Но не успел Никита Кузьмич поучиться у Георгия Ивановича. Осенью того же года тот был арестован и расстрелян…

Уже вечером у Климова состоялась последняя встреча этого чрезвычайно насыщенного событиями дня. Когда Никита Кузьмич постучал в дверь комнаты Прохорова, тот открыл сразу, будто ждал товарища весь день. На столе стояла аппетитно пахнущая сковородка с жареной картошкой, горкой нарезанный на газете хлеб, еще неоткрытая банка с консервами. Усадив Климова за стол, Николай Николаевич побежал на кухню, откуда вернулся с кастрюлей супа из тушенки. Климов вслух пожалел, что пришел без поллитры, однако предусмотрительный хозяин запасся и этим. Оказывается, для Прохорова это был особенный день. Выяснилось это уже в процессе ужина, когда он предложил помянуть свою погибшую в этот день жену…

То, что рассказал Прохоров, стало для Климова еще одним откровением уходящего дня. Восемь лет назад Николая Прохорова отправили на работу на Урал для оказания помощи в деле ликвидации кулацких банд. Александра, его жена, работала там в губнаробразе и как раз об эту майскую пору отправилась в командировку по деревням, выискивая талантливых ребятишек для учебы в вузах страны. В тот день она возвращалась в город со своим спутником, инспектором роно Левинсоном. Рядом с возницей на телеге скромно устроился шестнадцатилетний паренек Тимофей, которого они взяли с собой в район для участия в проверочных испытаниях. На лесной дороге телегу остановили два вооруженных всадника, появившихся из леса. В бородатом мужике в телогрейке с обрезом за поясом юноша узнал своего родного дядю Ивана. Не обращая внимания на робкие возражения Левинсона и самого Тимофея, бородатый в категорической форме потребовал возвращения племянника домой. Чувствуя безвыходность положения, парень уже взялся за котомку, собранную матерью, как в разговор вмешалась Саша:

— Послушайте, вы что себе позволяете? Парень — талант, ему учиться надо. Советская власть специально…

— Ты, дамочка, помолчала бы, покудова я добрый, — не дослушав, рыкнул всадник. — Выходит, сначала комиссары хлебушек у нас отобрали, потом справных мужиков вместе с бабами от земли оторвали да на верную гибель выслали, а теперича за остатнее принялись? А пахать-сеять, хлебушек растить кто будет? На ком всю жизнь Расея держалась? На мужике! А вы его под корень. Не дам! Ничему хорошему вы его не научите, токо спортите. Мой прадед, дед и отец нигде не учились, а, слава богу, с хлебушком перебоев не было. А у вас, у ученых, сплошь да рядом голодуха, тьфу ты, прости, Господи… Тимоха, последний раз говорю, слезай с телеги. Если мать твоя дура, так я и ей мозги вправлю, даром что сестра.

Как потом рассказал Тимофей, Левинсон вновь хотел вступиться за него, но бородатый, не дав договорить, сдернул представителя с телеги и толкнул к обочине.

— Вдарь-ка ты этого комиссара из винта, воздух чище будет, — велел он другому всаднику. Тот с готовностью поднял винтовку.

— А ну, отпустите его! — Сашин возглас заставил бандитов повернуть головы в сторону телеги. Женщина держала в дрожащей руке браунинг, направленный на всадника с винтовкой.

— Ты че, девка… ну-ка, убери эту пукалку, а то я напужался до смерти, — криво ухмыльнулся бородатый.

Неизвестно, как бы развернулись события дальше, если бы Левинсон вдруг не бросился в лес. Тут же один за другим ударили два выстрела. Первым был сражен Левинсон. В следующую секунду стрелявшего сбросила с коня пуля Сашиного браунинга. Бородатый схватился за обрез, но, увидев направленный на него ствол пистолета, смешался и забормотал что-то миролюбивое. Но ему повезло. В наступившей тишине из леса внезапно хлестко щелкнул винтовочный выстрел. Выронив пистолет, женщина навзничь упала в телегу. Из кустов с винтовкой на изготовку вышел еще один бандит. «Вовремя ты, Афоня. А я уже к праотцам собрался», — с облегчением выдохнул бородач.

— …От парнишки от этого я все подробности узнал, — сдавленным голосом продолжил Прохоров. — А потом, когда банду разбили, пистолет нашли и мне передали. Теперь он всегда со мной.

Николай Николаевич подошел к шкафу, достал оттуда кобуру и подал браунинг лейтенанту. На пластинке с гравировкой Климов прочитал: «Сотруднику ОГПУ тов. Прохорову Н. Н. за храбрость». Внимательно осмотрев оружие, он вернул его хозяину.

— А дети-то от нее у тебя остались? — спросил Климов первое, что пришло в голову.

— Бог не дал. Вот только это, Никита, и осталось, — Прохоров неожиданно приложил рукоятку к щеке и, помолчав, вернул ствол в кобуру. Так же молча они выпили по рюмке водки. Прохоров закусывать не стал, а поднялся со стула и прошелся по комнате. Климов сосредоточенно жевал, поддерживая возникшую паузу.

— Вот что, Никита, надо мне назад возвращаться, — вернувшись к столу, заключил Прохоров. — Дело вы сами до ума доведете. Я так понимаю, начальство ваше не в восторге от моего участия, я для нынешних отрезанный ломоть. А без дела я сидеть не могу, поеду лучше к себе жуликов ловить.

— Извини, Николай Николаевич, ты ведь правила игры не хуже меня знаешь, — Климов развел руками. — И я бы с тобой согласился, если бы не одно «но». Понимаешь, не успел тебя проинформировать. Парень-то этот, хахаль девки из музея, знаешь кто?

— Ну, не томи.

— Не кто иной, как Борис Семенович Львов, — торжествующе провозгласил Климов. — Его деваха с почтамта признала по фотографии. И тетка, у которой он комнату для Лещинского снял. Но я уже кое-что подработал и уверен, что он не главный. За ним стоит кто-то более серьезный. И я вот что подумал… кстати, уже доложил свои соображения Николаеву. Я попросил его разрешения на ввод в разработку девушки Глебова. И он согласился. Вот поэтому прошу тебя, Николай Николаевич, убедить Глебова в необходимости ввода в игру его подруги, у тебя есть дар убеждения. Теперь, что касается самого Глебова. Пока не уверен, надо ли говорить ему о наших наработках. Хотел бы сейчас услышать твое мнение. В общем, тут самое интересное начинается, а ты домой собрался. А кто главаря вычислять будет?

Вот и пришел вечер пятницы. У крайней справа колонны Большого театра Глебов и Анюта уже пятнадцать минут ожидали новых знакомых. Михаил, одетый в повседневный костюм и белую рубашку, держал в руках какой-то бумажный сверток, который то перекладывал из руки в руку, то похлопывал о ладонь, что свидетельствовало о его некотором волнении. Впрочем, оно было легко объяснимо для новых знакомых. Все-таки они москвичи, а он приехал откуда-то из провинции, и тут на тебе, приглашение в ресторан… поневоле будешь волноваться. Скромно одетая, но причесанная в парикмахерской, Анюта, в отличие от спутника, внешне выглядела спокойно, держалась уверенно. Прохоров при подготовке девушки к встрече обратил внимание на эту особенность ее поведения и подумал, что будет неплохо, если она продемонстрирует эту уверенность в новой компании. Это подкрепит ее якобы независимое поведение с Лещинским-Глебовым, когда она не позволила обидеть себя. Что же касается ее истовой веры в славные революционные традиции прошлого и в не менее славное будущее страны Советов, то здесь рекомендация Прохорова была однозначно жесткой: никаких революционных лозунгов и фраз, никаких комсомольских инициатив. Одним словом, полнейшая политическая апатия и идейная бездуховность. Зато Глебов, давший согласие на участие в оперативно-чекистской игре вместе с подругой, волновался за двоих. Согласие он дал не сразу, но не потому, что беспокоился за непрофессионализм Анюты. Интуиция подсказывала ему, что участие его подруги в боевых делах может как-то отразиться на их взаимоотношениях. Он вспомнил свои размышления на конспиративной квартире перед вторым выходом на явку. Анюта и так относилась к нему как умудренная опытом женщина, а если вдруг операция завершится успешно, то… Михаил даже поежился, представив возможные варианты. Но тем не менее ради общего дела он согласился на ее участие и вот теперь переживал за нее больше, чем за себя самого.