Кошевой атаман скинул свою шапку на пыльную землю, положил на нее булаву, поклонился всему кругу и молча отошел в сторонку. Возражать сечевикам было бессмысленно и просто опасно для жизни. Поэтому, отдал булаву и уходи подобру-поздорову. Окажешься правым, то через годик-другой снова кошевым станешь, а пока не перечь и прими решение рады.

  Старейшины казацкие, которым от Кондрата, заранее, было многое обещано, на изгнание кошевого промолчали, не остановили сиромашных, а некоторые так и поддержали решение рядовых сечевиков:

  - Правильно, так его собачьего сына!

  - Постоим же, атаманы-молодцы, за казатство вольное!

  - Царь Петрушка, Антихрист проклятый, веру православную на латинскую меняет, всю торговлю нам перекрыл и переправу днепровскую за собой держит!

  - Не потерпим такого!

  - Он сам клятвы порушил, и мы с ним более словом не связаны!

  Финенко исчез, как его и не было никогда. Сечевики успокоились, а булаву подобрали куренные атаманы.

  Тут же стали выдвигать первых кандидатов в кошевые атаманы:

  - Симоненко!

  - Горбатенко!

  - Пилипа Диденко!

  Однако сиромашные и богатые сечевики, в кои-то веки, объединившись ради общей цели, дружно поддержали Костю Гордеенко. Видя такое единодушие самых непримиримых, остальные запорожцы примолкли и новым кошевым был избран Костя.

  Сам же Гордеенко, как это было заведено с давних времен, лишь только стали выкрикивать его имя, раду покинул, и находился в своем курене. За ним были посланы несколько казаков, и опять же, как водится по обычаям, в первый раз он отказался. После отказа казаки схватили его под руки и потянули на круг силой, время от времени подталкивая в спину и бока, и при этом приговаривая:

  - Ступай, сын собачий, будешь теперь атаманом нашим. Никуда не денешься, и не сбежишь. Сказала рада, что ты новый кошевой, так и не упрямься.

  Наконец, Костю притянули на круг, и старейшины, подходя к нему, слегка стегали его по спине нагайками, а рядовые казаки мазали голову грязью, дабы не забывал новый атаман, откуда он вышел, и кто его избрал.

  Костя при этом, только смиренно стоял и говорил:

  - Благодарю браты. Все по воле вашей делать буду. Не посрамлю чести лыцарской.

  Так Костя Головко по прозвищу Гордеенко стал кошевым атаманом на всей Запорожской Сечи, и первые его приказы на этом посту, были ожидаемы. Выделить пушки для донцов. Поднимать казацкие сотни. Готовить табор в путь-дорогу. Ремонтировать оружие. Делать запасы воинские. Ловить шпионов царских.

  Закипела Чертомлыкская Сечь. Тысячи людей, повинуясь воле Константина Гордеенко и своим собственным понятиям о правде, готовились к одному, к войне с Петром Романовым и его войсками.

  В конце июля 1707-го года, большинство донских полков находилось под Псковом. Жаркая и душная летняя ночь, а пуще всего злые комары, налетевшие с болот, не давали казакам житья. Они развели дымные костерки и пытались хоть таким способом защититься от безжалостных кровопийц.

  Однако не комары и духота мешали сегодня уснуть походному атаману Максиму Кумшацкому. Неясные шевеления среди казаков, сотников и полковников, и какие-то непонятные гонцы от одного полка к другому, вот что беспокоило атамана до такой степени, что трудно было глаза сомкнуть. Что-то затевалось среди казаков, что-то назревало, и самое плохое, что он об этом ничего не знал.

  Словно вторя невеселым думам Кумшацкого, возле одного костра затянули песню, а еще за несколькими подхватили:

   "Гой ты, батюшка славный Тихий Дон,

  Ты, кормилец наш Дон Иванович!

  Про тебя лежит слава добрая,

  Слава добрая, речь хорошая.

  Как бывало, Дон, ты быстер бежишь,

  Колыхаешься волной светлою,

  Подмываешь ты, бережки круты,

  Высыпаешь там, косы мелкия,

  А теперь ты, наш родной батюшка,

  Помутился весь сверху донизу,

  Струей быстрою уж не хвалишься,

  Волной светлою не ласкаешь взор.

  Аль надумали твои детушки,

  Погонять свои струги легкие?

  Засиделись ли твои соколы,

  И расправили крылья быстрыя?

  Не отняли ли у них волюшки,

  Не задали ли чести рыцарской?

  Да, отняли всю мою волюшку,

  И поругана честь казацкая!

  Я созвал своих лихих соколов,

  И послал разить злых насильников,

  Добывать себе славу громкую,

  А мне почестей, волю прежнюю".

  "Хорошо поют, гладко, - подумал Кумшацкий, - но песня запрещенная, разинская. Не ровен час, услышит кто-то из пехотных офицеров, так греха не оберешься. Ладно, если немчура приезжая, те ничего не поймут, а если кто из поместных дворян, так сразу царю и его ближним людям жаловаться побежит".

  Выглянув из палатки, атаман позвал певунов:

  - А ну, прекратить запретные песни. Отставить печаль. Давай что-нибудь развеселое.

  - Так чего веселиться? - отозвались от ближайшего костра. - К хатам родным каратели царские подступают, а мы здесь, интерес чужой защищаем.

  - Кто таков!? - озлился Кумшацкий. - Ко мне, живо!

  Походный атаман вышел из палатки и к нему подбежал молодой казак лет двадцати пяти.

  - Кто таков? - повторил походный атаман.

  Казак вытянулся во фрунт, пребывание в царском войске начинало сказываться на донской вольнице, и ответил:

  - Третьей сотни, Черкасского полка, Зимовейской станицы, казак Степан Пугач, - представился он.

  - Откуда сведения, что к Дону царевы войска идут?

  Пугач замялся, но все же ответил:

  - Люди с дому прибыли, вести принесли, по полкам ходят, да говорят такое.

  Кумшацкий прижал голову казака к своей, и прошептал:

  - Ты тех людей найди, да скажи, что я с ними сегодня поговорить хочу, ждать буду.

  Казак кивнул головой:

  - Сделаю.

  Уже после полуночи, когда лагерь забылся тревожным и душным сном, к палатке походного атамана подошли двое. Один остался стоять в тени ближнего дерева, а второй направился к атаману, который, покуривая трубку, сидел на широком пеньке.

  - Здорово дневал, атаман? - поприветствовал пришелец Кумшацкого.

  - Слава Богу! - ответил тот. - Ты кто таков будешь?

  - Да ты меня знаешь, Максим. Я Некрасов Игнат, мы с тобой вместе у Шереметева служили.

  - Вспомнил тебя, - атаман хлопнул по пеньку рукой. - Ты офицера-немца убил, когда он солдатам зубы палкой вышибал.

  - Да, это я, - подтвердил Игнат.

  - Ты зачем по полкам ходишь и людей разговорами смущаешь? Или ты подсыл царский, чтоб казаков на верность проверить?

  - Нет, я не подсыл. Прямиком с Дона к вам. Сейчас, пока мы с тобой разговоры ведем, может статься, в твою станицу солдаты царевы входят, беглых ищут, а у тебя зять как раз из таких. Осиротеют твои внуки, когда батьку ихнего на цепи в Воронеж потянут.

  Атаман весело усмехнулся:

  - Сховают зятька дорогого до поры, и никто не отыщет.

  - Не в этот раз, Максим. Царь князя Долгорукого послал, и когда мы сюда ехали, то в Воронеже солдат из его команды видели. И ты хочешь - верь, а хочешь - нет, но только этот отряд уже к Дону подходит.

  - Кто из Долгоруких? - спросил Кумшацкий.

  - Юрий Владимирович, полковник.

  - Да, - задумчиво протянул атаман. - Тот шутить не будет, знаю его, будет зверствовать в полной мере. От кого вы прибыли и чего хотите?

  - Нас послал бахмутский атаман Кондратий Булавин. Он собрал атаманов на круг, и там порешили, что надо дать отпор царю. Кондрат станет новым войсковым атаманом, это точно. Все казачьи полки верхами, с тороками на заводных лошадях, по пути сжигая все военные магазины и грабя обозы, должны вернуться на Дон. В серьезный бой не вступать. От Булавина к тебе письмо имеется.

  Некрасов протянул походному атаману лист бумаги. Кумшацкий откинул полог палатки и, при свете горевшей внутри свечи, принялся читать послание, временами шевеля губами и про себя проговаривая слова. Наконец, он закончил и спросил: