«Я ничего не могу возразить против этого, и все же что-то заставляет меня противиться», — решил Сэм.

Так он и сказал Фелисити, когда перед сном пришел на цыпочках из комнаты своих мальчиков. Фелисити сидела перед зеркалом. Сэм стал сзади, наблюдая за ней. Фелисити, втирая кольдкрем, сделала ему в зеркале гримаску. Он улыбнулся, отошел и сел на край постели.

— Послушай, Флип, — Фелисити что-то промычала в ответ, — я хочу сказать по поводу Джервеза и Филь. Я боюсь, что они не подойдут друг другу.

Но на этот раз Фелисити решительно ответила:

— Ах, Сэмми, не надо же быть таким глупым. Они прекрасно подходят друг другу. Почему бы нет? Филь нравятся драгоценности Вильмота, а Джервез без ума от нее.

— Да, но увлечена ли Филь им?

— Это придет. Такого типа женщину, как Филь, в ее возрасте, так же легко научить быть без ума от мужчины, как и научить пудриться. Молодежь всегда переходит от одного увлечения к другому, но когда ее крепко держат в руках, она перестает быть такой изменчивой и привыкает к человеку…

Она встала и включила свет бесконечного количества лампочек вокруг зеркала; проходя мимо Сэма, она покрутила одну из кудряшек его густых темных волос и рассмеялась. Сэм покраснел до корней волос.

— Тебе никогда не следует ничего говорить к ночи, — продолжала Фелисити, — потому что это на тебя так «тяжело ложится», как выражалась наша няня, когда нам удавалось что-нибудь стащить от званых обедов. Понятно, она имела в виду наши желудки… Ну, улыбнись же, а то я подумаю, что ты сам влюблен в Филь.

Сэм поднялся и воскликнул с великолепным жестом:

— Я никогда не буду любить ни одной женщины, кроме тебя!

Фелисити взглянула на него, почему-то рассмеялась, а затем глубоко вздохнула.

Марч, имение Кардонов, находилось на границе Беркшира. Когда Джервез, сам управляя автомобилем, миновал Хенли и свернул на Неттлбед, дождик, накрапывавший с самого утра, вдруг перестал, и мягким светом засияло осеннее солнце.

Джервез невольно замедлил ход: как-то жалко было расставаться со всей окружающей красотой; леса стояли еще в своем осеннем уборе, сплошь в красных и золотых пятнах, усыпанные искрящимися на солнце каплями дождя. Завтра вся дорога будет усеяна автомобилями, отправляющимися за город на уик-энд; но сегодня, в эти часы, Джервез был сам себе господином. Он остановил машину на краю дороги и закурил; все равно было еще слишком рано являться в Марч, а ехать оставалось каких-нибудь три мили.

В окружающем его молчании он мог слышать полет птицы или легкий шелест упавшего листка. Он чувствовал запах сырой земли и вдруг ясно ощутил запах дыма, этот горький и вместе с тем приторный аромат, который так нравился Филиппе, — ведь она так говорила?

Он задумался, и, как обычно, его мысли свелись к одному, к Филиппе. Быть может, завтра в этот час он начнет строить свою новую жизнь, а пока он еще не смел об этом мечтать. Или ему придется бороться против себя самого, против своей любви, которую он не сможет сразу подавить…

Небо на западе постепенно стало окрашиваться в красные цвета; с другой стороны надвигалась сизая туча. Немного дальше у дороги виднелось дерево, на которое, казалось, опустился рой золотистых мотыльков; оно сверкало тысячами алмазов в изменчивых лучах заходящего солнца. Из лесу показалась телега, а рядом с нею степенно выступала собака.

«А собаки — я опять их увижу», — сказала Филиппа. Ему показалось всякое ожидание бессмысленным; не беда, если он приедет слишком рано, и разве ему может доставить какое-нибудь удовольствие все окружающее его великолепие, если с ним нет Филиппы?.. Джервез нетерпеливым движением пустил мотор и дал машине полный ход. Мелькали перед ним маленькие деревеньки. Он ехал теперь по земле Кардона, по длинной извилистой песчаной дороге, где повсюду встречался орешник.

Чей-то оклик заставил его затормозить; он ответил и стал ждать. Филиппа пробиралась к нему через небольшую просеку; у ног ее степенно выступал сеттер, а впереди с лаем скакал йоркширский терьер. Джервез остановил машину; они встретились, окруженные тишиной, прерываемой только лаем Ричарда Дика, терьера, выражавшего свое недовольство по поводу вторжения постороннего в его леса.

Собаки помчались дальше, а Филиппа подошла к автомобилю, внимательно осмотрела его и села с краю, болтая своими стройными ножками:

— Разве здесь не божественно? — радостно воскликнула она, — этот тихий вечер, этот тускнеющий свет и воздух после дождя.

— Я не так давно почувствовал всю эту изумительную красоту, — сказал Джервез, стоя рядом с ней и поставив одну ногу на подножку, — и думал о вас, чувствуя, как я поддаюсь вашему очарованию. — Он наблюдал за Филиппой в то время, как она всматривалась в лес, стараясь найти своих собак. На ней был тонкий шерстяной свитер с высоким воротником, коротенькая юбка из какой-то плотной материи, ботинки для игры в гольф и твердая, низко надвинутая на глаза коричневая шапочка; к губам не прикасалась палочка помады.

Джервез наблюдал за ней, когда она закинула голову, слушая пение какой-то птицы и показывая безукоризненную линию своей длинной шеи. И почему-то именно эта линия шеи взволновала его, и он не мог больше совладать с собой; он думал подождать, думал выбрать подходящий момент, быть осторожным… и вдруг неожиданно сжал Филиппу в своих объятиях. Смутно, словно во сне, он видел ее лицо и широко открытые глаза; затем все стерлось — здравое рассуждение, планы, надежды, — и он целовал ее холодные полуоткрытые губы, целовал, целовал без конца… Где-то залаяла собака и прозвучал автомобильный рожок. Джервез, белый как полотно, дрожащий, с горящими темным светом глазами, выпустил наконец Филиппу; она была такая же бледная, и ее янтарные глаза казались совсем черными. Джервез промолвил дрожащим голосом:

— Филиппа, я люблю вас, я люблю вас уже много месяцев, но не смел это сказать. Я на двадцать лет старше вас, двадцать семь лет, чтобы быть точным… Можете ли вы… можете ли… хотите ли вы выйти за меня замуж?

На своих губах он все еще чувствовал поцелуи. Ему пришлось употребить всю силу воли, чтобы вновь не прикоснуться к ней, не начать опять ее целовать. Десять минут тому назад ничто не было так далеко от него, как мысль о том, что он все скажет Филиппе. Все это произошло как-то помимо него.

Тогда Филиппа сказала тихим нетвердым голосом, все еще порывисто дыша:

— Скажите мне… скажите… о… о вашей любви… Хорошо?

Существует истинное, глубокое, чистое чувство, но оно бесконечно редко; и в тот момент, когда Филиппа попросила «скажите мне», такое именно чувство охватило Джервеза, его сердце, все его существо. Дикая страсть, овладевшая им на несколько мгновений, исчезла, как исчезает циклон; и в этот момент он испытывал лучшее, что было в его душе.

— Я полюбил вас около года тому назад, — сказал он. — Вы выглядели скорее как маленький мальчик, и мы вместе охотились в Кавей-Скуп… а в другой раз на вас было зеленое платье и шляпа с лентой, и вы сказали, что рады видеть меня… Я как раз вернулся из Азии. Было очень жарко, — помните? — но вы были холодны… А затем в Фонтелоне… Вам там так понравилось… и это заставило меня полюбить вас еще больше, чем я любил до того времени… я чуть-чуть не сказал вам тогда же. Мне всегда рисовались вы в Фонтелоне… все должно было принадлежать вам… Г того момента, как я увидел вас там, я всегда представлял вас моей женой… осмеливался мечтать об этом… Я постараюсь сделать вас счастливой… Мне кажется — я смогу… Филиппа, можете ли вы честно ответить: не кажусь ли я вам слишком старым?..

Филиппа отрицательно покачала головой, потом схватила его за руку и воскликнула своим очаровательным голосом: