Джервез не обещал, сказав, что охотно придет, если у него будет возможность. На этом они расстались. Разерскилн пошел в клуб, где с важным видом смотрел гравюры, принадлежавшие одному из членов этого клуба, а затем отправился к Камилле.

Он заметил, целуя ее:

— Ты выглядишь восхитительно, как летнее утро.

— Знаешь, ты — прямо прелесть, Джим! Я тебя совсем не ждала сейчас, — сказала Камилла, — а ты умница, ты так хорошо сделал, что пришел.

Разерскилн погладил свою гладко причесанную голову; этот жест он употреблял, чтобы скрыть свою радость.

За завтраком он сказал:

— Сегодня я встретил Джервеза… Знаешь, Милли, уж очень давно мы ничего не слышали о Филь…

— Конечно, мы должны ей написать, — сказала Камилла с упреком.

Они повенчались на следующий день; и не то, чтобы они забыли ей написать, а просто у них не было времени вспомнить об этом.

А позже они успокоились на том, что узнали от Маунтли, когда он случайно и весело упомянул о ней:

— Я видел Филь в Канах, она чудесно выглядит и, по-видимому, хорошо проводит время.

«Очевидно, с ней все благополучно, и нечего особенно беспокоиться о ней», — сказал себе Разерскилн. И его мысли всецело занял вопрос: сдать или не сдать дальний луг под пастбище?

Маунтли, который ездил на охоту в Дорсет, вернулся в город, чтобы захватить кой-какие необходимые вещи и составить программу своего времяпрепровождения на будущую неделю.

Стоял конец сентября; воздух становился прохладней и, казалось, был наполнен запахом белых и красных маргариток, когда врывался в открытые окна вагона; природа красовалась в полном своем величии, одетая в пурпур и золото, которые торжествующе пламенели на фоне мягкой синевы неба.

В клубе было пусто и после превосходного коктейля Маунтли решил ехать оттуда в более веселое место.

Выходя, он столкнулся с высоким, худым молодым человеком, который как раз в этот момент входил в клуб; оба пробормотали извинение, но, когда бронзовое лицо молодого человека попало в полосу света, Маунтли воскликнул:

— Майльс, неужели это ты?

Он повернулся и схватил его за руку.

— Ах, ты, разбойник — даже не сообщил мне о своем возвращении!

— Да я только сегодня днем приехал, — медленно, с едва заметным ирландским акцентом, сказал Майльс. — Я еще сам не верю, что вернулся.

— Ну, а я верю! — весело подхватил Маунтли. — И такой случай надо отпраздновать! Я никогда не был так рад видеть кого-либо, как тебя. Лондон похож на пустыню, если попадешь сюда в мертвый сезон.

Они пошли вместе, болтая и смеясь. Он и Майльс учились вместе в школе, были вместе на войне, и если Маунтли любил кого-нибудь немного больше, чем самого себя, то, наверное, только Майльса, которого, будучи мальчиком, он обожал, как героя, а когда он сделался старше, это обожание перешло в горячее и искреннее восхищение.

— Посмотрите, кто пришел, Джордж! — восторженно обратился он к старому лакею. — Я так рад. В честь твоего приезда я угощу тебя шикарным обедом, и мы выпьем старого коньяку — я ведь так рад видеть тебя!

— Ну, и чудак же ты! — сказал Майльс своим приятным голосом, но улыбнулся, и лицо его при этом показалось менее усталым.

— Ну, как там у вас, в Африке? Как поживают львы, кофе и прочая дребедень? И почему ты вернулся? Ты писал мне, что у тебя нет надежды приехать раньше 1927 года?

— Мне необходимо было приехать, — сказал Майльс. — Дело в том, что, вообще, сейчас плохое время для всех, но у нас на ферме не хватает рабочих рук, и мне только теперь удалось наладить хозяйство. Затем, мне непременно нужно было побывать у губернатора, а он был в Индии, и мне пришлось немало поездить, чтобы добраться до него. Наконец, меня привело сюда одно не столь важное, сколь печальное обстоятельство: старая Мегги Кэн, наша бывшая няня, — ты помнишь ее, Тэффи? Она тебя еще здорово отколотила, когда ты украл грушу у Тедди, помнишь, в Хэссоке? — Так вот, она больна, бедная старушка, и я боюсь, что должен буду задержаться здесь и погостить немного дома…

«Он вернулся из-за какого-нибудь неприятного дела, — подумал про себя Маунтли. — Держу пари на пять фунтов, что здесь не все благополучно».

Вслух же он сказал:

— Как бы то ни было, ты можешь приехать на недельку в Марстон, в будущий четверг?

Майльс кивнул головой.

— Благодарю. Мне бы очень этого хотелось. Мое дело меня здесь долго не задержит.

Майльс очень похудел, лицо его сделалось угрюмым и суровым… наверное, он болен.

— Ты был болен? — спросил Маунтли.

— Нет. Но климат все-таки дает себя знать; иногда у меня бывала лихорадка, но все же я чувствовал себя довольно хорошо.

— Ты очень осунулся, — откровенно сказал Маунтли.

Майльс ел мало и умеренно пил. После того, как он выпил коньяку, на чем Маунтли настаивал чуть ли не со слезами на глазах, они направились на Пикадилли.

— Все по-новому? — спросил Майльс, и в голосе его чувствовалось приятное удивление.

— Смотри-ка, Девоншир-Гауз перенесли как раз на середину Грин-Парка! Удивляюсь, как это не передвинули собор Святого Павла на Роунд-Понд или что-нибудь в этом роде, просто из желания все сделать по-новому!

— Пока еще нет. Пойдем, ты посмотришь на красу и гордость твоей страны, на площадь Пикадилли! Взгляни на эти электрические рекламы! Куда там несчастной Америке!

— Мне кажется, будто я лунатик, — тихо сказал Майльс.

Они стояли, смотрели, слушали — Майльс, выглядевший несовременным в своем старомодном костюме, и Маунтли, как всегда одетый по последней моде.

Вдруг Майльс повернулся.

— Это было больше, чем мило с твоей стороны, Тэффи, оказать мне такой прекрасный прием. А сейчас мне нужно идти. Я обещал заглянуть домой около девяти часов, а теперь уже половина десятого. Ты мне позвонишь, и мы условимся насчет четверга. Спокойной ночи!

Майльс взял такси и уехал, а Маунтли в раздумьи глядел вслед удалявшейся машине.

— С ним что-то неладно, — решил он, догадываясь, что его лучшего друга постигло горе, которое тот тщательно старается скрыть под наружным спокойствием.

О да, старина Майльс очень изменился. Ведь, он был одним из самых веселых людей до того, как уехал в Кению, а теперь в его глазах что-то мрачное. В нем нет жизни.

«Если бы меня спросили, — рассуждал с самим собой Маунтли, — как хотел бы Майльс отпраздновать свой первый вечер возвращения из Африки, у меня на этот счет были бы два ответа, и оба правильны. Праздновать и праздновать! Так поступил бы тот славный парень, которым он когда-то был. Но не теперешний Майльс! Он чем-то угнетен, и очень глубоко».

Нахмурив брови, Маунтли старался разгадать, что могло так изменить Майльса?

«Тедди? Неужели — Тедди? До сих пор? Ведь, он, несчастный мальчик, погиб почти год тому назад».

Маунтли перестал думать об этом; он ничего не мог сделать, если бы даже и проник в эту тайну, и, глубоко вздохнув, направился в посольство.

— Мне сейчас необходимо хорошо выпить и хорошо посмеяться, — решил он.

Лежа в своей комнате, в верхнем этаже одного из домов на Виктория-род, Мегги прислушивалась: не слышно ли шума останавливающегося автомобиля или быстрых легких шагов, которые она, без сомнения, сразу бы узнала.

Все лампы в ее комнате горели; она любила видеть «все», по ее выражению, а «все» в данном случае означало фотографии мальчиков, начиная с их раннего детского возраста до последней моментальной фотографии Майльса, присланной им из Кении несколько недель тому назад.

Когда Майльс вышел из автомобиля, он бросил взгляд на окно Мегги… Окно было освещено; значит, старушка еще не спала.