Дзуня.
Это была борьба, меценат.
Помыкевич
(горько усмехается).
И мы проиграли ее, пане Дзуня.
Румега
(тихо).
Хе-хе-хе!...
Дзуня
(встает).
Меценат! Мы должны были проиграть ее.
Помыкевич.
Это правда! Сам вижу — необыкновенно фантастические были ваши планы...
Дзуня.
Не потому, меценат! Мы не выиграли ее потому, что полет был чересчур орлиным, а настоящими орлами быть нам только в собственных гнездах, только в собственной державе...
Румега.
Ага!.. Да здравствует!..
Помыкевич.
Позвольте!
Дзуня.
Вы все в сюртуках и сутанах. Люди с серым обликом, люди без души. Ваше счастье бродит по свету, там где море ночных огней, где миллионы авто, где сотни тысяч блестящих полицейских. Ваши сапоги всю жизнь в грязи, из ваших ртов несет пивом, ваши пальцы протухли табаком. Для вас вилла — недостижимая мечта, для вас авто — привилегия богов! Вы доктора, директора, отцы духовные, профессора! Всех вас зовет душа моя,— выйдите все из домов своих, станьте железной лавой, ибо над вашей головой уже рушатся крыши, бьет двенадцатый час. На баррикады зову вас! На баррикады, сюртуки и сутаны! За державу свою, только свою, соборную, самостоятельную! Станьте хотя бы на миг бенгальскими тиграми, ибо
(тихо)...
исчезнут, как дым, ваши сны, ваши сны о пирогах министерских, и не для вас будет море ночных огней, не для вас сотни тысяч блестящих полицейских!..
Помыкевич и Румега вытирают глаза платком и, взволнованные,
целуют Дзуню.
Румега.
Пане Дзуня, дайте вашу руку!..
Помыкевич.
Пане товарищ... дайте вашу руку!..
Румега.
Я очень взволнован, и если наступит этот момент, если позволит господь бог, я — тоже — с вами пойду на баррикады!
Помыкевич.
Я
тоже
взволнован, и я тоже... пойду на баррикады...
Румега.
Минуты такого подъема редко приходится переживать у нас.
Помыкевич.
Пане товарищ, вы действительно необыкновенный человек.
Дзуня.
Отец Румега! Если банк наисладчайшего сердца будет искать верного лакея капитала, тогда не забудьте обо мне! Я как раз вспомнил о земельных участках на чрезвычайно выгодных условиях.
Румега.
Никогда не забуду тебя, золотой человек!..
Помыкевич.
Как директор банка, я тоже вас не забуду! Правда, отч-ч-че депутат?
Румега.
А на крестины, соколик, уж обязательно...
Помыкевич
(к Дзуне тихо).
Пане товарищ, вы действительно необыкновенный человек!
Помыкевич.
Позвольте, отче, неужели же вы хотите покинуть нас?
(Бежит в столовую.)
Миленочка! Милена! Просим тебя, голубушка!..
Не смогла ли бы ты нас угостить чем-нибудь. У нас с отцом Румегой были некоторые дела общегражданского значения, не помешало бы кое-чего перекусить. Как, отче?
Румега.
Однако благодарю...
Помыкевич.
Отец наперед благодарит, Милена.
Помыкевичева.
Отец Румега принадлежит к людям, у которых учтивость в крови.
Румега.
Весьма благодарен, пани, но я...
Помыкевич.
Отец Румега имеет еще одну заслугу перед нами, за которую мы должны быть ему глубоко благодарны, Милена.
Помыкевичева.
О том, что отец депутат великодушно отрекается от мандата, я знаю, Ахилл.
Помыкевич.
Да ты еще не знаешь, Милена, что отец Румега проявил столько сердечной доброты и переубедил меня, что депутатство для меня по меньшей мере вредно.
Помыкевичева.
Ты тоже, Ахилл?!.
Помыкевич.
Отец Румега, как человек, которому хорошо известны его национальные обязанности, согласился и дальше тянуть депутатское ярмо, Милена.
Помыкевичева.
А ты, Ахилл?..
Помыкевич.
Я стану директором нового «Банка наисладчайшего сердца Приснодевы во Львове», не без помощи со стороны всеч-ч-честнейшего отца Румеги...
Румега.
Помогать своим стало самой большой радостью в моей жизни, уважаемые господа.
Помыкевичева.
За то на вас снизойдет божеская награда, отец.
Румега.
Она уже на меня снизошла в тот момент, когда вы впервые улыбнулись мне, пани.
Помыкевичева.
Вы, отец, слишком щедры...
Дзуня.
Если слова всечестнейшего блещут, то этот блеск является лишь отражением красоты вашей, пани...
Помыкевичева.
Я восхищена вами, пане...
' Помыкевич.
Нет сомнений, пан Дзуня заслуживает всеобщего восхищения, и нам остается пожелать ему дальнейших успехов в деле на благо народа, в деле, о котором я бы хотел с вами, отче, поговорить поподробнее.
Румега.
Я вам уже, кажется, дал, меценат, доказательства тому, что если я возлагаю на себя заботы о народном благе, я совсем забываю о своем благе и своем здоровье.
Помыкевич.
У меня никогда не было другого мнения о вас, отче!
(К Дзуне.)
В канцелярии никого нет?
Дзуня.
Секретарша в суде, меценат.
Помыкевич.
Прошу вас, будьте добры, отче...
Румега.
К вашим услугам, меценат!
(Уходит в канцелярию.)
Помыкевичева.
Вы что-то хотели сказать, пане?
Дзуня.
От вашего взгляда замирает каждое мое слово.
Помыкевичева.
После всего этого вы хотели что-то другое увидеть в моих глазах?
Дзуня.
Если бы я верил в невозможное, я бы искал в них прощения, пани...
Помыкевичева..
По-вашему, вы заслуживаете его?
Дзуня.
Не я сам — моя любовь заслуживает.
Помыкевичева.
Ваша любовь ходила по разным путям...
Дзуня.
А цель была одна — вы, мечта моя, Милли!..
Помыкевичева.
Я хотела б вам верить...
Дзуня.
Если это желание родилось в вашем сердце, я счастлив, Милли!
Помыкевичева.
Завидую вашему счастью, Дзуня...
Дзуня.
К вашим ногам кладу его, Милли...
(Обнимает
ее.)
Помыкевичева.
В последний раз — принимаю его, Дзуня!..
Помыкевичева.
Милый... Валентин...
Дзуня.
Божественная... Грета Гарбо...
Целуются. В среднюю дверь входит
Леся
и, увидев это, роняет
портфель.
Дзуня.
Что вы!
Леся.
Дзуня!..
Дзуня.
Почему вы не пошли прямо в канцелярию?
Леся.
Там заперты двери...
Помыкевичева.
Учтите, что не только в канцелярии запираются двери. Пане Дзуня, я лучше тем временем приготовлю перекусить.
(Выходит.)
Дзуня.
Вы хотели что-то сказать?
Леся.
Как же так... Дзуня?
Дзуня.
Говорите, панночка, яснее!
Леся.
Что же это такое... Дзуня!
Дзуня.
Лучше я у вас спрошу...
(Показывая ей снимок.)
Что это значит, панночка?!.
Леся.
А!..
Дзуня.
Ах, так! Думаю, что после этого вам станет ясным ваше положение.
Леся.
Для вас же, только для вас, Дзуня.
Дзуня.
Панна Леся! Не втягивайте и меня в это ваше...
