— Дальше. Из «Шталага-352» Алтынов переходит на службу в 624-й карательный батальон, — Ковалев полистал рабочую тетрадь, подчеркнул несколько строк. — Судя по документам 201-й охранной дивизии, этот батальон в составе 7-го казачьего добровольческого полка прибыл из Шепетовки весной 1942 года. Получается, что дубинкой из резинового шланга со свинцовой начинкой Алтынов охаживал военнопленных до мая — июня 1942 года, потом два с лишним года, до перевода в лагерь № 12, отличаясь «ухарством и храбростью», воевал с партизанами Витебской области.

— Почему до перевода? — вопросом приостановил товарища Новоселов. — Насколько нам известно, никто его туда не переводил.

— Возникает новая загадка: как командир роты германских вооруженных сил оказался в лагере советских военнопленных в Чехословакии?

Ответа на нее у ребят не было. Но напрашивались три версии. Первая: водворен туда принудительно за какую-то провинность в карательном подразделении. Вторая: неизвестным образом пробрался в лагерь по собственной инициативе, чтобы вернуться на тавдинскую землю обычным военнопленным, освобожденным Красной Армией. Третья, не менее вероятная версия: водворен в лагерь немецкими разведывательными органами в качестве агента с заданием на далекое будущее.

Какое из предположений соответствует истине? Тут друзья ничего определенного сказать не могли. Вероятнее всего, проявится после опроса свидетелей и самого обвиняемого.

Ставился на разрешение и такой вопрос: «О выполнении какого задания Алтыновым в Теплице говорил Казаков на допросе в 1945 году?»

Запрос в Чехословакию сделан, ответ получен. Ожидаются результаты опознания Алтынова по фотографиям свидетелями Яном Холечеком и Феро Климаком. Некий Николай Подхалюзин, с которым Алтынов обучался в диверсионно-разведывательной школе РОА, отыскался в сибирском лагере, этапирован в Свердловск. Из мест заключения доставлен и другой курсант этой школы — Михаил Казаков, тот самый, который давал показания о Николае Подхалюзине, Сашке-СБ, Андроне Алтынове и еще нескольких учащихся и преподавателях «зондеркоманды». К сожалению, не придется повидаться и поговорить с инструктором парашютного дела Пашкой Виговским и специалистом-подрывником Николаем Алексеевым. Они расстреляны еще в 1945 году.

Выяснялось в командировке и такое: где и когда встретились Мидюшко и Алтынов? Не вместе ли сдались в плен?

Нет, в Красной Армии служили в разных частях. Мидюшко ушел к врагу на второй день нападения гитлеровской Германии на СССР — под Перемышлем. Встретились предатели в мае — июне следующего года, когда Алтынов из пересыльного лагеря № 352 получил назначение в 7-й добровольческий казачий полк. Мидюшко к тому времени обжился в полку, имел кое-какой вес и положение.

Вопрос о том, при каких обстоятельствах Алтынов оказался в плену, прояснится, надо полагать, в показаниях учителя гомельской школы Леонида Герасимовича Смирнова, сослуживца Алтынова, если он действительно — сослуживец.

Был и такой вопрос: «Откуда Алтынову, находившемуся в местах лишения свободы с июня 1945 года по декабрь 1954 года, известно, что Мидюшко в данное время находится в Турции?»

Ответа пока нет. Но чтобы возбудить уголовное дело по вновь открывшимся обстоятельствам и арестовать Алтынова, сие значения не имеет. Прояснится в ходе следствия. Как прояснится и таинственная, важная сторона дела, помеченная в тетради вопросом: «Что по сей день связывает Алтынова и Мидюшко?»

Прокрутив все это, окончательно убедились — совместной работе здесь, в Белоруссии, пришел конец.

До отъезда Новоселова они еще раз побывали у Миная Филипповича Шмырева. О том, что старый партизан снова хочет повидаться с уральцами, сообщил начальник следственного отдела Витебского областного УКГБ Шиленко — седой, измотанный на работе подполковник.

— У него вы встретитесь с очень нужным вам свидетелем, — сказал Шиленко.

У Миная Филипповича их ждал человек в хорошо подогнанной форме старшины милиции. Держался он по-уставному подтянуто и выглядел лет на двадцать пять. Было же ему чуть больше. В 1941 году, когда по заданию подпольного горкома партии начал служить в полиции городской управы, ему было девятнадцать лет. Сейчас, выходит, все тридцать три. Когда снял фуражку, сел и положил на стол руку с изуродованными пальцами, можно было прибавить еще годков пять.

Это был тот самый Сенька Матусевич, который в июле 1942 года еще с одним подпольщиком обеспечивал выход особиста 4-й ударной армии Константина Егоровича Яковлева в оккупированный гитлеровцами Витебск и его встречу с редактором фашистской газеты Брандтом. Вспомнив о Семене, Минай Филиппович с уверенностью подумал, что он хоть что-то должен знать о Мидюшко, которым так интересуются уральские товарищи. Оказалось, не что-то, а гораздо больше знал Семен Трифонович Матусевич.

Тогда, в июле 1942 года, проводив Яковлева до условленного места встречи с армейскими разведчиками подполковника Ванюшина, он вернулся в Витебск. Отсидев трое суток на гауптвахте «за пьянство и самовольную отлучку», продолжал работать в «русской службе порядка» при городской управе и выполнять задания подполья. Жил он на улице Стеклова неподалеку от дома Брандта и много знал о редакторе и его знакомствах. В том числе и о Мидюшко. Не желая того, помогала Семену в этом трепливая, не прочь завести шашни с молодым полицаем домработница господина Брандта — Натальюшка.

В ноябре того же года по рекомендации Яковлева Матусевич участвовал в ликвидации Брандта — вместе с Женей Филимоновым, учеником школы, в которой до прихода немцев преподавал Александр Львович, подстраховывал непосредственных исполнителей приговора Стасенко и Наудюнаса. После этой операции, поднявшей небывалый тарарам, оставаться в городе было опасно, и Матусевич вместе с чекистами ушел в партизанский отряд, стал разведчиком в отделении Алексея Корепанова. Через него был знаком с хозяйкой маслозавода Ефросиньей Синчук и ее малолетней помощницей Паней Лебеденко.

Трепетно сосредоточенные, слушали друзья Семена Матусевича. Если Алтынов был проявлен довольно отчетливо, то фигура Мидюшко оставалась для них в густом тумане. Не было даже фотографии. Теперь перед Ковалевым и Новоселовым сидел человек, который видел Мидюшко, знал о его делах от подпольщиков, от бежавших к партизанам карателей, от той же распутной Натальюшки.

Не мастак был живописать Семен Трифонович. На просьбу чекистов дать портрет изменника и какие-то черты в его поведении говорил бесцветными словами служебных ориентировок: «Лицо авально, нос прамы, вышэй сярэднего росту…»

Ребята упорно внимали рассказчику, из деревянных угловатых фраз все же пытались сложить нечто похожее на человеческий образ, а вот терпение Миная Филипповича иссякло.

— Семен Трифонович! — взмолился он. — Где ты так навчився? Могешь по-человечески або не? Якой ён? Хмурны, висялун, хитры, пустабрэх, звяруга, кат? Якой? Можа, бабник, пьяница, круглы дурань? Якой?

От обвала вопросов Матвеевич несколько подрастерялся, стал виновато поглядывать то на одного, то на другого слушателя. Шмырев налил пива в стакан:

— Выпей, приди в себя.

— Не-е, не могу. С избирателями сустрзча. Пахнуць буде.

— Чаю налить? От чая не запахнет.

Под чай воображение подпольщика несколько наладилось. От попытки дать, «словесный портрет» Семен Трифонович отказался, стал вспоминать: где, когда, при каких обстоятельствах встречался с Мидюшко, что тот делал, как и о чем говорил. Пересказал все, что приходилось слышать от домработницы, в городской управе, в команде «русской службы порядка». После этого начал проглядываться человек с плотно подобранной фигурой, надменным ртом, немигающими острыми глазами. Характерно, что никогда и ни на кого не повышал голоса, отличался тем, что говорил язвительно и был змеей, каких поискать.

— По его приказу палили огнем и убивали даже хлопчыкав, тольки сам рук не пачкав. Кто-то говорил — языков много знае, в Красной Армии занимал великий пост. Пасля, як Корепанов застрелил денщика, узяв в халуи инши казака. Граматмы и падлюга, як сам Мидюшко. Учил того хлопца английскому.