Недавно Доменов был в командировке в столице и решился зайти в гости к Марии. Она встретила его приветливо, познакомила с мужем — инженером НКПС, председателем экономического совета, с двумя сыновьями — семнадцатилетним Владиславом и пятнадцатилетним Георгием.

Доменов смотрел на них и старался заглушить боль в сердце: «А ведь такие парни могли бы быть моими сыновьями!»

Мария Моисеевна охотно согласилась сфотографироваться с Доменовым, Сыромолотовым и Кудриным. Лишь спросила:

— Вячеслав, почему ты не в партии?

Доменов отвел взгляд: «Если бы ты знала, что я тебя предал! Что я стал твоим врагом, одним из руководителей, как вы называете, вредительской организации…» Но сам удивился появившейся убежденности в голосе:

— Видишь ли, я так увлечен работой в Уралплатине, что, поверь, будучи большевиком, не мог бы принести столько пользы Советской власти!

— А почему ты оставался при Колчаке на Урале?

— О, Мария, это долгая история. Если коротко — по совету парторганизации.

Доменов опять постарался заглушить воспоминания. Но они не меркли, не уходили, как этот день за окном с закатными облаками. «Проклятье! Надо отвлечься! На скачки на ипподром опоздал! Куда бы пойти! А то с ума сойду! Домой, на улицу Тургенева? Но там надоевшая болтовня жены и хмурость великовозрастной падчерицы. Знать бы, что так быстро постареет жена, он бы не отбивал ее у Порватова! Вот жена Соколова… Соколов? Соколов! Это идея! Надо пойти к Соколову. У него по вечерам бывает так отрадно, всегда найдется, что выпить и закусить. И Тоня — красавица. Поет, как Мария в юности… Гитара у них есть. Тряхну стариной, сыграю на семиструнной, как тогда с Марией… Опять Мария! Тфу ты, дьявол! К Соколову! Быстрей к Соколову!» Доменов лихорадочно сгреб бумаги с письменного стола, сунул их в ящик, повернул ключ. Снял телефонную трубку:

— 4-19… Ты почему такая сердитая? Я даже тебя не узнал… Нет-нет, к ужину не жди. Я сегодня задержусь… Приду поздно. Деловая встреча… Ложись спокойно. Спи, целую, дорогая, целую…

К Соколову в Уралплатине привыкли быстро. Привык к нему и Доменов.

Соколов показал себя работником расторопным, исполнительным, молчаливым.

Лишь однажды Соколов не выдержал.

Доменов протянул ему пачку денег:

— Здесь три тысячи рублей… Это, считайте, премия… Вам.

— За что? — недоуменно поднял брови Соколов.

— За отличную, как сейчас говорят, ударную работу.

— Точнее?

— За то, что сохранили французской анонимной компании платину в целиках, пустив драги мимо них.

— Значит, деньги от французов.

Доменов оглянулся на двери кабинета:

— Я вас ценил за то, что вы не проявляли излишнего любопытства. Понимали все с полуслова.

— Извините.

— Бог с вами, Николай Павлович. Но с вами я в прятки играть не намерен. Когда мы добьемся передачи Березовских золотых рудников и Тагильских платиновых приисков в концессию французам, то получите в двадцать раз больше.

— Что мне с ними делать? — посмотрел на пачку банкнотов Соколов.

— Спрятать в карман, чем живее, тем лучше… А при случае отдать долг Чарину. Он скоро прибудет в Свердловск.

— Вы знаете… обо всем?

— Порадуйте свою молодую жену. Слышал, она любит драгоценности и наряды?

Соколов постоял в нерешительности:

— Что ж, последую вашему совету. Но мне хочется отблагодарить вас за все доброе, что вы для меня сделали… Устрою-ка я на эти деньги прием. Простите, званый… еще раз простите, товарищеский ужин. Надо встряхнуться. И жена скучает. Жаждет поблистать в мужской компании. Приходите. И приглашайте всех ваших, — Соколов помялся, не зная, как точнее сказать, — компаньонов, коллег, в общем, единомышленников. Приходите. Нам никто не помешает. Мы сняли весь второй этаж в кирпичном двухэтажном доме на тихой улочке. Сад огромный. Весь в черемухе и сирени. Кухарку подыскал. Молоденькая, но уже мастерица… У матери и отца научилась. Мать искусница готовить и отец — повар в ресторане. Такое подаст — язык проглотите!

Доменова осенило: «Вечеринки в доме у Соколова. Самый лучший вариант для встреч с коллегами. Можно поговорить обо всем. А конспирация — полная!»

Через день Доменов со своими дружками заглянул к Соколову.

Потом стали приходить чуть ли не через день, засиживались допоздна. Как не засидеться за столом, на котором теснились бутылки с оригинальными этикетками — прозрачные четырехугольные с коротким горлом, темные, раздутые и высокие, изящные… А в серебряном ведерке всегда стояли между кусков льда, невесть откуда добытого, бутылки с шампанским. Глаза разбегались!

— А вы не из рода виноторговцев? — пошутил как-то Доменов. — Не дед ли уберег от революции свои винные склады?

Часто гости приводили командированных из Москвы и Сибири.

Кто только не перебывал у Соколова.

Буквально через месяц-полтора Соколов знал о каждом такое, что ни в одной анкете не пишется…

Сам он не интересовался приходящими. Но его жена — Антонина, Тоня — преображалась при виде гостей, походка пружинилась, глаза начинали сиять.

Она встречала гостей в коротком модном платье, сшитом рубашкой с напуском, на груди вытянутый галстук.

А иногда она обряжалась в бальное платье без рукавов с громадным треугольным вырезом на спине, кончающимся где-то ниже пояса, и декольтированной грудью.

Бальное платье тоже было до колен, вискозные блестящие чулки подчеркивали волнующие линии длинных ног.

У мужчин этот наряд вызывал шок.

Они восхищенно ахали-охали, хвалили вкус хозяйки, плотоядно поглядывали на вырезы, а Тоня простодушно восклицала:

— Жаль, что не могу продемонстрировать мою новую шляпку. Она такая милая. С мягкими полями, открытая-открытая спереди!

Но больше всего мужчин поражало лицо Тони — округлое, без единой морщинки, чистое, с уходящими до висков, изогнутыми, чуть подрисованными бровями… А глаза! Широко распахнутые… То беспечно-веселые, иной раз глуповатые. То вдруг обретающие задумчивую глубину.

Короткая мальчишеская стрижка подчеркивала шею, обвитую бусами.

При знакомстве Антонина начинала отчаянно кокетничать, глаза ее обещали столько, что кавалеры теряли голову. И всегда ей хотелось узнать побольше о тех, кто приходил, словно она выбирала более достойного, чем Соколов.

— Ой, а это кто? Инженер? Богат? Женат? Сколько у него детей? — щебетала она. И ей, подвыпив, выкладывали все, что знали.

Вот около нее пристроился Савельев. Василий Васильевич. Мужчина еще в соку. Лет сорока восьми — пятидесяти. Видный горный инженер. Главноуправляющий Ленскими приисками, которые недавно сданы в концессию «Ленагольдфильдс». Кто-то сболтнул, что в период Ленских расстрелов в 1912 году Савельев занимал должность заведующего нижним управлением, и рабочие требовали его уволить за бездушность.

Но сейчас он вновь процветает. Правда, выдает себя за главноуправляющего, хотя Доменов сказал, что он помощник управляющего. Возвращается Савельев в Сибирь с курорта, с берегов Черного моря. Остановился в Свердловске у своих бывших коллег по Ленским приискам, Матвеевича и Стахевича. Они и привели его к Соколову.

Василий Васильевич хватает Антонину за руку, умоляет:

— Будь моей! Я тебя озолочу, четь-слово, озолочу!

Антонина грозит ему пальчиком:

— Осторожней! У меня ревнивый муж. Он вас застрелит. Револьвер с гражданской при себе носит.

Но Савельев совсем потерял голову:

— За одну ночь с тобой — десять тысяч золотом! Хочешь?

Антонина кокетливо смеется.

— Ты поверь, я настоящий мужчина! Ты таких любовников нигде не найдешь. На, читай! — Савельев достает смятое письмо. — Как мне пишут женщины!

Антонина двумя пальчиками берет затасканный в карманах лист почтовой бумаги и вслух читает:

— «Геночка, милое мое дитя, моя ласточка, крошечка, почему мой миленький, тоскующий нежный щенок не верит своей Зайке?» Ой, да это личное интимное письмо! Как я могу читать? — возмущается Антонина.