Что касается чая с девушками, то тут Алексей был прав. Каждое утро Петрович приносил что-нибудь вкусненькое, и ради этого девушки специально приходили на работу чуть пораньше. Вот и сегодня он пришел не с пустыми руками. Как из волшебного мешка Петрович достал из кошелки банку с вареньем, кусок колбасы и что-то в небольшой миске под крышкой, источающее аппетитный запах.

— Вот, теща оладушек спекла, с вареньицем — само то, — он повесил пальто на гвоздик, подошел к небольшому зеркалу и, достав из кармана расческу, тщательно пригладил редкие волосы. Потом сел на стул, услужливо подставленный ему одной из девушек. Остальные гуртом обступили стол, с наслаждением прихлебывая горячий чай и с удовольствием вылизывая с ложки прошлогоднее клубничное варенье. Петрович же восседал во главе стола, как отец большого семейства, пил чай из блюдечка и приговаривал:

— Вы, девчата, не стесняйтесь, угощайтесь.

Телефон затрезвонил в самый разгар чаепития. Одна из девушек взяла трубку и тут же пригласила чекиста. Тот неторопливо встал, промокнул платком губы и солидно взял трубку. Через несколько секунд на лице его появилось удивленное выражение, он даже произнес:

— А как же…

Но на другом конце, очевидно, был какой-то начальник, потому что в следующую секунду Петрович выдохнул:

— Ясно, жду.

Затем, положив трубку, он с неприкрытой печальной усмешкой оглядел застывших вокруг стола девчат:

— Ну вот, девоньки, дальше с другим чаи гонять будете.

— Вот те раз, — загомонили те. — А что стряслось-то, Василий Петрович?

— Так, служба, красавицы. Наше дело, как говорится, казенное. Да вы ешьте, девоньки, налегайте. Освобождайте миску, а то меня теща без нее домой не пустит.

Капитан Свиридов нервно мерил ногами приемную комиссара госбезопасности Николаева. Полчаса назад ему сообщили, что с почтамта по указанию начальства снимают группу наружного наблюдения. Свиридов попросил начальника оперативного отдела немного подождать, а сам ринулся к Николаеву, надеясь уговорить того оставить оперативников на объекте. В тридцать седьмом году Николаев руководил оперативным отделом, в состав которого входило наружное наблюдение, и Свиридов рассчитывал, что тот, как человек, профессионально разбиравшийся в этих делах, поймет его. Но прошло уже двадцать минут, комиссар отсутствовал, и напряжение, охватившее Федора Ильича, нарастало. Неожиданно дверь приемной открылась и в дверях появился начальник отдела. Кивнув на ходу Свиридову, он быстрым шагом прошел к себе. Выждав минуту, секретарь справился у комиссара, можно ли зайти капитану Свиридову со срочным вопросом, и тут же махнул рукой на дверь кабинета.

Комиссар стоял у стола совещаний и, глубоко затягиваясь, курил, — видимо, хотел успокоиться. Весь вид его говорил о состоянии крайней напряженности, и Свиридов понял, что шансов на положительное решение у него мало. Так оно и случилось. Не дослушав просьбу Свиридова, Николаев сухо отрезал:

— По приказу наркома проводится крупная операция. Выявленные нити ведут к обширному заговору против руководства страны. Людей не хватает. У вас что-то еще?

— Товарищ комиссар, у нас не менее важная операция, и без «наружки» мы…

— Послушайте, Свиридов, — Николаев резко оборвал подчиненного. — Товарищ Сталин учит партию, нас, чекистов, выбирать в работе главное направление и сосредотачивать на нем все силы и средства. Вот сегодня на одно из таких направлений и брошены основные силы. А вы должны задействовать людей, подчиненных вам непосредственно, — Николаев затушил в пепельнице папиросу, сел за стол и в упор посмотрел на капитана. — И вообще… не слишком ли вы заигрались с этим, как вы его называете, связным? Я так понимаю, что проверка пока ничего не дает. Вас что, капитан, учить надо, как работать с подследственными?

— Товарищ комиссар, мы ждем ответы на наши запросы, проводим оперативные мероприятия, — ответил Свиридов, чувствуя, что он с трудом понимает логику начальника. Будучи профессионалом, Николаев прекрасно знал, сколько времени необходимо на проверку полученной информации. Нет, определенно что-то случилось…

Федор Ильич не мог знать, что комиссар Николаев только что вернулся с допроса одного из руководителей советской военной разведки, которого знал с двадцатых годов и до недавнего времени считал высочайшим профессионалом своего дела. Возможно, хозяина кабинета, который когда-то в гражданскую воевал в армейской разведке, впечатлил объем той напраслины, которую взвалили на подследственного его ретивые подчиненные. Но за последние месяцы он столько раз присутствовал на подобного рода мероприятиях, просмотрел сотни протоколов, в которых арестованные признавались в полной бессмыслице, что понять причину его нервного потрясения было нетрудно. Однако, занимая свой пост, он знал, в какую игру играет. И весьма вероятно, что причиной душевного беспокойства явилось ощущение того, что бумеранг репрессий, запущенный с его помощью верховными начальниками и ему подобными исполнителями, начал медленно, но верно возвращаться к тем, кто его запустил. Для Свиридова же было важно одно: чтобы нервный срыв не помешал комиссару объективно разобраться в важности оперативной игры, задуманной капитаном.

— Ладно, идите работайте, но имейте в виду, времени у вас в обрез, — комиссар открыл папку с почтой, давая понять, что разговор окончен.

Дом Григория Павловича, сводного брата Анюты, находился почти в самом центре села. Не то чтобы он очень выделялся среди других домов, но был приметен. Вращающийся железный флюгер на крыше в форме петушка, узорчатый дымник на трубе, массивное железное кольцо на воротах, сельский вариант городского звонка — все выдавало профессиональную принадлежность хозяина, сельского кузнеца. Профессия эта с того самого времени, как человек научился плавить железо и придавать ему разные формы, считалась одной из основных как на селе, так и в городе. Недаром же самой популярной фамилией англоязычных народов был Смит. В Испании то же самое означала фамилия Эрреро, а во Франции — Форжерон. А уж Кузнецовым на российских просторах и счету не было. Испокон веков в российской деревне из кузни — сруба из бревен с маленькими окошками и большими воротами вместо двери, с надсадно дышащим горном, наковальней на огромной чурке и с пузатой бочкой воды, пахнущей железом, — с утра до вечера доносился неумолчный звон. И делали умельцы-кузнецы из этих заготовок мечи и подковы, кольчуги и плуги, ободы на колеса для телег и многое-многое другое, необходимое и в бою, и в мирной жизни. Покуда стоял в кузне звон, до тех пор и деревня жила, а без кузни какая жизнь?

Вот и Григорий Павлович был из таких русских умельцев. Профессия ему досталась от отца, здоровенного мужика, сгибавшего руками пятаки и подковы. Сын же был среднего роста, сухощав, но жилист и мощь в руках принял по наследству. Когда отец ушел из семьи, Григорий уже начинал входить в силу и пошел в кузню помощником кузнеца. Тот вскорости заболел и преставился, а Григорий с тех пор стал обслуживать всю округу. Когда пришла новая власть, а за ней Гражданская война, мобилизовали парня в Красную Армию. Помотало его по фронтам, дважды был ранен, отличился в боях. После войны вернулся в родное подмосковное село и занялся привычным кузнечным делом. В районе, правда, быстро положили глаз на бывшего красноармейца. Сообразительности ему было не занимать, да и язык был подвешен. В общем, уговорили парня и избрали председателем сельсовета. И жизнь в ту пору будто обороты начала принимать — село стало центральной усадьбой колхоза имени Коминтерна, и народ нового председателя зауважал. Но через пару лет председательствования пришел он в райсовет, положил печать, подотчетные деньги и другие документы на стол и попросился обратно в кузню.

«Кандидаты в председатели у нас есть, а вот путных кузнецов нету. Все какие-то летуны да пьяницы несамостоятельные. А я это дело враз на правильный путь налажу» — так сказал он председателю райсовета. Тот, понятное дело, зашумел, про партийный долг напомнил — Григорий Павлович еще на фронте в партию вступил, — но переубедить кузнеца не удалось и в райкоме. Однако секретарь райкома умным мужиком оказался и отпустил его с наказом активно участвовать в партийной жизни села. На том и порешили. С тех пор много лет прошло, заматерел Григорий Петрович, второй раз женился. Первая-то жена пропала в гражданскую, детей у них не случилось, зато со второй двоих парнишек прижили. Да вот не дал Бог им вместе пожить подольше, в тридцать пятом жена занедужила и через несколько месяцев ушла из жизни. Остался кузнец с двумя пацанами да старухой-матерью, и хоть не просто ему было, но в свои сорок семь он почему-то считал себя стариком и жениться в третий раз не решался.