Он был несказанно рад уехать из города в Фонтелон, где он и Филиппа должны были провести несколько дней до приезда гостей.

За это время он снова завоюет Филиппу, Филиппу ранней весны, Филиппу замкнутых, очаровательных недель блужданий.

Но в первый же день злой приступ ишиаса приковал его к комнате, к вящему его гневу и унижению.

Это была его первая болезнь со времени женитьбы, и впервые Филиппа вообще имела какое-то отношение к больным. Дома мать никому не позволяла ухаживать за отцом и, как это ни странно, сама ни разу не была больна до той трагической поездки в Фонтелон, когда она простудилась.

Джервез с раздражением сознавал, что выглядит худым и серым, в особенности его раздражала болезнь в такие золотые дни, но ему все не становилось легче.

Филиппа сидела с ним, читала ему, была искренно огорчена за него и так же искренно скучала в этой больничной атмосфере.

— Не отказать ли приглашенным? — спросила она.

— О, я не сомневаюсь, что вы все прекрасно обойдетесь без меня, — нелюбезно пробормотал Джервез. — Нет, нет, пусть приедут — это тебя развлечет, — прибавил он быстро.

Ее почти весь день не было дома — играла где-то в теннис, — и вернулась она как раз к обеду, который должны были подать в комнате у Джервеза.

Она выглядела поразительно хорошо.

«Проклятый ишиас», — подумал Джервез и продолжил героические усилия, чтобы не выглядеть таким инвалидом и быть веселее.

В пятницу прибыли первые гости — Джервез слышал, как подъезжали автомобили.

Он несколько часов не видел Филиппы, но, зато, к его удивлению и искреннему удовольствию, в дверь просунулась голова Разерскилна.

— Филь мне позвонила, сказала, что ты расклеился и пригласила меня приехать погостить. Кит тоже здесь со мной.

Он вошел, сел и указал Джервезу три различных средства от ишиаса, из которых он сам не испробовал ни одного.

Джервез подумал, как мило было со стороны Филь послать за стариной Джимом… Его сердце согрелось, он вдруг почувствовал себя счастливым.

— Не знал, что ты и Филь — такие друзья, — сказал он.

Разерскилн уселся поудобнее.

— Не знаю, как и почему, но мы очень привязались друг к другу, — отозвался он и хотел было добавить: «Ведь я мог бы быть ее дядей», — но вовремя вспомнил, с кем говорит.

— Она красива и хороший человек, — продолжал он немного неожиданно. — Это довольно редкая комбинация в нынешнее время. Обычно принято думать, что одно из этих достоинств исключает другое! Но у Филь это не так — она прямодушный, славный ребенок — прежде всего.

Филиппа быстро вошла, подбежала к Разерскилну и поцеловала его.

— Вы ангел, что приехали! — и, обращаясь к Джервезу: — Милый, ты доволен?

— Очень. А Джим только и делает, что поет тебе дифирамбы.

— Сколько строф? — пошутила Филиппа.

— Уйма, и все длинные! — ответил ей в тон Разерскилн.

Вошел Кит, длинноногий, как породистый щенок, он выглядел поразительно ловким и живым. «Настоящий Вильмот», — подумал Джервез.

— Как насчет партии в бридж? — предложил, наконец, Кит. — Что пользы терять золотое время?

Его отец сказал:

— Он прекрасный игрок. Давайте.

Искусство Кита было очевидно, но самым удивительным было то, что в школе не разрешали игру в бридж.

— Так, по крайней мере, говорят, — признался Кит.

— Вся семья в сборе! — сказала Филиппа, улыбаясь Джервезу. — Мы должны ознаменовать это специальным коктейлем!

Кит обнаружил столько же уменья пить коктейли, сколько и играть в бридж — все на глазах у отца, которому он любовно подмигнул.

— Смотри, будешь под мухой, — сказал ему отец. — Хорошее дело, нечего сказать!

Они еще долго оставались все вместе. Филиппа полулежала в большом кресле у открытого окна, любуясь закатом. Кит читал, а Джервез и Разерскилн курили.

— Что ты читаешь? — спросил Джервез, и Кит, не поднимая головы, ответил:

— Нашу книгу.

Это был старый дневник одного из Вильмотов XVI столетия.

Сквозь полуопущенные веки Джервез наблюдал то, что было так очевидно: его взгляд перебросился прямо с опущенной светлой головы Кита на золотистую головку Филиппы, четко вырисовывавшуюся на фоне лилово-розового неба.

— Мы едем завтра в Бразилию, — сказал Сэмми, поправляя одним пальцем воротничок. — Я не сказал тебе этого раньше, так как думал… гм… что ты будешь волноваться, подымешь бучу… Бланш приедет завтра за детьми, а мы…

— Я не поеду, — заявила Фелисити, сузив глаза и дрожа от ярости.

— Могу побиться о заклад, что ты поедешь, — спокойно ответил Сэмми.

— Если… если даже… что бы я ни сделала или ни чувствовала? — задыхалась Фелисити. — Ты просто с этим не стал бы считаться?

— Да, не очень, — отвечал он.

Фелисити протянула руки, нащупала кровать и бросилась поперек нее, рыдая как дитя, так же беспомощно и жалобно.

Сэмми отошел от окна и, подойдя к кровати, нагнулся было над Фелисити, но сейчас же почти с отчаянием снова засунул руки в карманы… Он не доверял ей… не доверял себе… Когда барьер будет сломан… он станет таким же, как прежде… и она тоже… Но в данный момент…

Он медленно направился к двери, открыл ее, вышел и хлопнул ею.

В его собственной комнате, которую он в последнее время занимал, царил такой хаос, который бывает только при отъезде. На каждом стуле валялись груды чего-нибудь, кровать тонула под массой одежды; его слуга, по-видимому, вывалил сюда все, что у него когда-либо было.

Внимание Сэмми приковала забавная маленькая коробочка на туалетном столике, и он взял ее в руки. Он получил ее в подарок от Фелисити в то время, когда они еще были только помолвлены. На внутренней стороне крышки ее кудрявым почерком было выгравировано: «Сэмми — от ЕПЛ».

«Его Первой Любви!»

Восемь лет тому назад… А теперь вот до чего они дошли!..

Он схватил коробочку, сунул ее себе в карман и почти выбежал из дома.

Он знал, что если бы он остался, он пошел бы утешать Фелисити.

— Да ты послушай! — смеясь, сказала Филиппа. — Ну, подойди же, Джервез, пожалуйста!

Они уже с месяц отдыхали в Шотландии, и прошло целых три месяца, как Сэмми привел в исполнение то, что Филиппа называла «великим трюком в духе Петрушки»; а это было с тех пор первое письмо от Фелисити.

— Нет, это прямо невероятно! — продолжала Филиппа. — Слушай:

«Дорогая Беби, большое спасибо за твое письмо и за все присланное… Я всегда считала Алису настоящим крючком… она ставит мне тридцать три фунта за этот белый костюм, который она называет «жоржет», а я уверяю тебя, что…»

Филиппа прервала чтение.

— Ах, нет, это не то место, которое я хотела тебе прочесть… Вот оно! Ну, слушай:

«Здесь очаровательно, это — идеальное место для второго медового месяца! Сэм купил мне чудную лошадь, и мы ежедневно ездим верхом — утром и вечером, когда спадает жара. Я думаю, что он тут «делает деньги» и, конечно, пользуется большой популярностью. Мы еще долго не вернемся домой. Собираемся побывать в Нью-Йорке, а потом — в Японии и Китае. Сэм шлет вам обоим сердечный привет, и я тоже. Я думаю, что вы уже слышали, что детки выедут нам навстречу в Америку — это, конечно, затея Сэма; его родные тоже поедут…»

Филиппа откинулась на подушки и хохотала.

— Сэм! Сэм! Сэм! Новое божество! Популярность! Обожание! Второй медовый месяц… А если вспомнить…

— Я очень рад, — отвечал Джервез, покачиваясь на высоком резном стуле. — Сэм всегда был славным парнем.

— А Фелисити разве нет?

— Я ее считаю черствой.

— Странно, не правда ли? — сказала Филиппа, — как мало мы, в сущности, знаем наших близких! Фелисити была в школе, когда я была дома, а когда она вернулась домой, уехала я. Так что я с ней очень мало встречалась. Почему ты думаешь, что она черствая?