— Ну что, ребята, Бог троицу любит, — взялся он за четверть.

— Дядя Григорий, — деревенское питье придало Анюте храбрости. — Ответь мне, ты партийный?

— Ну, едрена корень, какой я тебе дядя? — развел руками кузнец. — И зачем это тебе, сестренка?

— Нет, ты мне ответь, ты — партийный? — не отставала Анюта.

— Ну, партийный, а что? — он поставил четверть на стол и с интересом взглянул на сестрицу. А вот Василиса Егоровна явно насторожилась.

— А вот ты Бога часто вспоминаешь, это всерьез или как?

Тут уже и Михаил с опаской глянул на раскрасневшееся лицо подруги.

— Вон ты об чем, — кузнец спокойно взялся за четверть и разлил по стаканам. — Я, Нюра, партийный и всей душой с нашей народной властью. И все понимаю, в церковь не хожу… а вот обычаи чту, я же русский человек. Вот малые мои, — он кивнул в сторону двери, — пусть живут по-новому, а меня уже не переделать. Ну, ребята, дай вам Бог здоровья… да и нам не хворать.

Они договорились встретиться в парке в семнадцать часов, но Прохоров свою часть задания выполнил быстрее, чем предполагал, погулял по парку и уже минут пять сидел на скамейке. Прикрыв глаза, он с удовольствием подставил лицо под лучи начинающего уходить на ночной отдых светила. Когда он вот так, безмятежно, отдыхал последний раз? Загорал на солнышке, рыбачил, купался, валял дурака и все такое прочее? Трудно сказать. И не потому, что он так любил работу, что она его не отпускала. Согласно трудовому законодательству, ему регулярно предоставляли отпуск, но в том-то вся и штука, что именно к нему обращались начальники, когда в последний день перед отдыхом случалось что-то непредвиденное. Знали: не откажет, задержится. А такие непредвиденности случались регулярно, поэтому максимум, что у него получалось, так это отъехать на несколько дней на рыбалку или помочь родственникам в решении каких-то серьезных хозяйственных проблем. Честно говоря, он и сам был рад, когда отпуск срывался. С тех пор как погибла жена Саша, жизнь для него остановилась. Детей у них не было, родители его давно умерли, так что заботиться было не о ком. А уйти в отпуск означало остаться один на один со своими воспоминаниями о том времени, когда они проводили отпуск с женой. За прошедшие годы он так и не смог найти никого, кто бы смог заменить ему Сашу, а вернее сказать, и не искал. Кстати, на днях исполняется…

Кто-то осторожно тронул его за плечо. Открыв глаза, Николай увидел стоящих рядом Свиридова и Климова. Последний тут же попытался пошутить, обратившись к начальнику, мол, прошу разрешения заменить товарища Прохорова на боевом посту. Но Свиридов, против обычного, не отреагировал на шутку, а сразу обратился к Николаю:

— Рассказывай, чего выходил?

Прохоров выпрямился, собрался с мыслями:

— Значит, сначала имел плотную беседу с Риммером. По-моему, он созрел для любых вариантов. Хочет жить, отсюда и ноги растут. Но просит гарантий.

— Опять за рыбу гроши! — недовольно проворчал Климов. Свиридов недовольно глянул на лейтенанта:

— Погоди, Никита Кузьмич. Тут дело понятное, он жизнь выторговывает. А что доктора говорят?

— Худо дело, — вздохнул Прохоров. — Два дня в запасе у нас есть, врач пообещал что-то сделать, но… — Николай покачал головой, и во взгляде его можно было прочитать безысходность.

— Значит, одна надежда — почтамт, — капитан медленно опустился на скамейку. Он хорошо помнил разговор с комиссаром Николаевым и его предупреждение о скорейшем завершении проверки показаний Риммера. Если в субботу раненый не сможет выйти на явку, остается ждать на почтамте того, кому адресована телеграмма. И сколько времени придется ждать и держать там сотрудников, которых катастрофически не хватает, не знает никто. А Николаев — человек горячий, того и гляди, прикроет все наши затеи…

Возникшую паузу первым нарушил Климов:

— А может, все-таки выпустим Риммера?

— Он что, на костылях поскачет? И даже если придет, чем объяснит свое состояние? Они не дураки, первую встречу пропустят и постараются за ним проследить. Он же в больницу назад не пойдет, — Свиридов даже сплюнул с досады.

— Пусть живет на квартире и в больницу ходит, — по инерции продолжал настаивать Климов.

— Ладно, тебе, Никита, кашу по тарелке размазывать. У него не геморрой, а пулевое ранение. И опытные агенты выявят это в два счета, — Прохоров не так сердился на Климова, как на себя самого, за то, что не смог задержать Риммера без стрельбы. — Федор Ильич, когда «наружку» на почтамт вернут?

— Обещали завтра с утра.

Час назад это известие обрадовало бы Свиридова, но информация из больницы перечеркнула все положительные эмоции. А Прохоров не зря задал этот вопрос. Первого мая он уже столкнулся с отсутствием профессионального опыта молодых сотрудников Свиридова, и то, что на почтамте, который стал теперь их единственной нитью к московской агентуре немцев, дежурили двое неопытных чекистов, не давало ему покоя.

— А что, если мне или Никите заменить на почтамте одного из бойцов?

— Стоп, Николай. Климов не может, он остается за меня.

Оба собеседника как по команде непонимающе уставились на Свиридова. Тот развел руками.

— Через… — он посмотрел на часы, — сорок пять минут вместе с группой других руководителей я еду на Украину. Насколько, зачем — не знаю, там скажут. Вещи уже в машине.

— А как же операция? — упавшим голосом спросил Прохоров.

— Руководство считает, что я там нужнее, что вы здесь и без меня справитесь. Так что ты, Николай, конечно, ребятам можешь помочь, но если что… в общем, не лезь на рожон, так, подстрахуй. Ну что, будем прощаться? — Свиридов встал со скамьи. Прохоров молча глядел, как он, отойдя на несколько шагов, о чем-то инструктировал растерянного Климова, и что-то внутри говорило, нет, кричало ему, что видит он Федора в последний раз. Поэтому как только тот простился с лейтенантом, Николай тоже попросил уделить ему пару конфиденциальных минут. Они отошли в сторону.

— Ты, Федор Ильич, извини меня… ну, за тот разговор у тебя на квартире, — Прохоров говорил медленно, подыскивая нужные слова.

— А что случилось? По-моему, хорошо поговорили, — Свиридов недоуменно посмотрел на товарища.

— Да, понимаешь, нехорошо как-то вышло. Получается, я в кусты свалил, а с вас справляю, почему молчите о том, что происходит, — сформулировал, наконец, свою мысль Николай, отводя глаза. И Свиридов вдруг почувствовал сердцем какое-то щемящее чувство радости и одновременно непроходимой тоски. Радости за то, что у него есть такой друг, совесть которого является мерилом его существования, и тоски от ощущения их абсолютной обреченности в этом мире. Он обнял Прохорова.

— Ну, ты тут пособи ребятам, — сдавленно прошептал он ему. — И дождись меня, обязательно дождись.

Климов и Прохоров долго молча смотрели вслед уходящему Свиридову. Однако как бы тяжело ни было на душе, но разработка операции теперь оказалась на их плечах, и необходимо было как можно быстрее взять себя в руки.

— Ну что, я пойду подмогну вашим ребятам на почтамте? — Прохорову хотелось отвлечься от грустных мыслей, а для этого нужно было ввязаться в какое-то практическое дело. Климов молча кивнул и уже двинулся по своим делам, как вдруг услышал оклик Николая Николаевича:

— Никита Кузьмич, извини, чем служебное расследование закончилось?

Лейтенант криво усмехнулся:

— Отделался строгачом… да и то благодаря Федору Ильичу. Честно говоря, я думал, дело труба… Ну а раз так, будем исправляться, работать над ошибками.

На почтамте в этот день дежурили сержанты Беспалый и Глухов. Рабочий день близился к завершению, и их утренний оптимизм потихоньку уступал место вечернему разочарованию. Оба они сидели в той же комнате, за тем же столом, где до них пил чай с девушками старый чекист Петрович. Напротив за столом сидела молодая женщина, сортировавшая почту. Дверь в операционный зал была приоткрыта, девушка, выдававшая корреспонденцию «до востребования», сидела рядом с дверью, и чекисты ждали ее сигнала. Решив, что настроение можно поправить с помощью кружки крепкого чая, парни затеялись перекусить. Глухов пошел за кипятком, а Беспалый, расстелив на столе газету, аккуратно порезал хлеб, колбасу, вывалил из пакета сушки. Из-за двери послышался женский голос: