Румега.
В левом боку...
Помыкевич.
Ж-ж-жду три дня официального сообщения в газете о вашем отречении от депутатского мандата. Идеология известного украинца, государственного деятеля не позволяет дольше терпеть такой аномалии...
Румега.
Меценат, вы, как я вижу, человек без сердца!
Помыкевич.
У меня только сердце спартанца, отче.
Румега.
Вы словно бан...
Помыкевич показывает ему снимок.
Помыкевич.
Жду три дня. Иначе ваши дела будут преданы гласности.
Румега.
Я... я вас очень хорошо понимаю, меценат...
Помыкевич.
Это будет полезно для вашего здоровья и для украинского народа, отче...
Румега.
Я и
сам не раз думал об этом. Вы только ускорили мое решение.
Помыкевич.
Если бы моя гражданская скромность позволяла, я бы гордился этим.
Румега.
Это даже очень хорошо с вашей стороны. Да разве вы, меценат, не утомились до сих пор работой с народом? Это, знаете, такая работа, которая требует столько самопожертвования и бескорыстной преданности делу...
Помыкевич.
Кроме того, отче, я следую примеру некоторых наших деятелей, которые в творческом порыве сразу сидят на нескольких директорских стульях.
Румега.
И, несмотря на это, они совсем даже хорошо выглядят.
Помыкевич.
Но, к сожалению, о себе вы не можете этого сказать.
Пауза. Отец Румега встает.
Румега.
Прощайте, меценат!..
Помыкевич.
Прощайте, отч-ч-че, да не забудьте напомнить о себе!
Румега.
Я, даст господь бог, напомню вам о себе, меценат!..
Помыкевич.
В течение трех дней, отче!..
(Выводит отца Румегу за двери и открывает двери в канцелярию.)
Пане товарищ!
Помыкевич.
Какой это, вы говорили, тигр?
Дзуня.
Бенгальский.
Помыкевич.
Так вот, бенгальский тигр живьем слона проглотил. Ч-ч-что же вы на это скажете, пане товарищ?
Дзуня.
Мы можем только взаимно поздравить друг друга, меценат, тем более, что в самую последнюю минуту я просил руки у панны Леси и...
Помыкевич.
И...
Дзуня.
И... не получил отказа.
Помыкевич.
Значит, Леся в канцелярии?
Дзуня.
Леся не оставит своих обязанностей, пока ее не призовут обязанности семейные, меценат...
Помыкевич.
Это меня очень радует.
Дзуня.
Это необыкновенно мило с вашей стороны, тем более, что вам, я полагаю, ничего не останется, как только бескорыстно содействовать ее счастью.
Помыкевич.
Вы об... Ах, так! Ну, как же! По крайней мере нужно ее искренне, сердечно поздравить.
(Идет в сторону канцелярии.)
Ага! Пане товарищ! Как вы думаете, будет ли это жилище соответствовать моему депутатскому положению? Я хотел спросить, не будет ли оно тесновато, или не репрезентативно. Вы же сами знаете депутатские обязанности...
Дзуня.
Это лучше отложить на время, когда станете сенатором, а пока что... а пока что позолотите рамку картины «Въезд Хмельницкого в Киев»!
Помыкевич.
Ч-ч-чудесная идея! Мне это тоже приходило в голову. А что бы вы сказали, если бы Тарасу золотые усы приделать?
Дзуня.
Прекрасная мысль, меценат.
Помыкевич.
Правда, хороша?.. Это, знаете, пиетизм для гения, стоит того, пиетизм для старенького
(Становится на кресло, снимает со шкафа гипсовый бюст Шевченко и целует его в губы.)...
для старенького... Пане товарищ! Как хорошо, как ч-ч-чудесно чувствовать себя наверху. Вы вид-дите, пане товарищ, у меня ещ-ще никогда так высоко не поднималась грудь! Пан депутат доктор Помыкевич и... Ах!..
Помыкевичева.
Меценат! Неужели вы и при людях будете меня срамить. Это же трагедия!
Помыкевич.
Еще большая трагедия, если жена не понимает орлиных порывов своего мужа!..
(Уходит в канцелярию.)
Помыкевичева.
Господин Дзуня! Я полагаю, что вы объясните мне, что все это значит.
Дзуня.
Не знаю, что вас тревожит, пани.
Помыкевичева.
Очень многое, а точнее, все, мой господин: от ваших таинственных совещаний до экстравагантностей моего мужа включительно. Вы молчите, вам стыдно, пане!
Дзуня.
Неужели я должен стыдиться того, чем другие законно гордились бы?
Помыкевичева.
У вас на уме...
Дзуня.
Любовь к вам, пани.
Помыкевичева.
Пане Дзуня, не причиняйте мне боли!
Дзуня.
Вы ее, пани, уже причинили моей душе.
Помыкевичева.
Говорите, прошу вас, яснее!
Дзуня.
Вы утратили доверие ко мне.
Помыкевичева.
А вы, заслуживаете ли вы его?
Дзуня.
Пусть вам ваше сердце скажет, пани.
Помыкевичева.
Мой разум говорит мне что-то совсем другое, не то, что подсказывает сердце.
Дзуня.
Будьте женщиной, пани, и только у своего сердца спрашивайте. Оно, ваше сердце, никогда не обманет.
Помыкевичева,
А вы тем временем забыли о своем...
Дзуня.
Как раз сегодня, пани, мое сердце стало достойно вашего...
Помыкевичева.
Сегодня?..
Дзуня.
Именно сегодня я обручился с Лесей, Милена.
Помыкевичева.
Дзуня!..
Дзуня падает перед нею на колени.
Дзуня.
Чтобы стать равным тебе, Милена.
Помыкевичева
(тихо).
Говори!..
Дзуня.
До сих пор я был перед тобой, как свечка перед солнцем. Конципиент из миллиона конципиентов. Душа моя не могла с этим примириться, да и не хотела, потому и зародила во мне мечту о рыцаре из сказки. Нуждающийся конципиент сказку превратил в действительность. Для тебя, Милена, для твоей божественной любви! Сирота, о которой никто не вспоминал, которой никто не интересовался...
Помыкевичева.
Вы забываете...
Дзуня.
Я никогда не забывал, Милена, что любовь требует жертв. Для нее, для вашей любви, я свою жизнь, свою судьбу отдал бедной сиротке, чтобы знала, чтобы радовалась ваша душа, чтобы сердце достойно любило. Для вас, только для вас я спрятал мою любовь, для нее же — только сочувствие и милосердие. Скажите одно слово, Милена, и я зачеркну все, сожгу за собой мосты и снова паду к вашим ногам обыкновенным конципиентом. Только одно слово, Милена!..
Помыкевичева.
Не скажу его, Дзуня...
Дзуня встает и целует ее.
Дзуня.
Теперь, теперь, будем счастливы, Милена!
Помыкевичева.
А позволит ли совесть пойти на это?
Дзуня.
На моей совести лишь забота о благе сиротки...
Помыкевичева.
А про меня забыл...
(Целует его.)
Прости, Дзуня, последний вопрос. Больше у меня их не будет.
Дзуня.
На каждый твой вопрос отвечу с поднятой головой, Милена.
Помыкевичева.
Мы знаем друг друга целый год. И за весь этот год я один раз хочу тебя спросить.
Дзуня.
Спрашивай! Это был лучший год в моей жизни.
Помыкевичева.
За этот год у тебя и мысли не было... чтобы... изменить мне хотя бы раз?..
