- Погодите, браты, - отозвался Лукьян. - Раз такое дело заворачивается, то есть предложение как гетмана Мазепу к нам привлечь.

  - Ну-ка, говори Лукьян, - заинтересовался Костя.

  - Вы слышали про генерального судью Кочубея Василия Леонтьевича?

  - Да, - сказал Булавин.

  - Знаем, конечно, дружок Мазепы, опять таки личность сама по себе богатая и влиятельная, такого на кривой козе не объедешь, - добавил Костя.

  Лукьян скорчил лицо как заправский заговорщик и пододвинулся ближе к друзьям:

  - Конец их дружбе. У Кочубея мой побратим Петр Семерня служит. Так он говорит, что старый хрыч Мазепа закрутил любовь с дочкой судьи - Матреной, а та, его крестница, между прочим. Он даже свататься приезжал, да от ворот поворот получил и в ярости к себе умчался. Однако переписку с Матреной ведет, и встречи тайные полюбовные имеет.

  - Вот же, греховодник старый... - удивленно сказал Кондрат.

  - Дальше продолжай, - поторопил Костя.

  - Так вот, все сношения их и шашни через Семерню идут, а он полюбовников, бывает, что и подслушивает. Мазепа говорит, что под руку Речи Посполитой отдаться готов, со Станиславом Лещинским через иезуитов переписку ведет, да с королем шведским. Русский царь Карла у Смоленска караулит, и если швед на Украину повернет, то выбор у Мазепы невелик, или разорение всего края, или договор с бывшим врагом. А раз так, то гетман уговаривает Матрену с ним бежать, и обещает ее польской дворянкой сделать. Ну, а Кочубей, тем временем на него в Москву доносы пишет, подозревает что-то. Только вряд ли ему там поверят, царь Петр гетману дюже верит, и мало что в наших делах понимает.

  - Надо узнать точно, когда у гетмана с Матреной следующая встреча. Подловим голубков и поговорим с Мазепой по душам. Если он, в самом деле, готов против царя пойти, то можно убыстрить события. За ним тридцать тысяч реестровых сабель, и это сила немалая, - сказал Булавин.

  - Сделаем, - пообещал Лукьян. - Мы с Семерней постоянно письмами обмениваемся.

  Костя Гордеенко задумался и, что-то решив, высказался:

  - Может получиться. Многие Москвой недовольны и вольности хотят. Из гетманских казаков лично Мазепе преданных только половина, а то и меньше. Остальные на Сечь смотрят или на своих полковников. Если гетман сам царю изменит, то треть с ним пойдет, не больше, а если с нами заодно, то почти все полки присоединятся.

  - Так что, договорились? - спросил бахмутский атаман. - Выступаем против царя?

  - Да, - кивнул Хохол.

  - Будет дело, - согласился Гордеенко.

  Все три атамана ударили по рукам, поклялись стоять заодно до самой смерти и пошли готовиться к скорой поездке на Сечь.

  - Нападай!

  По пояс голый, мускулистый двадцатилетний парень, один из казаков Лоскута, держа в правой руке толстую тяжелую палку, по виду напоминавшую саблю, левой поманил меня на себя.

  Делать нечего, я сам попросил лоскутовцев погонять меня по всем воинским наукам. Им интересно, а мне тяжко. Они к делу подошли ответственно и без малейшего намека на халтуру, и теперь учеба идет по полной программе. Всего, с полковником Лоскутом семь человек, и молодых профессионалов военного дела, как я их для себя обозначил, боевиков, среди них трое. Двое всегда рядом с полковником, который занимается только ему ведомыми делами и постоянно где-то пропадает, а кто-то один всегда в Бахмуте на нашем дворе, за обстановкой присматривает, и меня тренирует. Сегодня очередь Василя Чермного, которому сабли интересны больше чем огнестрелы, а значит, синяков я сегодня нахватаю столько, что потом полночи на лавке ворочаться буду.

  - Ну же, чего застыл? Вперед! - подбодрил меня Василь.

  Поежившись в своем учебном доспехе, толстом полушубке с войлочным подкладом, я перехватил свое оружие, палку, чуть покороче, чем та, что была у моего учителя, и начал наступление.

  Шаг, второй, третий. Василь притоптывает ногой и резко подается вперед. К этой манере я уже привык, он меня пугает, но все же на долю секунды застываю на месте. Снова иду вперед. Постараюсь атаковать условного противника в корпус. Замах. Рывок. И от удара ногой в грудь, я откатываюсь обратно.

  Встаю, отряхиваюсь от пыли, и спрашиваю:

  - Что, опять меня глаза выдали?

  - Они самые, - соглашается Василь. - Ты смотришь туда, куда ударить хочешь, а необходимо мой взгляд держать.

  - Понятно.

  - Атакуй!

  Снова иду на Василя, а он стоит на месте. Левая нога вперед. Смотрю только на "противника". Прыжок. Выпад. Тяжелая палка своим острием должна ударить тренера в голову, но там, куда я целюсь, уже никого и нет. Василь делает половину шага в сторону, и легко ударяет меня палкой в бок. Однако я тоже не лыком шит и не первый день по двору с учебной саблей скачу как антилопа по степи. Новый синяк получать не хочется, тело реагирует само, и отскакивает в сторону.

  - Неплохо. Продолжай!

  Длинный шаг вперед. Палка свистит в воздухе. Мне кажется, что теперь-то я достану Василя, и снова у меня ничего не выходит. Учебная сабля сталкивается с оружием тренера и отлетает обратно. Чермный контратакует и ловит меня на новом замахе. Всего полшага навстречу. Он оказывается ко мне вплотную и снова толкает меня в пыль. Обидная ситуация, конечно, но от такого мастера, какой сейчас передо мной, тумак не обида, а наука, за которую надо говорить слова благодарности.

  Встаю. Наскок. Падаю. Подъем. Атака. Получаю шлепок плашмя по спине. Раз за разом атака. Затем разъяснение ошибок. Показ приемов. Работа кистью. Финты, атаки, уколы в запястье. Понял? Да. Начали. Все по новой. Атака. Удар по ноге. Прыжок. Пощечина в лицо. И так три часа подряд. До тех пор, пока у меня окончательно не иссякают силы, а Василь, заметив это, разрешает мне немного отдохнуть.

  С трудом, преодолевая сопротивление тела и перебарывая себя, я подхожу к дому, и прислоняюсь к нему спиной. Скатываюсь вдоль стены на землю и стараюсь не двигаться. Рядом со мной, присев на корточки, расположился Чермный. Тренер посмотрел в мое лицо. После этого похлопал меня ладонью по щеке и сказал:

  - Э-э-э, Никифор, да ты бледный совсем. Переутомился. Отдых тебе нужен. Пока перерыв сделаем.

  - Ничего, я еще смогу, - говорю, еле выталкивая из себя слова.

  - Нет, отдыхай, а то сердечко может остановиться или в теле что-то надорвется. Все надо делать своевременно, а здоровье беречь смолоду.

  - Хорошо, - я делаю паузу и спрашиваю Чермного: - Василь, вопрос можно?

  - Давай.

  - А вы, кто всегда рядом с Лоскутом, откуда?

  - В смысле, откуда? Что тебя интересует?

  - Ну, где вы родились? Где жили?

  - Вот ты про что...

  Я жду ответа, а его нет. Как и его товарищи, Василь мой вопрос просто проигнорировал. Давить на него и повторять свои слова, бесполезно. Наверняка, он только улыбнется и промолчит, а если стану ему докучать, встанет и уйдет. Странная ситуация, и если докапываться до правды, то надо с другой стороны заходить, спрашивать не боевиков, а полковника Лоскута. Впрочем, полковник тринадцатилетнему парню не ответит, величина не та. Он Разинский соратник и, как поговаривают люди, один из тех, кто знает место захоронки великого атамана, где тот большую часть персидской и кавказской добычи спрятал. А я, пока еще только сын бахмутского атамана и сам по себе никто. Ну, ничего, вскарабкаюсь наверх, заработаю уважение и, если не погибну, то о многом Лоскута спрошу. Дайте только срок.

  Немного отдышавшись и придя в себя, я повернулся к Василю, и спросил:

  - Так чего, может быть, продолжим?

  - Погоди, - ответил он и кивнул на площадь. - К вам важная птица приехала, так что не до того. Я пока в сторонку отойду, а ты гостей встречай.

  Действительно, на крыльце приказной избы стоял десятник Корнеев, который временно батю замещает, а перед ним несколько казаков на конях. Все они люди мне незнакомые, кроме одного, старого отцовского товарища и делового партнера Ильи Зерщикова, бывшего атамана Войска Донского. Надо же, лично приехал. С чего бы это? Хотя, если подумать, все понятно. Князь Долгорукий уже свои силы собирает, а Зерщиков человек хитрый и продуманный. Такой матерый человечище никогда и ничего просто так не делает, и из всего старается выгоду извлечь. Наверняка, по станицам не просто так катается, а с целью узнать, как казаки к карателям отнесутся. Как-как? Ясно ведь, что всех псов царевых на сталь насадят, а сошку помельче разгонят или на свою сторону переманят.