— Ковер госпожи Футуры еще здесь? — спросила Элизабет.

— Конечно, — брезгливо сморщив носик, ответила продавщица.

Продавщица нехотя развернула круглый ковер диаметром в два метра с большой монограммой в центральной части: две желтые буквы в лазурном фоне. Вокруг звезды, потом по кругу рельефно сделанные знаки зодиака, а снаружи опять звезды.

— Тот же стиль, что и дорожка со львами, — восхищенно протянула я.

— Той же фирмы, индивидуальный заказ.

— Что означают буквы Ф. Я.?

— Это значит: госпожа Футура, ясновидящая. Дама была специалисткой по лечению на расстоянии и умерла от рака, не успев оплатить ковер. И поскольку после себя она не оставила ничего, кроме долгов, судебный исполнитель принес его назад.

Мы написали всем клиентам с инициалами Ф. Я., предлагая им ковер, но как только они узнают его историю, тут же отказываются. Я уверена, над ним тяготеет проклятие, — пояснила продавщица.

— Он стоил четыре тысячи, а теперь — девятьсот пятьдесят, — сказала Элизабет.

— Директор отдал бы его и дешевле. Он и сам считает, что ковер нечистый, — по секрету сообщила продавщица. — Как бы от него моль не завелась или что похуже. — Она бросила неприязненный взгляд на чудесный ковер.

Я не суеверна, во всяком случае, ковра я не боюсь. Но что мне делать с ковром с монограммой Ф. Я.? В принципе, этот ковер идеально подошел бы в середину фойе — там должен стоять овальный стол вишневого дерева, чтобы раскладывать на нем проспекты и ставить цветы. А если поставить стол прямо на мозаичный пол, это не произведет должного впечатления.

— Может, вырезать центральную часть с монограммой и вставить другой кусок? — несмело проговорила я.

— Такой оттенок цвета вы не получите ни в какой другой фирме, — покачала головой продавщица.

— Можно, конечно, что-нибудь заказать, но это будет дорого, — высказалась Элизабет. — Подумай на досуге, ковер у тебя никто не перекупит. Пойдем на переговоры с господином фон Мюллером.

Господин фон Мюллер ожидал нас в своем кабинете в стиле барокко.

— Надеюсь, вы получили большое удовольствие, выбирая товар, — сказал он.

— Мы пришли не для того, чтобы получить большое удовольствие, а для того, чтобы получить большую скидку, — бесцеремонно заявила Элизабет.

— Вы купили много уцененных вещей. В принципе, на уцененный товар мы не делаем…

— Также десять процентов скидки, если общая сумма превышает двадцать тысяч марок, — жестко перебила его Элизабет.

Господин фон Мюллер ненадолго замолчал.

Я считала на своем калькуляторе и чувствовала себя ковбоем, играющим заряженным пистолетом.

— Если я возьму пятьдесят семь метров дорожки со львами, какую скидку вы тогда мне сделаете?

— Пять процентов, — ответила за него Элизабет.

Господин фон Мюллер посмотрел на нас не слишком доброжелательно, однако ничего не произнес, кроме:

— Нам нужны точные размеры кусков, чтобы мы могли пришить петли. Дорожка будет доставлена через два месяца.

— Раньше она нам и не нужна. Кресла тоже прибудут только через два месяца. Все остальное мне нужно не позднее чем через три недели.

— Как будете платить? — поинтересовался господин фон Мюллер.

Для расчетов у меня приготовлен заранее подписанный чек. Руфус полагал, что мне, очевидно, придется внести задаток.

— Я оплачу авансом десять процентов стоимости первой поставки, — сказала я.

— Не забудьте о скидке в три процента за уплату наличными, — напомнила Элизабет.

Господин фон Мюллер посмотрел еще менее доброжелательно и долго складывал и вычитал.

Я долго проверяла. Итоговая сумма, после вычета всех скидок, — сорок четыре тысячи семьсот шестнадцать марок пятьдесят пфеннигов.

— Давайте округлим сумму, — неожиданно сказала я, — сделаем сорок пять тысяч. Тогда я возьму еще ковер госпожи Футуры.

Господин фон Мюллер долго смотрел на меня, широко раскрыв рот, наконец опять закрыл его.

— Весьма охотно, сударыня.

Мюллер проводил нас до двери.

— Вы все еще заинтересованы в канвейлеровском столе, фройляйн Лейбниц?

— О да, — отвечает Элизабет, — и все же, пожалуйста, зовите меня госпожа Лейбниц.

— Вы хотели бы на него взглянуть еще раз, госпожа Лейбниц?

— Я всегда с удовольствием смотрю на него.

Улыбаясь, господин фон Мюллер проводил нас в конференц-зал.

Я впервые вижу его. Это потрясающий раздвижной стол на двенадцати разных ножках, один из немногих по-настоящему красивых представителей современной мебели. Серо-черная металлическая столешница имеет легкий налет зеленоватой патины. Она настолько тонкая, что словно парит в воздухе. Одна ножка сделана в форме птичьей когтистой лапы, держащей шар, другая изогнута, как старинная выбивалка для ковра. Третья — в стиле барокко, четвертая — в стиле ампир в форме сужающейся книзу колонны, еще какая-то — драматический зигзаг молнии… Элизабет была права, этот стол на всю жизнь.

— Если ты тоже захочешь канвейлеровский стол, — надменно произнесла Элизабет, — у меня есть связи в фирме Канвейлера. До свидания, господин фон Мюллер.

На улице Элизабет призналась, что это неправда. Фирма Канвейлера пока еще ничего не ответила.

— Но этот индюк Мюллер поверил. Это был большой день в моей жизни!

— Без тебя я бы никогда не получила столько скидок. Мне полагалось бы выплатить тебе гонорар за консультирование.

— Бред! Кроме того, поскольку я привела ему такую хорошую клиентку, на все, что бы я у него ни покупала, он теперь будет делать десятипроцентную скидку. Так что для меня это тоже выгодно.

Из ближайшей телефонной будки я позвонила Руфусу. Он страшно рад, что мы так удачно все провернули. Когда я ему рассказала, что за двести восемьдесят марок приобрела ковер умершей ясновидящей, стоивший раньше больше четырех тысяч марок, и спросила, не боится ли он лежащего на ковре проклятия, Руфус только рассмеялся:

— С какой стати? Ясновидящей повезло: она получила свой ковер, ничего не заплатив за него. Так везет только немногим. Ты получила его тоже почти даром. Если на нем и лежит проклятие, то оно затронет тех, кто хочет его продать. Покупателям он приносит счастье. А буквы Ф. и Я. ты сможешь замаскировать, и все будет в порядке. — Кроме того, Руфус сообщил, что прибыли окна для первого этажа. — Завтра ожидается шумный день. Каменщики будут их вставлять.

Я радовалась предстоящему дню, радовалась своей работе и чуточку тому, что снова увижу Руфуса. Потом мы с Элизабет выпили в кафе по бокалу шампанского за наш успех.

Когда дома я пыталась рассказать о том, как плодотворно провела этот день, меня слушал только отец. Мать и Аннабель заняты Сольвейг. Сольвейг решила, что я теперь всегда буду приходить с подарком для нее. Но сегодня мать не заготовила подарка, и у Сольвейг начался приступ бешенства. В этом виновата я, заявила Аннабель. Мать сказала, что тоже виновата.

В воздухе опять пахнет грозой. Отец тихо шепнул мне:

— Твоей матери придется скоро решать, кем она хочет быть — женой или бабушкой.

Мне стало не по себе. У меня никогда не возникало даже мысли, что мои родители могли бы развестись.

— Я не верю, что ты это серьезно!

— Почему бы и нет? — ответил отец. — Если здесь я уже не играю никакой роли, то могу и уйти.

Мне вспоминается Бенедикт — для него я тоже не играю никакой роли. И тогда надо уходить.

В соседней комнате мать и Аннабель кричат по очереди: «Сольвейг, засмейся! Сольвейг, посмотри сюда! Сольвейг!.. Сольвейг!.. Сольвейг!..»

Я вдруг вспоминаю мать Бенедикта: произнесла Нора хоть раз фразу, в которой не было бы имени Бенедикт или Мерседес?

— Может, все опять будет хорошо, — пытаюсь я утешить отца.

Он недоверчиво улыбается.

На следующее утро я уезжаю очень рано, не желая снова встречаться с Сольвейг и Аннабель. Прощаясь с матерью, я говорю:

— Пока, бабушка! — Она этого не замечает.

Отец отвозит меня на вокзал. Всю дорогу мы ехали молча.