Дзуня.

Что уважаемый сосед по столу очаровал ее; да она еще ребенком мечтала иметь такого отца.

Румега.

И будет, непременно будет его иметь, пусть только доченька выпьет со мной за свое здоровье!

Дзуня.

Такая трогательная, почти семейная сцена, где третий свидетель — лишний. Извините, господа!

(Уходит.)

Леся.

Пане Дзу...

Румега. Пускай себе идет, ну, зачем он нам. Мы сами по себе. Выпьем, Леся.

(Наливает.)

За твое здоровье, миленькая!

Леся.

За ваше здоровье, отче.

Румега. Не отче, Леся, а — папенька.

Леся.

Папенька...

(Пьет.)

Из столовой слышен громкий, взволнованный голос: «Позвольте мне в этот час поднять тост во славу родной интеллигенции, самых верных и наилучших сынов народа, которые, подобно античным героям, с глубо­ким патриотизмом и самопожертвованием мучеников святой католической церкви отдают всю свою жизнь Украине, а если понадобится, то за нее пойдут и деды и внуки на смерть и на муки!» Аплодисменты, браво, да здравствует и т. д.

Помыкевич.

Ч-ч-черт!

Румега. Вы, меценат...

Помыкевич.

Я говорю, что мрач-ч-чная судьба ждет теперь тех, кто станет нам поперек дороги.

Румега,

Меценат! Вы... вы... неужели вы думаете, что больной человек, к тому же священник, депутат...

Помыкевич.

Я, отче, имел в виду наших врагов.

Румега.

А вы в другой раз лучше сразу говорите, кого имеете в виду.

Помыкевич.

Неужели, отче, у вас есть какие-либо основания быть сегодня в плохом настроении. Не правда ли, панна Леся?

Леся.

Отец депутат весьма любезен.

Румега.

Несмотря на то, что мне на каждом шагу мешают быть весьма любезным.

Помыкевич.

Поражаюсь, отче, вашей скромности, вы прячете перед людским взором ваши добродетели христианские, но я смею уверить вас в том, что...

Если хочешь многое сделать, надо многое не делать!.. Не правда ли, пане Дзуня?

Дзуня.

Святая правда, господин меценат, хотя это совсем не относится к панне Лесе, которая до сих пор ничего не ела. Полагаю, отче, вы обратили на это внимание?..

Румега.

Да, да, Леся. Почему ты до сих пор так мало ела?

Леся.

Я не голодна, господа!

Дзуня. Я тоже не голоден, панна Леся...

(Подает ей руку и вместе уходят в столовую.)

Помыкевич.

Осмелюсь спросить, отче, как ваше здоровье?

Румега.

Вы об этом, кажется, хорошо знаете. А что... может, вы заметили перемену в худшую сторону?

Помыкевич.

Если вы о здоровье, нет... Наоборот, отче депутат, я не могу не надивиться, глядя на ваши блестящие глаза и румяные щеки.

Румега.

Вы полагаете?.. А-а зеленых пятен вы того... уже не замечаете?

Помыкевич

(всматривается).

Наклонитесь, отче, вот так... Маленькие следы только и остались... Хотя нет, отче, даже малейших следов не осталось...

Румега.

А вы хорошо присмотрелись?

Помыкевич.

Очень хорошо присмотрелся, отче. Ни­какого следа, даже маленького.

Румега.

Я, знаете, и сам удивляюсь. Прихожу к вам сегодня, ступаю левой ногой

(ступает левой ногой),

ничего не плещется, ступаю правой ногой

(ступает правой ногой),

под кожей от бедра словно кто мак посеял — словно бы издохла муха огромная...

Помыкевич.

А не задумывались ли вы, отче, над тем, почему именно сегодня издохла та муха огромная?..

Румега.

Хе-хе-хе! Вы, однако, меценат, любите выслуши­вать исповеди. Я действительно давно уже не чувствовал себя таким бодрым. Только подумать, что даже христианско-отцовская любовь может так нас обновить, так, ну знаете, душевно и телесно возродить!..

Помыкевич.

А не приходило ли вам, отч-че, в голову, что даже христианско-отцовская любовь иногда возлагает на нас свои обязанности!..

Румега.

Я... Я очень хорошо помню об этом, меценат.

Помыкевич.

А не считаете ли вы, отче, резонным не перегружать зря своей памяти и оставить на бумаге наследникам доказательство величия вашего христианского сердца?

Румега.

Да неужели, меценат, вы полагаете, что за какую-нибудь неделю эта любовь остынет?

Помыкевич.

Будьте покойны, отче, мы в интересах сиро­ты и ваших личных интересах позаботимся о том, чтобы она не остыла так быстро.

Румега. Признаюсь, я не понимаю вашего холодного отно­шения ко мне. Вы не должны особенно удивляться тому, что ваш будущий отец хочет лучше узнать все моральные и физические качества своего будущего ребенка! Неужели вы не считаете, что тут необходимо наладить с ним тесные, хотя бы духовные связи?.. Почему вы молчите, меценат?

Помыкевич.

Извините, отч-ч-че, если найдете во мне, как в светском человеке, не такую уж глубокую веру в человеческие добродетели...

Румега. Вы забыли, кажется, что имеете дело со служи­телем христовым и представителем украинского народа в одном лице, дорогой меценат!

Помыкевич.

Извините, ничего плохого у меня и в мыслях не было. Я же определенно сказал: в человеческие добродетели, а вы, как известно, не человеческая, то есть не светская, я хотел сказать, а наполовину божеская особа.

Румега. Только раб и служитель христовый;

Помыкевич.

Верно, служитель христовый, так сказать. И как представителя народа я вас хотел спросить, случайно ли ваше представительство, если учесть при этом ваше здоровье. Ну, вы понимаете...

Румега. Господин меценат, может, вы ставите под сомне­ние мои заслуги перед родным народом?

Помыкевич.

Оч-чем это вы, отче? Неужели я не желаю добра своему народу, я только спрашиваю, не вредит ли вам слу­чайно это депутатство? Это же не только положение в высшей степени ответственное, но это, полагаю, труд, который требует, так сказать, железного здоровья.

Румега.

Не щадил его я до сих пор, не пожалею и в даль­нейшем- Нельзя нам, меценат, бросать поле боя, когда печальная наша отчизна простирает к нам, сынам своим, в отчаянии руки. Нам, меценат, до самой смерти, до последней капли крови — быть рыцарями!

Помыкевич.

А не считаете ли вы, что отчизна протяги­вает руки рыцарям молодым, здоровым, именно тем, которые могут пригодиться, послужить, именно тем, кто с аппетитом!

₍

Румега. Я, дорогой меценат, слава богу, тоже имею аппе­тит, даже очень большой аппетит и потому извините, меценат1

(Выходит в столовую).

Помыкевич.

Ч-ч-черт!

(Нервозно ходит по комнате.)

Дзуня. «Не

питай, чого в мене заплакані оч

i

...»

Помыкевич.

К черту!

Дзуня.

Что случилось?

Помыкевич.

Меня удивляет, что вы даже в таком, ну, грубом деле не умеете держаться с достоинством и всюду лезете с этими «заплаканными очима». Боюсь, чтобы вы себе не напро­рочили.

Дзуня.

Не узнаю своего мецената. Неужели вы никогда не станете сдержанным. Это ведь так нужно для адвоката и буду­щего депутата...

Помыкевич.

Национального депутата?.. Вы думаете, что ослы, которые принимают, главным образом, глупые ребячьи пла­ны, могут когда-нибудь выступать с парламентской трибуны и по­лучать депутатское жалованье...