Литмир - Электронная Библиотека

— Наверно, интуиция! — он вынул портсигар. — Ты разрешишь? — закурил папиросу и продолжал довольно медленно: — Да вообще вся эта история и та роль, которую бедный Сэмми в ней разыграл и…

— Неужели ты действительно думаешь?.. — спросила Филиппа, широко раскрыв глаза.

— Я нахожу, что Сэм очень доверчив, — сухо отвечал Джервез.

— Неужели ты бы не поверил Фелисити на слово?

— Думаю, что если бы любил ее, то поверил. Но одно дело признать какой-нибудь факт по этой причине, и совсем иное дело жить, имея всегда этот факт в виду, после того, как великодушное настроение, заставившее простить, миновало.

Он взглянул на Филиппу и рассмеялся.

— Я напугал тебя или ты сердита, или и то и другое?

Он нагнулся и поцеловал ее.

— Мне кажется, что еще никогда не было двух натур более несхожих, чем ты и Фелисити. Идем — я чувствую, что мне необходимо движение. И нас, верно, уже давно ждут. Ты пойдешь, не правда ли? Ну, так идем же…

Позже, на стрельбище, когда все мужчины уже ушли с поля, а ее более близкие друзья либо ушли с ними, либо были заняты своими личными делами, она думала о том поверхностном, но в то же время ядовитом суждении, которое высказал Джервез о Фелисити… Джервез сам, пожалуй, был довольно черствым, если поразмыслить о кое-каких фактах!.. Этот не будет вторым Сэмом, с брильянтами, лошадьми и прогулками по океану!..

Внезапно она рассмеялась. Все это было так нелепо, ведь и она не была Фелисити. Она подбодрила Кроуна, крепкого пони, несколькими легкими ударами и забыла про критику, про неверность и про ту легкую обиду, которую она почувствовала от поведения Джервеза. Она думала о таком странном явлении: почему, даже если вы не принимаете горячего участия в ком-либо из ваших близких, вам все-таки неприятна самая легкая критика его, как бы она ни была справедлива?

Ну, а если они к тому же еще вам дороги… Она, например, все еще не выносила, чтобы, упоминая при ней имя отца, выражали сожаление по поводу его отношения к ней, бывшего действительно верхом несправедливости.

Пробираясь по каменистой тропинке в степь, она была поражена, как, в сущности, она стала одинока! Фелисити уехала… Билль с ней во вражде… мать умерла… Оставался один Джервез… Но муж почему-то не казался таким близким, как родные…

Шумя крыльями, поднялась вспугнутая птица почти из-под самых копыт пони и улетела, испуская крики досады. Вокруг царил голубой покой — покой обширных степей, такой обволакивающий и все же таящий в себе какую-то скрытую смутную угрозу.

— Я бы хотела, чтобы что-нибудь случилось! — произнесла Филиппа вслух под гнетом ужасной тоски. Казалось, что она вдруг поняла, как все и вся в мире однообразно и некуда бежать от этого однообразия. Жизнь будет идти все так же, отмечаемая лишь заседаниями в Палате, окончанием сессий, некоторыми событиями в имении, приобретшими святость обычая, ружейной охотой в одном сезоне, охотой с гончими в другом… У Фелисити было больше разнообразия, однако и ей надоело… Но она вырвалась…

Впрочем, было очень мало шансов, что Джервез разрешит ей поездку в Бразилию… По совести говоря, не было вообще никаких шансов в отношениях Джервеза и ее.

Она вдруг вспомнила о пьесе «Вторая госпожа» Тенкерей, которую Джервез повел ее смотреть в какой-то пригородный театр потому, что там играла миссис Патрик Кемпбелл, а она была, как все говорили, одной из истинно великих актрис.

Филиппа была потрясена, захвачена ее гениальной игрой; и вот сейчас, сегодня, сидя под ясными лучами солнца, она вспомнила произнесенное совершеннейшим голосом, каждое слово которого звонкими каплями падало в тишину, описание будничной, однообразной жизни в имении, которое давала Паула Тенкерей: «Утром вы пишете в магазины, после обеда у вас чай, вечером вы обедаете, играете партию-другую в карты, а потом — доброй ночи!.. доброй ночи!.. доброй ночи!»

Вот какова, в коротких словах, жизнь в каждом имении, а также и здесь, в Фонтелоне.

Все-таки, что же могло произойти?

Филиппа не знала; она лишь чувствовала, что жизнь должна была пойти иным темпом, более живо… Сейчас же она тянулась перед ней бесконечная, спокойная, притупляющая.

Случайно гости в доме были все друзья Джервеза, ее же знакомые должны были прибыть лишь в конце недели.

А до тех пор будет еще немного охоты, еще немного бриджа и любезных разговоров. А потом: доброй ночи!.. доброй ночи!.. доброй ночи!..

ГЛАВА XV

Но я вас все-таки любил;

И хоть страдали мы вдвоем —

Любовь была сильна и вдохновенна.

И пусть моя любовь

Отрадой служит вам,

Пусть песней с ваших уст слетает,

Пусть будет пищей вам, когда вы

голодны.

Тедди ходил взад и вперед по своей комнате на Шепарде-Маркет то закуривая папиросы, то бросая их недокуренными в камин. Он скверно выглядел, его прекрасная жизнерадостность поблекла.

Он без устали шагал, по комнате, потом вдруг внезапно подошел к окну, открыл его, облокотился на пыльный подоконник и стал глядеть на маленькую уличку.

В других окнах горел свет, внизу люди толкались по магазинам, издали доносился шум Пикадилли и, порою заглушая его мягкий рокот, гнусаво визжала шарманка: «Что буду я делать вдали от тебя?»

Тедди тоже тихонько напевал:

— «Что буду я делать вдали от тебя?..»

И между строфами он повторял с горьким смехом:

— О, я достаточно далек от нее, видит Бог!

Отойдя от окна в глубину комнаты, он смешал виски с содой и выпил, мрачно разглядывая открытки, засунутые вокруг зеркала над камином. Что бы ни случилось, он ходил лишь в те дома, где мог надеяться встретить Филиппу. Он знал, что она в городе — он видел ее днем в автомобиле! — и прежняя горечь, как волна, захлестнула его и мигом смела все те жалкие, ничтожные преграды, которые он возвел с таким трудом, все другие интересы и искусственное, надуманное увлечение Леонорой. Все это сразу куда-то исчезло, словно попавшая в водоворот щепка, и он бросился домой, в эти чересчур заставленные мебелью комнаты, темные и мрачные… Филь выглядела все так же… так очаровательно… словно… — (где-то в мозгу мелькнуло сравнение, но он не мог уловить его — мысли путались) — да… словно луч… вот именно… она всегда производила такое впечатление… всегда была такой…

Итак, она вернулась, и они вновь будут встречаться… Он вдруг почувствовал ужас и свою полную беспомощность — и все же страстно жаждал встречи.

«Филь, Филь!» — звала его душа.

— Мне было бы лучше уехать, — пробормотал он, — в Кению, к Майльсу.

Майльс снова ему писал: «Порви с этой губящей тебя женщиной, с этой Ланчестер. Где твой здравый смысл? Приезжай сюда, поохотишься на крупную дичь и сколотишь себе деньгу — тут это легко. Дай мне знать о себе…»

Да, хорошо Майльсу ругать его и проповедовать!.. Разве он знал бы о существовании Леоноры, если бы Филь не вышла замуж? А ведь она, Леонора-то, вела себя прилично по отношению к нему, слишком прилично.

Он тяжело вздохнул.

О, жизнь — сплошная путаница: вы любите кого-то, кто вас знать не желает, а кто-то другой любит вас, но для вас это пустой звук…

Какая дрянная, пошлая игра!

Лучше убраться… поехать к Майльсу. Это был единственный выход.

Уехать раньше, чем он снова увидит Филь… Он знал, что денег на дорогу даст ему отец; службу он мог бы бросить хоть завтра, а Ламингтон найдет дюжину парней лучше его, чтобы принять вместо него в свою фирму.

Что ж, попытаться?

Его глаза вспыхнули отвагой, лицо утратило свое безнадежное выражение, и весь он как-то преобразился.

— Клянусь Богом, я так и сделаю! — решительно сказал он вслух. — Я сегодня же дам телеграмму Майлсу и успею попасть на пароход, который уходит двадцатого.

Зазвонил телефон, и чей-то голос спросил:

— Можно вызвать мистера Мастерса?

Тедди, не веря своим ушам, прерывающимся голосом ответил:

28
{"b":"163174","o":1}