Сколько будет стоить отциклевать старый паркет и покрыть его лаком? Сколько готова заплатить госпожа Шнаппензип? Руфус, к сожалению, не может ответить на мои многочисленные вопросы.

Мой день рождения пришелся на воскресенье, когда я выполняла обязанности уборщицы.

Накануне я получила от отца поздравительное письмо с вложенным в него чеком. Моя сестрица прислала книжку в мягкой обложке, женский роман из числа претенциозных: «Женщина, которая прошла через ад». На последней странице обложки было написано, что это безжалостно откровенный роман, вселяющий, однако, мужество в женщин. Я прочитала последнюю фразу в романе: «С огромным усилием я склонилась к своей маленькой дочурке, осыпала ее нежными поцелуями и шепнула в маленькое ушко: «Мы найдем кое-что получше мужчины».

Все ясно. Спасибо, не надо.

А Элизабет написала:

«Дорогая Виола!

Мы с Петером желаем тебе всего самого наилучшего на 26-е! Все время жду твоего звонка (ты почти всегда застанешь меня в нашем офисе, то есть у Петера). Я непременно хочу устроить с тобой представление у «Хагена и фон Мюллера».

Наконец я стала самостоятельной. Правда, кроме маленького аванса, я пока ничего еще не заработала, но надеюсь, что скоро дела у нас пойдут в гору. Мы уже получили следующий заказ: макет детской игровой площадки для любителей острых ощущений. Меня удивляет, что до сих пор не существует готовых стандартных деталей из пластика. Нам придется изготовить в масштабе еще и фигурки раскачивающихся зверей, которые всегда стоят на таких площадках. Петер уже сделал слона из папье-маше, а я — курицу. Люди из архитектурной фирмы были в восторге от наших моделей и сказали, что они выглядят лучше, чем настоящие игрушки. Мы с Петером работаем теперь под девизом: все, что мы делаем, должно смотреться лучше, чем в жизни. В конце концов, люди хотят выигрывать с нашими макетами конкурсы, а мы хотим получать новые заказы.

К сожалению, есть и негативные новости: господин фон Мюллер, мой бывший шеф и неудавшийся сутенер, не продал мне канвейлеровский стол!!! Раньше он говорил, что мне нужно отработать у него полгода, чтобы получить скидку на мебель. А в мой последний рабочий день заявил: поскольку ежегодно я имею право покупки только на сумму трех месячных окладов, то, учитывая мое всего лишь полугодичное пребывание на фирме, мне можно приобрести что-нибудь не дороже полутора месячных окладов. Канвейлеровский стол дороже, чем полтора оклада, а он не обязан давать мне 25-процентную скидку. Предложил жалкие 10 процентов! Я сказала Мюллеру, что отказываюсь от его процентов. Он начал наглеть и пригрозил, что скоро увижу, как плохо мне придется без связей. Петер считает: мы и без него получим стол дешевле, в конце концов, мы теперь родственное предприятие. Мы написали в фирму Канвейлера, что наша молодая фирма для офиса готова приобрести большой стол и восемь стульев, если они предоставят нам скидку. Посмотрим, что они нам ответят.

Так когда же ты приедешь за покупками?

Большой привет тебе и твоему Бенедикту.

Твои Элизабет + Петер».

Значит, Элизабет еще не знала, что я по-прежнему уборщица, и теперь даже одинокая уборщица. Пока я, впрочем, была дизайнером по интерьеру на общественных началах — в оклеенном блеклыми хризантемами офисе. Но у Элизабет ведь тоже все складывалось не так, как она хотела. Хотя я была бы рада, если бы она получила свой стол, но ее письмо странным образом придало мне больше мужества, чем если бы это был стопроцентный рапорт об успехах.

Письмо Элизабет было адресовано на Мюнцбергштрассе, шло, однако, всего два дня. Виндрид, несомненно, давно переадресовал в гостиницу всю мою почту.

Бенедикт меня не поздравил. Да и что он мог бы написать? Он собирался стать отцом. Его ребенок сломал модель моей жизни, как когда-то Сольвейг сломала нашу с Элизабет модель.

В воскресенье утром — я как раз доставала пылесос из кладовки на втором этаже — явился Руфус с огромной охапкой цветов. Герберы, ирисы, розы да еще лиловая сирень! Букет был настоящим насилием над зрением, смесью зеленого, оранжевого, желтого, голубого, красного и лилового, но он очень растрогал меня. После полудня, объявил Руфус, грядет подарок и визит Тани, которая должна его принести.

Он сам испек клубничный пирог, взбитыми сливками выдавил из шприца «Виола» и заключил мое имя в сердце. Это самый трогательный клубничный пирог, который я когда-либо видела: желе получилось не красное, а бесцветное, и было отчетливо видно, как Руфус старательно выложил половинки клубничек правильными концентрическими кругами. Среди них попалось и несколько недоспелых ягод. Но пирог был весьма съедобен.