— Майор Корн дал мне свои для фасона, — сообщила она, взглянув на него серьезными глазами, желая, чтобы он хорошенько почувствовал всю важность этого сообщения.

В это февральское утро все и началось — Джервез окликнул Билля, а Билль представил Филиппу: «Моя младшая». Глаза Филиппы под твердыми полями шляпы все время встречались с глазами Джервеза; она улыбалась ему открытой улыбкой, и он как-то странно ощутил эту милую улыбку и пристальный взгляд темных глаз. Только несколько месяцев спустя он убедился, что глаза у Филиппы не были темные; в действительности они были цвета янтаря, но их оттеняли черные ресницы, и оттого они казались темнее.

Может быть, поэтому она одно время так любила янтарь; но затем она изменила ему и стала предпочитать нефрит. Джервез узнал об этом и подарил ей на Рождество нефритовое ожерелье.

Билль Кардон немного поворчал, показал подарок жене и бросил ей выразительный взгляд. Филиппа воскликнула: «О, восхитительно!» и беззаботно обвила им свою красивую белую шею, а, может быть, даже и просто швырнула его на свой туалетный столик, как будто бы это были простые стеклышки.

Ей нравился Джервез. Она восторгалась его верховой ездой, его удивительной игрой в поло. Она тогда как раз была в большом волнении по поводу «одного дела» с Тедди Мастерсом, двадцатидвухлетним молодым человеком, побывавшим один год на войне и до сих пор украшавшим армию его величества. И он должен был в ней оставаться, пока его не выгонят из-за недостатка средств или из-за его проклятой беспечности.

Тедди был блондин, — гибкий, живой, умный и исключительно обаятельный, — качества, которые разделяла с ним Филиппа; они вместе резвились, смеялись и вообще очень ладили друг с другом. Тедди постоянно бывал «без гроша», и они спокойно говорили о рабочем доме и банкротстве, как будто бы они обсуждали события бегового дня или вкус какого-нибудь блюда; у них абсолютно отсутствовало понятие о ценности денег, и их никогда не покидало чувство юмора.

Решимость охватила было Джервеза, когда он увидел однажды Филиппу и Тедди, выехавших вместе па прогулку верхом на великолепных лошадях. Их вид как бы хлестнул его по нервам; он безумно ревновал и завидовал молодости Тедди, взрывам его веселого смеха и ответному смеху Филиппы.

Он остался в Англии еще месяц, борясь со своим чувством, надеясь на что-то и, вместе с тем, боясь разрушить это что-то. Он старался высмеивать свою уверенность в том, что любит Филиппу. Наконец им овладела страшная депрессия, он покинул Англию и отправился путешествовать.

Но, спустя несколько месяцев, он вернулся, бешеным темпом проехав всю Европу, находя каждый экспресс слишком медленным и проклиная вообще медлительность железнодорожного сообщения. Ему не терпелось достигнуть Англии, Лондона, увидеть Филиппу.

И, как нарочно, он не застал ее в Англии. Она была в Швеции, и ему пришлось ждать ее целых две недели.

Наконец Джервез увидел ее — стройную, такую холодную и вместе с тем обворожительную, в один из самых жарких дней раннего лета; она была в бледно-зеленом платье и мягкой шляпе с повязанной вокруг лентой.

Ее лицо озарилось очаровательной улыбкой, когда она воскликнула:

— О, вы здесь? Как чудно! Я не знала, что вы уже вернулись.

Джервезу хотелось крикнуть:

— Я приехал только для того, чтобы видеть вас.

С этого момента он начал конкурировать с окружавшей ее толпой; он также устраивал вечера, посещал излюбленные Филиппой увеселения, предоставил в ее распоряжение автомобиль и верховую лошадь, приглашал всех на конец недели в Фонтелон. Филиппа влюбилась в Фонтелон, и это только еще более возвысило ее в глазах Джервеза.

После обеда, в первый же день своего приезда, стоя с ним на террасе, она невольно простерла руку и воскликнула:

— О, как чудно, как невероятно чудно!

И глубоко вздохнула.

Внизу, до самых границ Вильтшира, простирался парк, прорезанный дорогой, приблизительно в полмили, обсаженной вязами; воздух был напоен ароматом гвоздики и сирени, кругом, казалось, чувствовался терпкий вкус буксовых шпалер, накалившихся за целый день под лучами горячего солнца.

Лиловатая дымка окутывала отдаленные холмы, а озеро напоминало брошенную на землю розу.

Они стояли рядом. Кто-то позвал их из дома и вслед за тем раздались звуки фокстрота.

— Послушайте! — сказала Филиппа и рассмеялась.

Они начали танцевать на террасе. Джервез всем своим существом ощущал близость юной и свежей Филиппы, ее пышные золотистые волосы как раз под своим подбородком, легкий запах ее духов и то, как безумно он был в нее влюблен.

— Я обожаю ваш дом, — сказала она, внезапно подымая на него свои глаза. — Я думаю, я никогда не видела ничего более прекрасного.

Он заставил себя говорить с ней в шутливом тоне…

— Да, большой зал служил монастырской трапезной во времена Эдуарда VI, а в замке живут привидения. Но вы должны при лунном свете посмотреть внутренние монастырские переходы, а также домики с их крохотными, окруженными стеной садиками, где жило высшее духовенство…

Он повел Филиппу во всему дому. Она притихла; ее лицо, освещенное луной, казалось выточенным из слоновой кости, а глаза — неизмеримо глубокими и темными.

На следующий день они продолжали осматривать местность. Для Джервеза это были изумительные переживания, пока, наконец, Фелисити не протелефонировала, не могут ли они приехать. «Они» — это были она и ее двое партнеров, гостивших в то время в Хесбери для практики в поло.

Одним из этих партнеров был Тедди. Он увлек с собою Филиппу, заявив ей, что все это он подстроил нарочно, чтобы увидеть ее.

После завтрака теннис, после тенниса купанье, после купанья беспечная просьба Фелисити: «О, пожалуйста, Флик, оставьте нас у себя еще немного. Будьте таким ангелом!»

Опять теннис, купанье и танцы до двух часов утра, и масса планов на следующий день…

Во всяком случае, — рассуждал Джервез, — сегодня или завтра всему наступит конец. Он думал, что Филиппа любит его, или, вернее, он умолял судьбу, чтобы это было» так. Но если… если она ему завтра откажет… при этой мысли его охватывал такой ужас, что он ясно понимал — без нее не может быть жизни… Он не был в состоянии рассуждать: он просто чувствовал, что в Филиппе заключен весь смысл, его существования…

Джервез вдруг увидел, что он внимательно разглядывает витрину какого-то магазина, и сообразил, что он уже в Барнсе. До сих пор он шел, не разбирая дороги. Только сейчас он обратил внимание на зажженные фонари, похожие в сгущавшихся сумерках на цветы подсолнечника, увидел толпу вокруг себя и услышал, как башенные часы пробили шесть. Он вспомнил, что должен быть на одном званом обеде, а потом ехать на танцы в клуб, так как слышал, что Филиппа предполагает там быть.

Он нанял такси и поехал на Бельгров-сквер. Когда он вошел в дом, вестибюль поразил его своей мрачностью. Если бы Филиппа… она бы все переделала… ведь она имела право… Подымаясь по лестнице, несмотря на наличие лифта (единственное нововведение в доме), он заглядывал в различные комнаты. Гостиная была хороша, но слишком уж неуютна, меньшие комнаты имели тоже мрачный вид… Весь дом следовало бы осветить и сделать более приветливым.

В спальне камердинер достал для него из шифоньерки свежую крахмальную сорочку. Все было готово для переодевания.

Время тянулось бесконечно; казалось, скучному холостяцкому обеду в клубе не будет конца.

Наконец Джервез вырвался оттуда и поехал в «Конду». Он, стал высматривать Филиппу, но ее там не было. Он выбрал столик напротив двери и закурил сигару. Девушки, дамы, молодые люди входили и выходили, джаз-банд играл не переставая… Много народу уходило и приходило, и, наконец, появились Филиппа и Фелисити с мужем Сэмом Фэном и его сестрой, очень красивой молодой дамой, которую все называли Scrap [1].

Филиппа, не заметив Джервеза, прямо направилась к столику возле самой двери; кто-то ее окликнул, и она остановилась там, разговаривая и смеясь. Какой-то смуглый юноша подал ей огонь для папироски.