— Вы кажетесь… вы кажетесь изумительным!

Джервез все еще стоял в выжидательной позе; затем с полуподавленным восклицанием поднес к своим губам лежавшую в его руке ручку Филиппы.

До конца жизни аромат сандалового дерева, ощущавшийся им каждый раз, когда он целовал ладони Филиппы, переносил Джервеза в тот догорающий осенний день, когда он и Филиппа стояли, окруженные великой тишиной, сплетясь руками…

Джервез сказал, стараясь сдерживать себя и сознательно нарушая торжественность момента тривиальным вопросом:

— Это запах сандалового дерева?

Филиппа незаметно улыбнулась.

— Да, с примесью жасмина. Я так рада, что вы заговорили. Это нарушило мое странное чувство, будто мы должны ожидать чего-то великого; а так неприятно вечно чего-то ожидать! Мне кажется, что это меня заставляет робеть… Джервез, скажите мне, мы действительно жених и невеста?

Тогда он тоже рассмеялся.

— Безусловно, самым настоящим образом, — сказал он, намеренно подчеркивая слова. — Не правда ли, дорогая?

Это далось ему не так легко, но он наклонился вперед и обнял ее.

— Да, я тоже думаю, что мы помолвлены, — согласилась она, целуя его.

Она продолжала стоять, прижавшись к нему, спокойная, нежная. Они вновь поцеловались, и Филиппа стала рассеянно дергать его за лацкан пальто… Какое-то стеснение овладело ими, и ни тот, ни другой не могли преодолеть его. Сумерки сгустились, грачи темным треугольником пронеслись над головами по направлению к лесу. Их резкие крики заставили насторожиться собак, поспешивших к своей госпоже. Они старались показать своим поведением, что для них эта радостная встреча была совсем неожиданной.

Филиппа рассмеялась, и ее смех, казалось, рассеял царившую неловкость. Она высвободилась из рук Джервеза и взяла в свои руки черную шелковистую голову сеттера Джемса:

— Джемс, я помолвлена. — Но когда Джервез дружески потрепал Ричарда Дика, последний ответил ему ворчанием.

— Мне кажется, он не одобряет, — обратился Джервез к Филиппе.

— Нет, просто он огрызается на всех, кого плохо знает. Это потому, что его всегда держат на цепи, — сказала Филиппа, похлопывая Ричарда Дика.

Как бы по тайному уговору, Джервез молча помог Филиппе войти в автомобиль и сел рядом с ней.

Они медленно ехали домой. Деревья по сторонам возвышались, подобно колоннам какого-нибудь собора; буковые деревья впереди них, освещенные автомобильными фарами, скрещивались верхушками, напоминая серые арки, а синее, как сапфир, небо было сводом этого собора, бесконечным, недосягаемым. Джервез молча управлял машиной; это очаровательное существо, сидевшее рядом с ним, наполовину скрытое от него, легкое прикосновение которого он ощущал, будет его женой… Филиппа… единственная женщина в мире… Ему казалось каким-то сном, невероятным сном, что она могла любить его, хотела выйти за него замуж.

Тихий воздух, наполненный ароматом сухих умирающих листьев, холодным дуновением касался его лица; и странная мысль без всякой видимой причины пришла ему в голову, что это едва ощущаемое дуновение было лаской самой Судьбы… Он понял, стараясь освободиться от своих фантазий, как страшно он был напряжен, и как все еще не мог успокоиться.

Филиппа тоже молчала; Джервез положил руку на ее колено.

— Это, действительно, правда?

Слова звучали вопросительно. Филиппа робко ответила «да»; она была слишком взволнована и смущена. Так вот что значит быть помолвленной!.. Масса народу говорила ей, что Джервез в нее влюблен… ей это было приятно… но она никогда не думала, какой ответ она ему даст, если он ей сделает предложение. Теперь он сделал ей предложение, и она дала свое согласие. И в этом не было ничего особенного; мир оставался все тем же… Она почувствовала вдруг какую-то робость.

Наконец показался Марч с приветливо освещенными окнами и ярким снопом света из открытой двери. Вид этого дома, предназначенного для отдыха и развлечений, сразу вернул Филиппу в ее нормальное состояние; автомобиль еще не успел остановиться, как она уже крикнула появившемуся на пороге отцу:

— Папа, я помолвлена, то есть, я хочу сказать: мы помолвлены. — Кардон засмеялся, подхватил ее в свои объятия и стал целовать, но Филиппа вырвалась и побежала в комнаты, крича: — Мама!

Миссис Кардон сидела за чайным столом, нарядная в своем шифоновом бледно-лиловом с кружевами платье; она открыла объятия и, когда Филиппа стала перед ней на колени, растроганно пролепетала:

— Дитя мое!

Ей хотелось поцеловать и Джервеза и назвать его «мой новый большой сын», но Джервез, очевидно, не принадлежал к тому типу людей, которые располагают к проявлению какой бы то ни было сентиментальности.

Наедине с Биллем, в своей спальне, чтобы завязать ему перед обедом галстук, как она привыкла делать в медовый месяц, она сказала ему:

— Жаль, что… не вертись, пожалуйста!.. что гости не приезжают сегодня вечером. Немного тяжело… вот ты и готов, дорогой!.. немного тяжело, ты со мной согласен?.. для Джервеза… помолвленная парочка, и только нас двое. Это их будет стеснять, не правда ли?.. А в толпе мы могли бы делать вид, что не замечаем их.

— Они сами постараются скрыться, — заметил успокоительно Билль. Он одобрительно осмотрелся в зеркале. — Все будет хорошо, как ты думаешь?

— Я надеюсь, — вздохнула миссис Кардон. — Билль?..

Билль в это время изучал линию своей талии во фраке.

— Гм?

— Билль, дорогой мой, ты не думаешь, что Джервез слишком стар… у него седые виски, и как-никак… сорок пять…

Билль быстро повернулся:

— Но, моя дорогая, ведь у Вильмота денег куры не клюют… Подумай, что это значит! Волосы? Какое значение имеют волосы? У него их еще достаточно.

— Да, но они вместе напоминают июньский день и декабрьский вечер, — продолжала жаловаться миссис Кардон. — Ведь он приблизительно на четверть века старше Филь.

Билль искренне ужаснулся; само слово «век», употребленное хотя бы и в смягченном смысле, пугало его, перешагнувшего уже за пятьдесят, и казалось ему неприличным, неделикатным… Это слово обращало всю помолвку в какое-то гнусное дело… Он с горячностью стал возражать на замечание жены.

— Ей-богу, — воскликнул он возмущенно, — можно подумать, что Филь принуждают к этому браку! Но ведь никто с ней даже не говорил об этом. Она обручилась с Вильмотом, одним из самых крупных землевладельцев, человеком исключительного благородства. Это — очень, очень большая удача, пожалуй, лучшее, что может быть, а ты говоришь так, как будто мы продаем наше дитя, приносим его в жертву… И все это из-за нескольких лет разницы! По-моему, Филь делает прекрасную партию; более того, она будет счастлива. Она сама выбрала Джервеза, а он — ее, и их совместная жизнь обещает гораздо больше счастья, чем в наши дни брак двух молодых людей одного возраста. Современная молодая девушка со всеми ее причудами прежде всего нуждается в твердом, спокойном характере и в бездне терпения — в многотерпении Иова. Только пожилой человек может обладать этими свойствами. Современные молодые люди отличаются эгоизмом и бездельничанием, и хотя я должен признать, что эгоизм присущ не только молодости, но, во всяком случае, в старости он носит смягченный характер. Нет, Долли, только наше поколение может удержать в наши дни вещи в равновесии, только мы обладаем необходимой выдержанностью и терпением. Все, что эти молодые, горячие — или холодные — головы умеют, это — заботиться только о себе и тащить для себя все лучшее! Да что говорить о них, когда даже более уравновешенные так поступают! А если почему-либо им это не удается, они подымают шум. Разве мы, разве мы — я тебя спрашиваю — имеем хотя бы минуту спокойствия с Фелисити? А ведь она вышла за Сэма по любви. Теперь же она, совершенно не стесняясь, открыто заявляет, что этот брак не был завершением, а только вступлением. Что бы ее слова ни означали — ты мне можешь поверить, что, во всяком случае, хорошего в них мало… А что делает Сэм, когда на нее нападает такое настроение? Ничего, абсолютно ничего! Вот видишь… Ты же…