Павел Никифорович пододвинул к себе телефон внутренней связи, набрал номер начальника следственного отдела Николая Борисовича Орлова.

— Коля, ты у себя?

— У тебя сомнения на этот счет?

— Извини. Здравствуй… Поговорить надо.

— А поесть не надо? Я в столовую собрался.

— Придержи место за столиком. Подойду.

— Заказать?

— Закажи. Что себе, то и мне.

Николай Борисович Орлов на пять лет моложе Дальнова. Плечистый, невысокого роста, голова наголо бритая. Волосы начал терять еще в юности. Слышал, что частое бритье укрепляет корни волос и шансы вновь обрести пышную шевелюру значительно возрастают. Скоблил по утрам и на ночь — волоска не прибавилось. Связал себя этим занятием на всю жизнь. Не отращивать же на самом деле космы на загривке, а потом прикрывать ими лысину с помощью женских заколок! Последнее время Орлов недомогал — три тяжелых ранения давали о себе знать.

Николай Борисович приметил в дверях Дальнова, попросил официантку:

— Секунду, Миля. Этот привереда может забраковать мой заказ.

Павел Никифорович приобнял Милю, заглянул в ее блокнотик, силясь разобрать ей одной понятные каракульки, и услышал за спиной негромкий и строгий голос генерала Ильина:

— Пожалуйста, без рук, Павел Никифорович, без рук…

Дальнов убрал руку с плеча Мили и обернулся, уже понимая, что это опять проделка Юрия Новоселова. Тот сидел невозмутимо и, будто не замечая своего начальника, деловито работал ложкой с видом неимоверно проголодавшегося.

— А, голубь мой! Явился, не запылился… Вместо того чтобы немедленно доложить о приезде, он в столовую со всех ног.

— Даже муха не без брюха, смею доложить, — проговорил Юрий и смутился: кажется переборщил с шуточками. Хотел встать почтительно, но такое простое движение сделать ему оказалось не просто. Хлипконогий стол закачался, в тарелках заплескалось.

— Сиди, верста коломенская.

— Было к вам направился, но перерыв. Вот я и… Поем — зайду.

— Поешь — отдохни, соберись с мыслями. Жду в пятнадцать тридцать. Есть чем порадовать?

Новоселов неопределенно дернул плечом.

— А я тебе немного припас. Надеюсь, — кивнул в сторону Орлова, — Николай Борисович добавит.

Давние друзья — руководители следственного и оперативного подразделений — общались ежедневно, контакты в работе не прерывались, но все шло просто, размеренно, в границах будничной работы. Сегодня Николай Борисович, заинтригованный телефонным звонком, надеялся услышать от Дальнова что-то не из затерто-привычного. Подождав, когда расставят закуски, спросил:

— Что произошло, чем тебя господь осенил?

Дальнов задержал взгляд на лице Орлова. Вид у того был не ахти. Спросил участливо:

— Опять осколок? Чего ты с ним нянчишься? Доверься врачам.

Осколок гранаты сидел возле самого позвонка, и Орлов побаивался операции. А ну как паралич…

— Доверюсь, доверюсь, — сказал недовольно. — Выкладывай, что у тебя.

— Насколько помнится, в сорок втором ты служил в четвертой ударной армии?

— Хорошая память, приятно убедиться в этом.

— Так называемые Витебские ворота вы держали?

— Вообще-то в историю Отечественной они вошли как Суражские ворота. Но это не суть важно.

— Четвертая ударная часто пользовалась разрывом в линии немецкого фронта, снабжала партизан, принимала раненых, вы засылали своих ребят во вражеский тыл…

— Все верно. Но ведь тебе, надо полагать, требуется не то, что теперь известно всем, поконкретней что-нибудь? Память свою не назову идеальной.

— Ничего, может, вспомнишь что-то. Перекусим и зайдем ко мне, покажу пару бумажек. Так и так вместе придется работать с этими документами.

…Шифровку из Аджарии Николай Борисович прочитал с должным вниманием. Протирая платком голый череп, спросил:

— И что?

— Мидюшко, Алтынов… Тебе ничего не напоминают эти имена?

— Абсолютно.

— А номер карательного батальона — шестьсот двадцать четвертый?

— Этих карательных вокруг партизанских зон было, что блох на бездомной собаке… Погоди-ка… — Орлов вернулся к аджарской шифровке. — Мидюшко… В Витебске выпускалась фашистская газетенка на русском языке. Фамилия редактора врезалась в память — Брандт, изменник из обрусевших немцев. Много мы с ним повозились. Константина Егоровича бы… Я тогда так, на подхвате у таких, как Константин Егорович…

— Кто это — Константин Егорович?

Орлов скосил голову, по-птичьи посмотрел на Дальнова и осуждающе вздохнул:

— Коротка у нас память на мертвых. Лишь по особым датам вспоминаем, да и то не всех… Яковлев это. Тот, что в двадцатых годах здесь, в Екатеринбургской ЧК, работал. Подожди минуту, попробую сосредоточиться.

Орлов облокотился о стол, приложил ладонь ко лбу, но тут же резко выпрямился и напряженно замер. Болезненно морщась, стал дергать пальцы до хруста в суставах. Павел Никифорович знал: если Орлов терзает пальцы, значит, его ударила боль у позвонка. В окаменевшей позе Орлов перетерпел приступ, от дальновского укоризненного покачивания головой отмахнулся.

Дальнов, показывая глазами на диван, все же сказал:

— Полежал бы.

Орлов невесело усмехнулся — байку вспомнил:

— «Работать шибко охота, пойду полежу, может, пройдет»… Ладно, прошло уже.

Нашарил в кармане аптечную упаковку, кинул таблетку в рот. Полузакрыв глаза, пальцами, как ухватом, прихватил голову и, потирая виски, силился что-нибудь вспомнить. Напрягая память, увидел деревушку на берегу речки, в огороде землянки с перекрытием в четыре наката. В ближней к домам жили они с Константином Егоровичем все месяцы обороны. Как же называлась речушка? Усвяча? Нет. Усвячу запомнил потому, что неподалеку был райцентр Усвяты, где в медсанбате залечивал первую рану. Этот ручей, кажется, впадал в нее, Усвячу. Ладно, бог с ним, названием…

«Не вернулся с задания…» Это сообщение из партизанской бригады о Константине Егоровиче Яковлеве. Его перевели туда зимой, сдается, в декабре сорок второго… Нет, раньше. Брандта ликвидировали в ноябре, а эту операцию он готовил, Константин Егорович. Когда же всплыла фамилия Мидюшко? В июле, когда Яковлев ходил в Витебск на встречу с Брандтом, или после ликвидации этого немецкого прихвостня? И вообще — Мидюшко ли? Говорили тогда о каком-то приятеле Брандта из карателей. Как его фамилия… Мидюшко? О, черт… Похоже что-то, но вроде не Мидюшко…

Оторвал руку от лба, выпятив губу, стал медленно поматывать головой.

— Нет, Павел, ничем не могу зацепиться за твоего Мидюшко. Если бы какой фронтовой блокнотик… Но сам понимаешь, личных записей не вели, армия расформирована. Да и не документировали мы подобные вещи, а если что документировали, то бумаги уничтожили потом. В партизанские архивы забираться надо… Мидюшко… Зудит, а вот… — Николай Борисович умолк, озадаченно вскинул голову на Дальнова. — Если бы я убежденно сказал, что Мидюшко приятель Брандта, то — что?

— Тебе ли объяснять, что в нашем деле каждая мелочь — божий дар. Брандт мертв, но не исключено, что живо его окружение. Кто-то еще помимо его мог встречаться с Мидюшко.

— Это уже не мелочь. Покопаюсь в памяти… Про Турцию не думал? Центр зашевелился, услышав сигнал о нем. Может, в Турции его пощупать?

— А есть он там, Мидюшко этот? — раздраженно спросил Дальнов. — Информация, что он в Трабзоне, исходит от Алтынова. Из песка, слюнями слеплена.

— Как считаешь, Алтынова — рано?

— Узнать надо, что Новоселов привез. С пустыми руками погодим брать. Со стороны посмотрим.

В три тридцать пополудни, как и было велено, Юрий Новоселов был в кабинете подполковника Дальнова.

— Садись, Юрий Максимович. Привез что-нибудь?

— Не разобрал пока, Павел Никифорович. Вроде бы ничего существенного, и вроде не зря съездил.

— Для нас Сомов что-нибудь дал?

— Пищу для размышлений.

— Спасибо… У нас с тобой этой пищи… Других можем бесплатно кормить.

— Нам отпущенную, Павел Никифорович, сами жевать будем.