— Понятно, Никита Кузьмич. Надо уточнить, что за птица. Но я на сегодня «пас». Начальство я уже предупредил, так что доведи это дело до конца, — Свиридов тяжело встал из-за стола и попрощался с лейтенантом.

— Я сейчас машину вызову, — вскинулся Климов, но майор покачал головой:

— Не надо, я сам. Иди работай.

Стрелки на часах показывали полночь, когда Климов наконец разложил все бумаги «по полочкам». Коллеги со звонком явно запаздывали. Климов отложил ручку, потянулся, взял трубку телефона:

— Але, это ты, Николай Ефимыч? Бдишь? Как там по этому гостю, разобрались?.. Да ты уже говорил, что ничего интересного. Вы с языками-то разобрались?.. На каком они там шпрехали, на японском, что ли?.. Ах, на литовском. Ну и… Тоже ничего интересного. Понятно. Ну, пока, завтра жду бумаги, — Климов положил трубку и снова потянулся. «Хм-м, на литовском, значит. Прав Федор Ильич, надо браться за языки. Все, завтра и запишусь на курсы, — решительно сказал он сам себе. — На литовском, на литовском… Стоп!»

Никита Кузьмич снова взялся за телефон:

— Михалков, зайди ко мне.

Вошедшему Михалкову он с ходу объявил:

— Слушай, надо срочно выяснить, где сейчас Риммер. Ну, это главный наш фигурант по делу «Шахматист», ты что, забыл?

— А-а, — дошло до Михалкова, — так сейчас узнаю.

Через четверть часа младший лейтенант выяснил, что Ян Карлович Риммер содержался во внутренней тюрьме главного управления. Приказ Климова Михалкову был кратким: встретиться с Риммером и показать фотографию австрийского коммерсанта. А еще через час прямо из тюрьмы Михалков подтвердил опасения Климова…

В этот раз все было просто, без всяких таинственных исчезновений. Они с Седым спокойно собрали чемодан, пообедали с Трофимом Григорьевичем, заплатили ему за два дня вперед, хоть он и отказывался, и поехали в село Власихино искать сослуживца Эдуарда Петровича по Гражданской войне. Ветеран-буденовец хотел с кем-то договориться о машине, но Седой категорически отказался, не желая беспокоить хозяина. Он якобы уже договорился с коновозчиком, который доставит их прямо до места. А денька через два они вернутся, друга прихватят и хорошо погуляют. Буденовец пробурчал для порядку, что им, мол, деньги некуда девать, но настаивать не стал. И вот в четыре часа пополудни они сели у магазина на телегу к тому самому вознице, который днем раньше доставил Седого в город.

Через полчаса езды в придорожном поселке Эдуард Петрович попросил вчерашнего знакомца остановиться.

— Будем возвращаться поздно, жди нас в десять часов. Заплачу, как договорились, — напомнил он возчику.

— Да нешто вас дети малые в избе дожидаются? Переночевали бы у товарища, да с утречка со свежей-то головой я бы вас и отвез, — рассудительно предложил тот.

Седой только вздохнул:

— Оно хорошо бы, конечно, да нам с утра на поезд, а еще вещи надо забрать, то да се… В общем, договорились?

Согласно кивнув, возчик дернул за вожжи и заскрипел телегой в обратную сторону. Седой и Анюта прошли сотню метров по поселку и свернули на проселочную дорогу. Седой при этом оглянулся: телега с возчиком пылила где-то очень далеко. С проселка они широкой тропой сошли в лощину и вышли уже там, где их нельзя было увидеть из поселка — скрывал начавшийся перелесок. Они шли друг за другом: впереди Седой в костюме с чемоданом, позади, в шаге от него, Анюта в длинном платье и жакетке. Было нежарко, идти приятно, но, когда не знаешь, что является конечной целью твоего путешествия, дорога кажется значительно длиннее.

— Далеко еще? — осторожно спросила девушка спустя четверть часа.

— Не очень, — испытующе глянув на спутницу, ответил Седой. — Вон там, на холме за леском. В леске и укроемся до темноты, заодно и за домом понаблюдаем. Анюта, вы стихи любите? — вдруг спросил он ни с того ни с сего.

Девушка смущенно замялась.

— Читать люблю, а на память… — она покачала головой.

Седой еще раз глянул на нее и неожиданно начал декламировать, стараясь шагать в ритме стиха:

— …Прекрасно сказано, не правда ли? — прервался Седой.

Анюта улыбкой подтвердила согласие.

— Между прочим, наш поэт, певец русской природы, впитавший, как говорится, всю эту красоту с молоком матери. Наши поля, наше небо, — он картинно поднял руку.

— Волнуетесь? — внезапно прозвучавший вопрос Анюты остудил его пафос. Седой опустил руку и даже остановился.

— Хм-м… Нет, у нее просто дьявольское проникновение в психологию собеседника, — он отозвался об Анюте в третьем лице, похоже сильно впечатленный ее проницательностью. — Есть такое дело, — вздохнул он и зашагал дальше. — Молодость вспоминается, дыхание перехватывает. Столько времени прошло, а память не отпускает.

— А вы не боитесь, что вас кто-нибудь здесь узнает?

— И у нас с вами будут неприятности? Вы это хотели спросить? — Седой повернулся, и она увидела полностью лишенное патетики жесткое выражение его лица. — Отвечаю: моя интуиция мне подсказывает, что другой такой возможности у меня уже не будет. Так что отступать мне некуда. А вас что-то смущает? Что-то изменилось? — он пристально глянул ей в глаза.

— Ничего, — усмехнувшись, ответила Анюта. — Просто со стороны вы выглядите удивительно спокойным.

— И вы решили вернуть меня на грешную землю? — весело хмыкнул Седой. — Уверяю вас, я очень волнуюсь, просто стараюсь этого не показывать. Но вас, получается, не проведешь.

Маленький лесок, который они видели на холме, оказалась краем большого перелеска, который забирал вниз по обратной стороне холма. Слева под холмом в нескольких десятках метров блестело озеро с истлевшей и завалившейся купальней, за которым и располагалась дворянская усадьба, чья былая красота с течением времени превратилась в печальные воспоминания. Судя по внешнему виду, не обошел ее стороной стихийный российский бунт. Пристройки вокруг барского дома наполовину сгорели, а на барском доме, видимо в революционные годы, ободрали железную крышу, и стропила, изветшав под снегом и дождем, рухнули. Рухнул и балкон с фасада, развалилось большое высокое крыльцо. Окна в доме были заколочены досками, а те, которых не заколотили, давно лишились стекла и равнодушно взирали на озеро и лес пустыми глазницами. Но остов здания держался крепко, — вероятно, строили всерьез и надолго. И еще время пощадило ротонду, видневшуюся из-за ровной полоски деревьев. Далеко в стороне, на холме, торчали еще какие-то развалины, которые, как объяснил Седой, были останками церкви, снесенной местными властями за ненадобностью…

Едва они прошли перелесок и из-за деревьев завиднелись развалины, глаза Седого повлажнели. Пряча взгляд, он жестом предложил Анюте присесть на чемодан, а сам, пригибаясь, поспешил на наблюдательный пункт, очевидно облюбованный вчера. Оглядевшись, Анюта поставила чемодан у сосны и села на него, прижавшись спиной к стволу. Как-то, во время их многочисленных бесед, Седой начал рассказывать девушке об удивительных свойствах некоторых растений и деревьев. Тогда впервые услышала она от него о лечебных свойствах сосны и сейчас решила использовать возникшую паузу, испытав на себе то, о чем рассказывал ее спутник. Но едва она прикоснулась спиной к дереву и прикрыла глаза, мыслями завладел вопрос, на который она должна была дать себе четкий и ясный ответ: как быть дальше? А ответа не было, потому что было слишком много «если». Если Седой найдет клад. И куда он направится в случае удачи? Хорошо, если снова в город на море. Тамошние чекисты дали ей телефон для связи, так что она выкрутится. А если в другое место? Его разговор о дальних странах не давал ей покоя. Она понимала, что выбраться из страны непросто, но, пообщавшись с Седым, начала верить в его необыкновенные возможности. И вот тут возникал главный вопрос: кто же вы, Эдуард Петрович? Анюта судорожно цеплялась за ту версию, которую представил ее спутник, хотя червь сомнения все чаще тревожил ее душу. Пока она справлялась с сомнениями и знала почему. Этот мужчина стал ей действительно небезразличен…