И он отправился в белую гостиную приветствовать гостей.

До половины вечера ему почти не пришлось говорить с Филиппой, а затем они очутились случайно рядом.

— Танцуем? — спросила его Филиппа.

Джервез кивнул; держа ее в объятиях и слушая ее оживленную болтовню о событиях этого вечера, он старался убедить себя, что он такой же дурак, как этот пьяный молокосос, которого Маунтли уложил в постель.

Но тайный огонь не угасал и продолжал тлеть; как он ни старался разубедить себя, но все его доводы не могли изгладить слов Тедди.

А Филиппа неожиданно спросила его:

— Где Тедди?

— Мне кажется, что он выпил лишнее, — сухо ответил он.

— Тедди? — удивилась Филиппа и слегка рассмеялись. — Это потому, — начала было она, затем остановилась и, после небольшого молчания, нерешительно добавила: — Он… он, видишь ли, озабочен. Я хочу сказать…

— Боюсь, что я не пойму, почему он должен вести себя, как молодой осел, — бесстрастно заметил Джервез. — Во всяком случае, Маунтли был так добр, что взялся присмотреть за ним. Мне кажется, что мне следует подойти к старой леди Сильчестер… она одна… Ужин был бы теперь весьма кстати. Как ты думаешь? Постарайся двинуть всех в столовую.

Смеясь и разговаривая с друзьями и гостями, Филиппа чувствовала, как все шире, подобно грозовой туче, разрасталось в ней беспокойство, которое она внезапно ощутила, когда Джервез сказал ей о Тедди.

Ее трогало, что на Тедди все это так сильно подействовало.

Он был так давно ее товарищем, и таким веселым, счастливым товарищем… В давно-давно прошедшие школьные дни, еще до войны, они вместе катались верхом, и позже он не упускал случая «прилететь к ней», по его выражению, в каждый отпуск. В некотором смысле, он составлял часть ее жизни.

И вот теперь, когда он был так глубоко несчастлив, он навсегда уходил от нее.

Она с беспокойством спросила Маунтли:

— Разве Тедди болен?

Маунтли рассмеялся своим заразительным смехом:

— Какая наивность, нет, он спит, я думаю, и чужд всем земным горестям, пока не проснется; тогда он попробует потопить их в вустер-соусе или в каком-нибудь другом из его любимых средств от похмелья!

Это говорил веселый, прозаичный Маунтли, никогда никого не мучивший и ненавидевший тех, кто мучил.

— Во всяком случае, вы сами такое средство, — сказала ему Филиппа, на что Маунтли закрутил усы, перестал улыбаться и сказал почти серьезно:

— Знаете ли, вместо того, чтобы волноваться, вам бы следовало немного рассердиться. Тедди маленький идиот — он нализался на вашем вечере и заслуживает головомойки, а не сочувствия.

Он тоже заметил открытую любовь Тедди к Филиппе, а любимым девизом Маунтли было: «Одно слово вовремя лучше десяти других», и он надеялся, что применил его в данном случае хорошо.

Но в глазах Филиппы все еще отражалось огорчение. Она сказала немного застенчиво:

— Никто из вас не понимает его, вы поймете позже, — и ушла созывать гостей к ужину.

— Что она, черт возьми, хотела этим сказать? — недоумевал Маунтли.

Тедди проснулся очень рано, еще до рассвета; голова у него нестерпимо болела. Он сел, нащупал выключатель, осветил комнату и, чувствуя головокружение, с трудом посмотрел на часы. Было четыре.

Он был пьян…

Видела ли его Филь?

Он ничего не помнил.

Он встал с постели, разделся, отправился в ванную и стал мочить голову под холодным краном, пока ему не стало лучше.

Тогда он запахнулся в халат и спустился вниз в поисках пищи.

Как он и рассчитывал, он нашел сандвичи и фрукты и, усевшись в большое кресло у потухающего камина, съел две тарелки маленьких сандвичей, немного винограду и апельсинов.

«Выздоровление приходит с едой!» — подумал он со слабой усмешкой, стараясь подбодриться, чувствуя себя погибшим и глубоко одиноким и стыдясь самого себя.

На цыпочках он поднялся наверх и прошел к себе. Одно из окон было открыто; бесшумными шагами он вышел на террасу.

Ночь была так тиха, что слышно было, как лист, падая, задевал за другие листья и один раз птичка шевельнулась в плюще.

Где-то вблизи спала Филиппа; Тедди знал, что ее комната была в этом флигеле; он пошел налево… Были еще открыты окна; он почувствовал, что это окна ее комнаты. И вдруг он испугался. Испугался того, что проснувшись, она может прийти в ужас, увидя его проходящим по террасе. Он вернулся назад, скинул халат, лег в постель и лежал, глядя в темное небо и ощущая на лице свежий воздух.

В конце концов… в конце концов, у него все же останется его тайна, его любовь; она будет с ним всегда, в Африке, как и здесь… Леонора никогда не узнает. Слава Богу, что, раз это все случилось, он имел возможность получить работу в Кении. Он чувствовал, что не вынес бы женитьбы на Леоноре здесь, где все его знали.

И так уж было достаточно ужасно, а будет еще ужаснее, когда придется сказать все отцу и Нанни.

Он глубоко вздохнул и уткнулся в подушку. Человек попадает в такую переделку, совершенно не думая… а потом, когда опомнится, он уже пригвожден… погиб…

Он легко представлял себе бешенство Майлса, но и Майлс согласится, что он не мог поступить иначе.

«Если бы я любил ее!.. Если бы только мог любить ее!» — думал он в глубоком унынии. Голова у него снова начала болеть; его неудержимо потянуло домой, к Нанни, и он проклинал себя за это. «Погибший ты человек», — презрительно говорил он себе. Мысленно он видел свою комнату и себя в ней, но не на огромной кровати с четырьмя колоннами и голубыми шелковыми занавесками с гербом, вышитым почерневшим золотом, а на своей старой твердой кровати, видал Нанни, хлопотливо приготовляющей чай и бранящей его.

— Что я такое, как не бесконечно слабый, погибший человек? — вслух повторил он.

— Давайте устроим в последний вечер шарады и будем танцевать в костюмах! — предложила Филиппа.

— Великолепная идея! — согласились все. Маунтли и Тедди громко выражали свой восторг. Маунтли отечески заботился о Тедди; он очень любил, искренне жалел и боялся за него.

— Давай что-нибудь придумаем, — предложил он, когда они с Тедди пустили лошадей в галоп. — Оденемся скоморохами или чем-нибудь в этом роде.

— Это старо как мир, мохом поросла твоя идея, — заявил Тедди. — Я лучше придумал: оденемся деревянными солдатиками! У Хэрренов есть вся амуниция, я знаю, двое из них так одевались для костюмированного бала в Челси. Поедем к ним и попросим одолжить костюмы.

Маунтли и Тедди позавтракали у Хэрренов и остались там, чтобы принять участие в состязаниях. Было уже поздно, когда они вернулись в Фонтелон, и только более пожилые гости были налицо.

— Все заперлись и наряжаются, — сообщили они Маунтли и Тедди.

— Нам следовало бы поработать «ад нашими физиономиями, — предложил Маунтли.

Вернувшись, Тедди стремился снова увидеть Филиппу; в течение всего дня он заставлял себя держаться подальше, но едва Маунтли и он повернули лошадей домой, как он уже не знал, как дождаться ее. Ведь это был последний день, последний, и, может быть, он вообще никогда больше не увидит ее.

Он думал об этом, направляясь в свою комнату, когда услышал смех Филиппы и, как загипнотизированный, пошел на этот короткий, веселый звук.

Большинство дверей были открыты в коридор, все обсуждали костюмы и примеряли их друг у друга.

Тедди остановился на пороге комнаты Филиппы; там были Джервез, Каролина Эдвардс, ее муж, Филиппа, Разерскилн и Кит; все смеялись над Разерскилном, который не устоял перед соблазном воспользоваться просто купальным полотенцем и воображал себя шейхом.

Каролина Эдвардс чернила себе лицо, но ей удалось его только выпачкать.