Как-никак, в вагоне-ресторане были люди, а в этой запертой коробке было так уныло. Она принялась за самое неблагодарное времяпрепровождение: вспоминать по датам прошедший год.

Год тому назад она была в Сомерсете с Джервезом — или они как раз собирались туда ехать? Трудно восстанавливать дни, проведенные в довольстве и покое! Не отправились ли они с Джервезом в мае? И теперь тоже был май…

Это одиночество было действительно ужасно; как будто что-то окончательно застигло ее, какая-то ужасная мгла, которая отделила ее навсегда от всех остальных.

«Не надо настраиваться так мрачно!»

Это сказал Джим, милый, дорогой Джим! Он был потерян для нее, потерян в той любви, в которой он еще сам не был уверен, но которую он чувствовал к Камилле, одинаково потерянной в нем, но сознающей свою потерянность.

Они поженятся, устроятся и будут совершенно счастливы; и Кит сможет поступить в гвардию, а Тим, старший сын Камиллы, уже военный, будет присматривать за ним. Это будет счастливое, настоящее супружество.

— Вы снова выйдете замуж, — сказал кто-то Филиппе, и чувство отвращения охватило ее.

Выйти вторично замуж? Ни за что! Во всяком случае, она была свободна сейчас, могла делать, что хотела.

Где-нибудь на свете должен же быть дом для нее, место, где ей захочется жить.

Сейчас она намеревалась поехать на юг Франции, найти какой-нибудь маленький городок на Ривьере и на время обосноваться там.

Камилла посоветовала ей поехать в Валескюр, где у ее сестры есть вилла; сестра была бы очень рада…

Но Филиппа не хотела ехать на виллу Каскад; она поедет, если мадам де Ко напишет и пригласит ее…

Все в конце концов свыкаются с разводом; некоторые женщины не обращают на это внимание, а мужчинам, конечно, все равно…

Жизнь неизменно идет вперед. И надо свыкнуться с ее нормальным ходом. Ужасны только первые недели или месяцы непосредственно после случившегося…

А вот Париж, где она впервые совсем одна, даже без горничной, без всего, что напоминало бы Лондон и то, что там осталось.

Затем отель «Ритц», с этим крошечным въездом в виде полукруга, из которого так трудно выезжать в автомобиле… и тот же швейцар при входе в Вандом, та же голубая комната с серебром и шелковыми голубыми одеялами и занавесями, с тиканьем раззолоченных часов на стене.

Филиппа чувствовала, что в этом караван-сарае должен быть кто-нибудь, кого она знает… А что, если сразу стать лицом к лицу с жизнью?.. Теперь же… за обедом?..

Она надела серебристое платье с темно-красной бархатной розой сбоку. Глядя на себя в высокое зеркало, она увидела отражение матового золота, серебра и слоновой кости и поняла, какой бледной она стала.

С минуту она колебалась… Нет, она не будет румяниться.

Она пошла по длинному коридору, заставленному по обыкновению бесчисленными сундуками с ярлыками, свидетельствующими о том, нужны или не нужны они в пути, великолепными ярлыками великолепных отелей, которым покровительствуют великолепные американцы.

Метрдотель поклонился и отвел Филиппе очень хороший столик.

— Миледи обедает одна?

— Да.

Гавершемы вошли, показав профиль, как только они заметили Филиппу.

За ними появился высокий брюнет и остановился на пороге, рассеянно улыбаясь в ответ на почтительное замечание старшего официанта.

Маунтли! Вот удача!

Маунтли, который был таким добрым!

Филиппа смотрела на него во все глаза; затаенная улыбка готовилась сделаться настоящей.

Его темные беспечные глаза оглядывали комнату, и рука поглаживала маленькие усы. Наконец, его глаза встретились с глазами Филиппы; он двинулся по направлению к ней.

— Хэлло-о! Как поживаете? Здесь проездом? Я тоже… в Биарриц, на поло.

И, не меняя своей стереотипной улыбки, он уже прошел дальше, к столу Гавершемов.

В сквере, в Антибе, Арчи увидел Форда; Форд его не видел, да так и не увидел бы, если бы этого не захотел сам Арчи. Форд пил пиво со льдом под белым с красным тентом пивной, на площади Этуаль.

— Пусть будет так, — решил Арчи, перешел залитую солнцем площадь, взял стул, уселся и сказал Форду: — Хэлло! — на что тот поднял голову и ответил тем же.

— Кончай и идем, — предложил Арчи. — Нам нужен моцион. Надо настроиться к вечеру. Сегодня как раз вечер-гала. Эта новая орда воображает, что выдумала что-то веселое, возбуждающее… Черт подери, эта женщина из Вены чуть не сломала мне руку! Сказала, что она пошутила. Я хотел, было, ответить: «Да, вижу, но вам надо бы похудеть сперва на целую тонну!» Ты только представь себе, Джосс, на минуту, что было бы, если бы высказать хоть раз всем этим людям всю правду, откровенно и чистосердечно!

Форд сардонически улыбнулся.

— Ты сможешь это сделать, когда скопишь довольно денег, чтобы уехать в Мексику и работать там, как лошадь, на каком-нибудь ранчо. У меня более скромная цель, но, зная хорошо свой Париж, я скажу, что это — последнее, что я предложил бы той публике, которую хотел бы видеть в своем кабаре на Монмартре, если, впрочем, я когда-либо буду иметь его.

Арчи засмеялся, откинулся на зеленом стуле и зевнул, показав при этом все свои великолепные зубы:

— Я готов скорее умереть с голоду на улице, чем толстеть и отъедаться — или что ты там еще собираешься делать? — в твоем кабаре. Если только мне удастся вырваться из этого жаркого, и перенаселенного местечка, этой «гордости Ривьеры», то я отправился бы туда, где есть простор, где вставал и ложился бы в приличные часы и зарабатывал бы свой хлеб в поте лица.

— Ты его здесь и так зарабатываешь, — протянул Форд.

— Да, но я подразумеваю честный труд, а не танцы… Это будет в конце этого года, дружище, если мне хоть немного повезет!

Подкативший автомобиль остановился на противоположной стороне площади.

— Леди Рэллин, — сказал Арчи. — Скорее наутек.

— Утекать не для чего, — спокойно возразил Форд. — Мери избавит меня от расхода на обратное такси. Пойдем, Арчи, не будь дураком!

— Ничего с собой не поделаешь! — сказал Арчи, мотнув головой. — Ну, пока, до встречи на пляже через полчаса.

Он быстро пошел вперед, но обернулся, очутившись в тени платанов, раскинувшихся подобно зонтику над его головой.

Форд входил в эту минуту в огромный автомобиль; перед Арчи, мелькнуло розовое, сияющее улыбкой, слишком напудренное лицо леди Рэллин. Арчи пошел дальше, выбирая тенистые стороны мощеных улиц.

Как Форд мог!

Как будто с них обоих не было довольно общества этих богатых, престарелых, болтливых женщин по вечерам, чтобы еще связываться с ними днем.

— Ты упускаешь не одну сотню, отказываясь от завтраков, — заметил ему однажды лениво Форд.

— Мне иногда необходим чистый воздух, — возразил Арчи. И вот он дышал «чистым воздухом» в эту минуту, медленно шагая в своих белых башмаках с резиновыми подошвами, с папиросой в зубах, низко надвинув шляпу на голубые глаза и засунув руки в карманы.

Продолжительное купанье, долгое ныряние — и он снова в своей комнате за чтением. Остается еще четыре-пять часов свободы до того, как идти в бальную залу и снова стать наймитом. Стоя за красным с белым жалюзи, он перелистывает странички записной книжки с приглашениями на танцы. Номер девять — леди Рэллин… Не так уж плоха, если бы не была такая огромная! Она, во всяком случае, умеет танцевать и платит прилично… Номер десять — синьора Дуранте. Тяжела в работе и чертовски лукавая. Леди Рэллин в некотором роде лучше, более смелая; с нею, но крайней мере, знаешь, как держать себя, а Арчи, как все мужчины, предпочитал откровенную грубость тонким намекам.