Арчи хотел, чтобы его утешили за все эти страдания, и чувствовал себя совсем разбитым, почти больным; он никогда в жизни не болел, и такое подавленное самочувствие его страшно угнетало.

Он внимательно оглядывал комнату, вазы, наполненные красными и желтыми розами, большую коробку с дорогими засахаренными фруктами… он хорошо знал, сколько все это стоит! Он как-то купил Филиппе небольшую коробку.

Она как раз приготовила чай — они всегда пили чай вместе; услышав слова Арчи, она подняла голову и, не улыбнувшись, взглянула на него.

— Ты пришел раздражать меня? Я так устала.

— Расстроена отъездом Маунтли, не так ли?

Он не мог не сказать этого, ему просто необходимо было сказать так.

Филиппа отставила маленький пузатый коричневый чайник; их глаза встретились.

— Арчи, я предупреждаю тебя! Я не желаю выслушивать подобного ряда замечаний. Если у тебя скверное настроение, то лучше уйди.

Арчи мгновенно поколебался, угрюмо глядя па нее из-под прекрасного изгиба своих бровей, и, не говоря ни слова, повернулся и вышел.

Каждый настоящий влюбленный испытал неприятное раздражение первой ссоры, а также тоску одиночества…

Арчи и Филиппа прошли все этапы, начиная от жестокого торжества уверенности каждого в своей правоте и в абсолютной неправоте другого, через смутное желание примирения и более сильное желание быть снова любимым и, наконец, до убеждения, что все нипочем, лишь бы быть вместе.

Но прошли целые сутки, пока каждый из них пришел к этому последнему этапу, стоявшему на пути к их примирению.

Арчи говорил себе: «Лучше уж мне провалиться сквозь землю, чем снова видеть этот проклятый ворох роз».

Филиппа все время напрасно прислушивалась к его шагам и, наконец, решила уйти и не быть дома как можно дольше.

Они встретились в танцевальном зале «Мажестика», куда Филиппа пошла с отчаяния и где полковник Баррон сразу же пригласил ее пообедать с ним.

Зайдя в зал, Арчи увидел ее, смеющуюся, казавшуюся веселой и вполне счастливой.

Он танцевал с леди Рэллин сзади нее, не глядя на нее, сознавая всем своим существом острое унижение, что это — его работа, его профессия и что женщина, которую он любит, видит его в роли платного танцора, которому суют в руку чаевые!

Леди Рэллин продолжала свою бессвязную болтовню, многозначительно сжимая его руку своими унизанными кольцами пухлыми пальцами, чтобы придать особое значение какому-нибудь пустому замечанию.

А Арчи в это время думал о том, как он приехал в Марсель искать работу, как ему не удавалось ее найти, как он все же остался там, занимаясь чем угодно; был проводником, исполнял какую-то работу в одной типографии, — словом, ни от чего не отказывался, кроме тяжелой работы, потому что его плечо не совсем еще зажило.

До этого вечера он не стыдился быть платным танцором, но теперь озлобление, жгучая боль и унижение, доводившее его до отчаяния, овладели им. Он говорил себе, что похож на дешевую марионетку, пляшущую перед толпой, что он жалкий жиголо, один из тех, кто кормится на Ривьере за счет женских слабостей слишком хорошо одетых, преувеличенно вежливых, но скверно воспитанных и хамов в душе.

Он был бы в состоянии ударить леди Рэллин за то, что она улыбается ему прямо в лицо и за ее сентиментальное: «Что с вами, милый Арчи? Скажите мне… скажите своей Лотти!»

Скажите Лотти!

Когда-то он был способен смеяться над этим, его это искренно забавляло! Теперь же эти слова, этот тон звучали оскорблением его мужского достоинства.

А Филиппа сидела здесь, глядя на него, как он скачет и вертится и как он продает себя за сто франков за вечер!

Он растравлял себя мыслью: «Она все поняла и презирает меня!»

Эта работа, пока он не встретил Филиппу, его даже не трогала. Он не задумывался над ней и вполне приспособился: был бодр, делал сбережения, жил для будущего, когда он будет свободен и начнет работать, чтобы стать на путь к богатству.

Когда Арчи становилось невмоготу, Форд, угрюмый и вечно недовольный, старался привить ему свою точку зрения:

— Потерпи — это только средство к достижению цели, ужасно неприятное средство, но я уверяю тебя, что скоро все изменится.

Без сомнения, он был сумасшедшим, безумным, когда признался Филиппе в своей любви, строил планы женитьбы на ней и заставил ее отказаться от тех денег.

А что он мог ей предложить взамен?

Он даже не мог купить ей цветов, которые ей преподносили другие мужчины, или подарить ей какую-нибудь мелочь вроде дорогих конфет или английских журналов. Все, что он мог сделать для нее, это только оплатить комнату и услуги.

Она, должно быть, это поняла; она не могла не понять этого за время пребывания здесь Маунтли.

Он так грубо и неразумно исковеркал ее жизнь. Он закончил на этот вечер танцы и вышел на террасу.

Филиппа уже давно вернулась к себе в комнату, так же как и Арчи сознавая свое глубокое несчастье и обиду.

Она, как и Арчи, размышляла о неизвестном будущем; и если Арчи мучали вопросы о том, что он собой представляет, то Филиппа начала смутно разбираться в своем положении и в этой любви, которая смела всю обстановку ее прежней жизни.

Сегодня ночью, после цветов, запаха духов и музыки в «Мажестике», ее единственная маленькая комната в пансионе показалась ей совсем убогой.

И она принимала это за любовь!

Действительно ли она потеряла рассудок? — спрашивала она себя с насмешкой; она пожертвовала своим доходом и отказалась от так называемой роскоши, потому что какой-то молодой человек безумно, как он говорил, влюбился в нее?

И вот к чему все это привело!

Когда она перебирала все это в мыслях, это казалось ей невероятным; она в тот раз, по-видимому, потеряла всякую власть над собой!

На столе в комнате осталось еще несколько роз, которые ей прислал Маунтли, славный, веселый, милый Маунтли, которого Арчи оскорбил из смешной, детской ревности!

Арчи должен был бы придти к ней сегодня вечером просить прощения, а вместо этого он, слегка кивнув головой, продолжал танцевать перед ней с этими ужасными, смешными, строящими глазки, накрашенными старухами.

Он всегда говорил, что терпеть их не может, но Филиппа видела, как он им отвечал улыбкой.

— Замечательно красивый молодой человек! — сказал о нем полковник Баррон. — И, как говорят, вполне порядочный — в своем роде.

— Он служил в воздушном флоте, не так ли? И был так тяжело ранен, что должен был остаться в этом климате после окончания войны, — отвечала Филиппа.

— Да, кажется, что-то вроде этого, — согласился с ней полковник Баррон, который никогда не был ближе к Франции, чем южный берег Англии, где он занимался доблестной работой, наблюдая, как другие эту работу за него исполняют. — Да, что-то в этом роде. Хотя, конечно, каждый молодой человек, которого встречаешь в этом прекрасном месте, был либо летчиком, либо вообще каким-нибудь героем! И вот до чего они теперь докатились!.. Вот я и хочу сказать: прошло уже несколько лет, как окончилась война, и если мы, старики, могли приспособиться, заняться делом, то почему они так же, как и мы, не втянулись в работу? Не говорите мне, что нет другой работы, кроме танцев! Нет, моя милая маленькая леди, слишком трудно этому поверить!

Арчи снова промелькнул мимо них; полковник Баррон продолжал.

— Мне говорили, что это тип красоты, который нравится женщинам. Удивляюсь, почему он не идет в кино. Ведь, он выглядит атлетом и не любит настоящей работы! Ха-ха-ха!

Филиппе этот вечер не принес ни удовлетворения, ни радости и вообще никакого удовольствия; теперь она была одна, раздраженная и несчастная.

Конечно, в словах старого полковника Баррона была некоторая доля правды, — говорила она себе.

Казалось странным, что Арчи был доволен своим положением танцора, но, тем не менее, ничего плохого в нем самом не было.

О, господи! Все, кроме…

— Откажись от денег!.. Откажись от встреч с мужчинами, которые к тебе хорошо относятся!.. Я не хочу этого!..