— Не думаешь ли ты, что некоторые найдут его поступок прекрасным? — осмелилась робко вставить Перри.

Сентиментальная Перри находила в любви Арчи что-то рыцарское и возвышенное. За последнюю неделю красота Арчи приобрела какую-то одухотворенность; он выглядел более чувствительным и значительно менее походил на тип красивого летчика.

— Ты посмотришь, как будет неприятно поражена леди Вильмот, когда ей придется обходиться без орхидей и автомобилей. Держу пари, что ее первая поездка на трамвае откроет им обоим глаза, — сказал Форд с раздражением.

Перри и Форд благополучно поженились и уехали в Шербург, по пути в Америку, но ни в Арчи, ни в Филиппе не произошло никаких заметных, бросающихся в глаза перемен. Каждый жил в отдельной комнате в маленьких, белых с зеленым, смешных домиках, и Филиппа немного загорела. И когда бы Форд и Перри их ни встречали, они всегда казались веселыми и необычайно счастливыми.

«Она, должно быть, отложила кругленькую сумму», — цинично решил Форд.

Ему знакомы были дешевые рестораны, которые посещал Арчи и которые вечно кормили телятиной и шницелями, причем ни то, ни другое не было первой свежести.

— Я ничего не смыслю в разных нежностях, — с грубой откровенностью сказал он Перри, — и кусок жесткого мяса убил бы мою любовь скорее, чем что-либо другое.

Однако, Филиппа и Арчи, казалось, благоденствовали, питаясь студнем из телячьей головки и сезонным салатом.

Вся Ривьера о них только и говорила; они же этого абсолютно не замечали.

— Скандал! — говорили знатные старухи, а мужчины в баре спорили об Арчи и решили, что «он не долго ждал!»

Заработок Арчи несколько понизился, но когда прибыла новая стая посетителей, его дела опять поправились. Он снял обручальное кольцо Филиппы и бросил его в море, и теперь она носила его перстень, который был переделан для нее.

Филиппа все же оставила себе свои жемчуга.

— Милый мой, я получила их, когда все еще было хорошо…

Арчи должен был согласиться, что эта мысль справедлива.

— Как только я разбогатею, я куплю тебе нитку такого же жемчуга, а этот ты пожертвуешь в пользу какого-нибудь приюта.

— О, ты прямо чудной! — сказала Филиппа, безудержно расхохотавшись.

Каким бы неразумным и своевольным он ни был, она должна была признать, что не себялюбие руководило им.

— Я хочу, чтобы ты всецело принадлежала мне — говорил он ревниво. — Я не хочу, чтобы ты украшала себя подарками других мужчин. Ты моя, и я молю судьбу, чтобы никто, кроме меня, даже на один час не мог что-либо значить для тебя.

Они обычно были бесконечно счастливы вместе, спокойно и безмятежно счастливы; но бывали моменты, когда малейшая ласка Филиппы доводила Арчи до безумной страсти.

— Ты себе представляешь, — спросил он ее однажды, — что будет, когда окончится наше долгое испытание… когда мы, наконец, поженимся?

Ее красота сводила его с ума.

— Я люблю каждую частицу твоего тела, — говорил он, лежа на траве у ее ног и глядя на нее полными обожания глазами. — Меня приводит в трепет одно только твое дыхание! Я все в тебе люблю: и волосы на затылке, которые так блестят на солнце, и тень, которую бросают твои ресницы, когда ты опускаешь глаза. И даже крошечное пятнышко грязи, которое каким-то образом очутилось на твоем носике, кажется очаровательным!

Они серьезно поссорились из-за Маунтли, который приехал сюда, невозмутимый и прекрасно одетый, один и с полной готовностью встречаться с Филиппой.

Он был частью ее прежней жизни; они говорили на одном языке. Он видел Камиллу и Джима и всех старых знакомых; он был небрежно любезен с Арчи, которого в душе считал «не совсем саибом [18]— да и как он мог бы им быть, если ему приходится зарабатывать на жизнь танцами?», а Арчи считал его ловеласом, о чем он подчеркнуто сказал Филиппе.

Она смеялась над ним.

— Нет, дорогой, — говорила она. — Право же, Маунтли совершенно безвредный. Я его знаю уже много лет.

— Маленькая соблазнительница! — пробормотал Арчи, ненавидя Маунтли за его дорогой автомобиль, который он хотел предоставить Филиппе, чтобы выезжать с ней на обеды, которыми он имел возможность угощать и угощал, за бодрое настроение, но больше всего за его восхищение Филиппой и за их очевидную взаимную симпатию.

Арчи безумно ревновал. Он отчаянно стыдился своего потертого смокинга и вообще своих старых вещей; только он один был на теннисе в белых туфлях с заплатой.

Филиппа и он смеялись над этой заплатой, они даже дали ей кличку… но сейчас это ему не казалось смешным.

Комната Филиппы была вся уставлена цветами, присланными Маунтли. И Арчи узнал, что Филиппа любит шоколад de Sevigne [19], а также какие-то особенные персики, которые трудно было достать и которые были очень дороги.

Он ненавидел те минуты, когда Маунтли входил в танцевальный зал и кивал ему, в то время как он танцевал с какой-нибудь из старых «форелей», как называл их Форд, с выкрашенными хной волосами.

Но если бы он не танцевал, он не мог бы давать Филиппе на жизнь…

Стояли непомерно жаркие дни; москиты причиняли невыносимые мучения, а в маленьких домиках не было проволочных сеток на окнах.

— Неужели у вас нет сеток? — воскликнул Маунтли недоверчиво, выражая сочувствие Филиппе, когда ее сильно укусил в шею москит. — Скажите на милость, почему вы не живете в отеле? Что стоят прекрасный вид, прелести простой жизни и прочая романтика по сравнению с покоем ночью, с сеткой на каждом окне и обычными удобствами?

Но она не могла объяснить Маунтли истинную причину и сказать: «Видите ли, у меня нет денег, за исключением тех, которые дает мне Арчи, а он очень беден. А брать теперь деньги у Джервеза я считаю невозможным».

Объявление об их помолвке пока не могло состояться, так как судебное решение о ее разводе еще не вступило в законную силу.

— Может быть, вы слегка просчитались? — ласково спросил Маунтли.

Нет, Филиппа не просчиталась.

Он не мог больше говорить на эту тему, но все же продолжал нападать на Арчи.

— Скажите, Лоринг, кто посоветовал леди Вильмот поселиться в этой комнате?

— Я, — отрезал Арчи.

Маунтли деликатно смолчал, хотя ему было хорошо известно, что Арчи влюблен в Филиппу, но, надо ему отдать справедливость, настоящее положение вещей никогда не приходило ему в голову.

— Ради чего же эту милую крошку поедают проклятые москиты? Да и воздух на этой темной улице тоже неважный. А здесь, ей-богу, воздух такой чистый, что прямо необходимо и полезно дышать им.

Он и Арчи, идя по направлению к теннисной площадке, очутились в маленьком немощеном переулке. Арчи обернулся лицом к Маунтли с неожиданной свирепостью.

— Какое вам дело до того, где живет леди Вильмот? — спросил он, а лицо его исказилось судорогой.

Маунтли остановился и вынул портсигар; его обычно улыбающееся лицо выглядело теперь бледным и спокойным.

Он закурил папиросу, поднял глаза и смерил Арчи долгим взглядом.

— Вы большой нахал, — сказал он спокойно. — Я вижу, что вы хотите драться? Ну, что ж, давайте!

Они сбросили свои белые пиджаки и начали. Они дрались безмолвно, и только было слышно шарканье подошв по каменным плитам и тихое прерывистое сопенье.

Арчи, получив от Маунтли нокдаун, поднялся на ноги, закружился и, наклонив голову, набросился на него, как бешеный.

Пот катился с них градом; оба совершенно выбились из сил.

— Довольно, — пробормотал Маунтли, безуспешно стараясь подняться.

Филиппа узнав об этом, негодовала и возмущалась. Арчи было стыдно и поэтому он дулся.

Маунтли на следующий день уехал, не встретившись больше с Арчи, а Филиппе он послал на прощанье букет роз.

Вечером Арчи поднялся и, немного прихрамывая, отправился к Филиппе. Ее комната напоминала беседку из роз.

— Хэлло! — сказал он недовольным тоном. — Хороша твоя верность, надо сознаться!