Кроме того, разные местоимения одной и той же серии могут характеризоваться несовпадающими сопутствующими оценочными значениями. Так, местоимение некто может отличаться от кто-то прибавлением «к смыслу „неизвестный субъект“ неодобрительной оценки», тогда как употребляя для обозначения объектов место-имение нечто (вместо стилистически нейтрального что-то ), говорящий, напротив, «оценивает их как важные и значительные» [Кузьмина 1989: 215]; ср. приводимый ею в этой связи пример из русской разговорной речи: Это еще не нечто, но уже что-то.Другой пример — соотношение между английскими неопределенными местоимениями someone и somebody. По мнению О. Н. Селиверстовой, в тех случаях, когда эти местоимения взаимо-заменимы, somebody избирается для того, чтобы «подчеркнуть небрежное или даже пренебрежительное отношение к участнику события» [Селиверстова 1988: 117].

Референциальные различия между винительным и родительным падежами прямогодополнения наиболее отчетливо проявляются в соотношениях типа Я хочу попросить у него денег(неопр.) — Деньги (опр.) я ему вернул,где родительный падеж выражает неспецифицированную неопределенность, а винительный падеж — определенность [Пешковский 1956: 299; Гладров 1992: 254–255]. В свою очередь, определяя прагматические различия между падежными формами прямого дополнения в русском языке в предложениях типа Я не проверял эту работуи Я не проверял этой работы,Ю. Д. Апресян приходит к выводу, что «в самом общем виде и чисто метафорически» винительный падеж может быть охарактеризован как «уважительный», а родительный падеж как «пренебрежительный». Причину этого он видит в следующем: «в пользу винительного падежа действует представление о количественно нечленимом определенном объекте, наделенном автономной волей, а в пользу родительного — представление о количественно членимом неопределенном объекте, не наделенном автономной волей. Тот или иной падеж тем уместнее, чем отчетливее представлен в высказывании соответствующий комплекс идей» [Апресян 1990: 54].

Показательно, что и глаголы кумулятивного способа действия, выделяющиеся среди глаголов совершенного вида несовместимостью с референтным определенным прямым дополнением и регулярным использованием родительного падежа вместо винительного в этой позиции [Birkenmeier 1979], используются преимущественно в тех случаях, когда говорящий неодобрительно относится к описываемой ситуации. Об этом свидетельствуют как иллюстрации, приведенные в «Толковом словаре русского языка» под ред. Д. Н. Ушакова: Просидел целый час, наболталвсякой чепухи; Набралуроков, а потом не знал, как справиться; Навалилина меня кучу забот; Извольте меня отпустить, а то я еще бед наделаю; Натворилимерзостей, пакостники, и торжествуют,так и современные употребления таких глаголов; ср.:

Связь форм числа существительного с референциальными противопоставлениями наиболее отчетливо проявляется в бытийных предложениях: «когда некоторый род вещей вводится в рассмотрение (в интродуктивных предложениях), он является неопределенныммножеством» [Шатуновский 1996: 157]. При этом, если в силу различных прагматических факторов существенно лишь само его наличие или отсутствие в данном месте («фрагменте мира»), у форм множественного числа существительных возможен семантический сдвиг от количественного значения «более, чем один» к экзистенциальному значению «по крайней мере один». Подобное употребление форм множественного числа особенно характерно для вопросительных и отрицательных бытийных предложений: У тебя здесь есть друзья?(хотя бы один); У меня здесь нет друзей(ни одного), но возможно и в высказываниях других типов; ср.:

Одним из первых на это обратил внимание И. И. Ревзин, утверждавший, что в славянских языках «значение форм числа складывается не только на основе противопоставления MULT — NonMULT (множественности — немножественности), но и на основе противопоставления Indeterm (неопределенность) для множественного числа и Determ (определенность) для единственного числа» [Ревзин 1969: 74]. К аналогичному выводу, но уже в качестве универсальной закономерности, приходит и Т. Гивон: «Plurality is thus not only a semanticfeature increasing the number. It also decreases referentiality» [Givón 1984:413].

Сходный семантический эффект наблюдается также в широко употребительных обобщающих высказываниях с формами множественного числа, в которых обобщение основывается на единичном реальном случае [Булыгина, Шмелев 1995:132–133]; ср.:

Помимо этого, форма множественного числа может служить и средством выражения различных отрицательных эмоций: «упрека, порицания, общего неприятия» [Арбатский 1972: 93], что особенно заметно в ситуациях, где для ее использования нет непосредственных денотативных оснований: Мы дома сидим, а ты по театрамходишь! Не устраивай истерик! Не лезь со своими советами! И чему тебя только в университетахучили! Настасья Петровна обрадовалась и собралась было ставить самовар, но Иван Иваныч, очень спешивший, махнул рукой и сказал: — Некогда нам с чаями и сахарами!(А. Чехов. Степь).

Показательны также примеры, собранные Е. Н. Прокопович [Прокопович 1968: 156–157]:

«Пейоративное» употребление форм множественного числа характерно прежде всего для разговорной речи, однако и за ее пределами у числовых форм отдельных слов отмечается сходный оценочный ореол. Так, по мнению В. А. Плунгяна, форма множественного числа времена (от отличие от единственного числа время) используется преимущественно именно по отношению к «сложным», «проблемным», «негладким», «превратным» периодам времени, и, таким образом, преобладающим является противопоставление хорошего времени(ед. ч.) — плохим временам(мн. ч.) [Плунгян 1997: 166]. В. М. Мокиенко вообще считает, что «синкретизм понятий малоценности и множественности — одна из семантических универсалий поля квантитативности» [Мокиенко 1995:7].