Однажды, выбрав момент, я поделился этими мыслями с сослуживцами. Мы все, распаренные, остывали в раздевалке у спортзала. Подушечки пальцев каменно ныли от ударов тугого мяча. Довольные игрой, мои «старички» подтрунивали друг над другом, выясняя, кто бы из них мог войти в сборную Союза, у кого имеются для этого необходимые качества. Тут я и рассказал, чем озабочен, и ввернул свой вопрос: что важнее в нашем труде — практический опыт или профессиональное чутье, которое должно быть заложено от рождения, как талант? Все озадаченно примолкли. Александр Петрович покачал головой.

— Неточно ставите вопрос, лейтенант. Мне понятно и близко ваше юное стремление разобраться в глубинных, нравственных основах профессии, и поверьте мне, в свое время прошедшему те же раздумья, — ни вы, ни я, ни все мы готовыми чекистами не родились, чекистами нас сделало государство, которое, поручая нам эту работу, учитывало и приобретенные знания, и внутренние установки. Вспомните слова Феликса Эдмундовича Дзержинского о холодной голове и горячем сердце чекиста. Что важнее — это не вопрос. Чекистом невозможно стать и без того, и без другого. А что касается сложности нашего труда… У каждого времени свои проблемы. Помнишь, Сергей, в конце сороковых — дела бывших карателей? Много их тогда побежало прятаться за Урал. У нас у каждого по нескольку дел одновременно. Да мы готовы были 25 часов в сутки работать, лишь бы не дать ни одному гаду уйти от возмездия! И в это же время не одними беглецами занимались. Вы, лейтенант, наверняка читали в нашем музее аттестацию Олега Ивановича за сорок девятый год…

— Товарищ майор! — нарочито строго вмешался Москвин. — Найдите другой пример.

— Это приказ? — быстро взглянул Пастухов.

— Просьба, Шура, просьба, — улыбнулся Москвин. — Что я вам, экспонат?

— Позвольте не согласиться, товарищ начальник, — настойчиво возразил Пастухов. — Наш опыт и сегодня годен не для одних музейных хранилищ…

— Я помню эту аттестацию, — остановил я их спор. И процитировал ее наизусть.

— Во память! — с долей иронии похвалил Шумков. — От рождения или натренировал?

— И то, и другое, — парировал я.

— Конечно, — сказал Сергей Павлович, — вы, молодые, подготовлены лучше, чем мы. Как и мы сегодня образованнее, начитаннее чекистов двадцатых годов. Так и должно быть, ведь враг с годами становится умней, коварней, изощреннее, богаче. Вот возьмем наше дело: за спинами этих «интеллектуалов» стоит громаднейший аппарат вражеской пропаганды, мощные радиостанции, опытные психологи-лгуны. Чтобы бороться с ними, какие знания, какую технику надо иметь! Меня когда-то учили обращаться с миноискателем, а вам сегодня в институте преподают криминалистику на уровне электронно-вычислительных машин. Где уж нам за вами угнаться! Нам таких знаний не давали и вполовину… А все же как минимум в половине ваших знаний — опыт наш. И вместе с вашим опытом он еще послужит следующему поколению. Хотя… — Сергей Павлович вздохнул, — лучше бы новому поколению наш с вами опыт вообще не понадобился. Пусть идут в космонавты. Или в продавцы мороженого. У меня внуки никак не могут выбрать, какая превосходнее из этих двух самых замечательных профессий…

— Ну, — сказал Олег Иванович, — пошли заниматься нашим делом, пока еще не пришлось переквалифицироваться в мороженщики. Потому что, — уточнил он, — в космонавты нас, аксакалы, уже не возьмут, а лейтенанта взяли бы, по здоровью, но его специальность там сейчас не нужна и вовсе, глядишь, не понадобится…

«Интеллектуалы» давали показания. На докладах у Москвина, где собиралась вся наша бригада, разрозненные сведения склеивались в общую картину, словно клочки разорванного тайного письма. Одни факты примерялись к другим, и становились заметны недостающие детали, которые уточнялись на следующих допросах.

— Когда и где вы приобрели пишущую машинку? — спросил Шумков у Натальи Кореньевой.

— В магазине… Нет, у одного барахольщика на рынке!

— Как он выглядит?

— Он… такой… — Наталья умолкла.

— Вот заявление в городской отдел внутренних дел о краже пишущей машинки из помещения школы. Вот технический паспорт, в нем указан номер, обозначенный на машинке, изъятой у вас. Вот отпечатки пальцев — ваши — на поддельном ключе, открывающем школьную дверь. Ключ обнаружен при обыске у Евгения Дуденца. Нужны еще доказательства?

— Мы украли… Пишите…

Когда Дуденцу предъявили дополнительное обвинение в хищении государственного имущества, он побагровел от обиды. Нет, сам факт кражи («экспроприации!») он не отрицал. Но выглядеть в таком деле мелким воришкой!..

По всему видать, Евгений очень самолюбив. Единственный сын в семье без отца, он ни в чем не знал отказа. Денег у матери хватало, и еще подростком Жека понял, что добываются эти легко летящие рубли не самым честным путем. «Вот как надо уметь жить!» — заключил он. Когда осудили мать и она отбыла недолгий срок, вернувшись по амнистии, Жека вывел еще один личный закон: «Воровать можно — попадаться нельзя».

Претендуя на роль лидера в классе, он учиться на «отлично» ленился. Пошел с другого конца: сколотил «воровскую шайку», как сам называл… из двух человек. Схваченный в раздевалке за руку, сообщника тут же выдал. Однако учителя это дело замяли: «В нашей школе такого не может быть!» В копилку души Жека бросил еще одну фальшивую монету: «Высокими словами, лозунгом можно тайные грешки прикрыть».

Мать, сорванная с теплого местечка, прекратила воровать. Но спрятанные накопления остались. Остались и старые связи. Используя их, она купила кооперативную квартиру, оформила ее на имя Евгения и, решив, что этим окончательно исполнила свой материнский долг, укатила.

Брошенный сын зажил в свое удовольствие. Однако для полного счастья ему не хватало… рабов, приближенных, которыми он мог бы помыкать. В кафе-«стекляшке» он нашел безвольного, тихого пьяницу Мальцева, которого силком и подкупом обратил в свою веру. К тому времени у Евгения сложилась своя, особая система ценностей. Он все чаще с завистью вылавливал в переводных романах, на киноэкране шикарные детали заокеанского бытия. Только там, считал он, подобные ему «белые люди» могут жить широко и красиво. Для «красивой жизни» ему понадобилась любовница. Он нашел и ее — легкомысленную девчонку Кореньеву. С той же легкостью, с какой она пошла на связь с ним, Наталья разделила его антисоветские взгляды.

Дуденец был готов к активным действиям. На первое, осторожное, прощупывающее письмо Сверчевского он ответил бурным криком радости: «Твои слова — полярная звезда блуждающему в степи!» Блуждающие в чуждом для них мире, они встретились наконец. Евгений согласился создать «подпольную организацию», но с условием: он будет в ней главным.

С Вячеславом Сверчевский они сошлись как два медведя в одной берлоге. Дуденец всячески старался подчеркнуть свое превосходство. Считал, что в иерархии «Легиона» «президент» стоит выше «главного теоретика». Да и с «теориями» Сверчевского расправлялся как хотел. Когда отдавал Наталье на перепечатку присланные из Макаровки «статьи», черкал их нещадно. Не пощадил и «Устав».

«Устав» они составляли вместе. В Макаровке. Нет, не случайно заглянул Евгений к старому дружку. И Вячеслав не легкомысленно признался в грешных мыслях, огорченный близким расставанием. По-деловому встретились эти двое. Похвастались друг другу. Работа-де кипит… светокопировальный агрегат строим! Бумаги вот маловато… Бумаги не жалеть! — подбросим, обещал Сверчевский. Копий надо много — вон нас сколько. Одних студентов… пятьдесят! И четыре кандидата наук. Не шутка!

Так, может, научные силы привлечь к разработке программных документов? — закинул удочку Евгений. Сверчевский всполошился. Лето же! Все на каникулах. Ничего. Сами справимся. «Верно, — подумал Евгений. — Не надо делиться ни с кем. Мы — основатели новой революционной теории. Лет через десять… ну, двадцать… когда мы будем руководить страной, мое имя запишут на первых страницах учебников. Интересно, как потомки назовут учение? Дудиз… Дуденизм-сверчизм?.. Не звучит. Надо брать псевдоним».