— Может быть, — сказал он.

— Пошли, Эллисон. Мы еще не были в «доме смеха». Идем с нами!

Кто-то, проталкиваясь мимо Эллисон с огромным шаром сладкой ваты на палочке, задел пушистой массой ее щеку. Однажды, еще в детстве, играя в прятки, Эллисон вбежала в сарай и наткнулась на паутину, она прилипла к ее лицу точно так же, как сладкая вата. Эллисон казалось, что ей снится дурной сон, хотелось вырвать, но она не могла, потому что не могла проснуться.

— Прохладительные напитки прямо здесь!

— Прокатитесь на «чертовом колесе» и еще разок вдохните свежий воздух!

— Поднимайтесь, поднимайтесь, джентльмены. Три круга за 25 центов.

— Вы можете выиграть чудесную французскую куклу для своей леди, мистер. Попытайте счастья.

— Мороженое. Орешки. Кукурузные хлопья. Сладкая вата.

— «Колесо фортуны» крутится и крутится, и никто не знает, где оно остановится.

И надо всем этим музыка в ритме вращающейся по кругу и одновременно качающейся вверх-вниз карусели. Эллисон схватилась за свободную руку Кэти, как утопающий за соломинку.

— Пошли с нами, Эллисон! Пошли!

— Конни, мне кажется, она неважно себя чувствует.

Эллисон побежала с Кэти и Луи, сзади постепенно затихал голос зовущего ее Майка.

«Дом смеха» «Шоу 1000 аттракционов» был обычным домом ужасов, который является неотъемлемой частью любого луна-парка. Родители, знающие по опыту, что их дети, если им разрешат войти в «дом смеха», выйдут оттуда с криками, обходили его стороной, но от школьников и молодежи тут не было отбоя. «Дом смеха» гарантировал каждому парню, что не пройдет и секунды, после того как он войдет в него, как его девушка прижмется к нему или «Шоу» возвращает деньги. Джесси Уитчер страшно гордился «домом смеха». Этот аттракцион помог ему обанкротиться. Здесь было все — неожиданно появляющиеся чудовища, кривые зеркала, запутанные лабиринты смутно освещенных коридоров, вызывающий смех и румянец стыда ветродуй. Уитчер был влюблен в «дом смеха». Обычно он лично руководил им, следил, чтобы все механизмы были смазаны и не давали осечки.

— Нет ничего хуже, — говорил он Лесли Харрингтону, — когда эффект, рассчитанный на испуг, происходит на какую-то секунду позже.

Но на этот раз выдался лихорадочный уикенд. В этом году не существовало рабочих рук, на которые мог бы рассчитывать Джесси во время установки луна-парка. Все мужчины и более или менее сильные мальчишки, которые могли принести хоть какую-нибудь пользу, были заняты на пожаре. Уитчер, как позднее он объяснял Лесли Харрингтону, был везде, как «чертов москит». Он следил за тем, чтобы установили «дом смеха» и привели всю технику в порядок. Остальные детали он доверил исполнителю, который во время шоу кидал ножи в свою жену, и хилому пареньку шестнадцати лет, который мечтал работать механиком в передвижном луна-парке. Уитчер не возражал против того, чтобы нанять мальчишку. «Дом смеха» заглатывал людей, и на выходе, где работал ветродуй и откуда неслись пронзительные взрывы смеха, парень без сомнения вовремя нажимал нужные кнопки. В четыре часа Уитчер решил проверить, все ли в «доме смеха» в порядке. За весь уикенд у него не было для этого свободной минуты, однако, когда он направлялся к своему любимому аттракциону, кто-то окликнул его, и он пошел помочь наладить «колесо фортуны», которое немного разладилось и к тому же было любимым аттракционом Лесли Харрингтона. Как Джесси объяснял позднее, потом начали прибывать люди, и у него уже не было шанса проверить «дом смеха».

В девять часов Кэти и Льюис втащили Эллисон в «дом смеха». Они шли гуськом — впереди Льюис, который вел их через освещенные слабым пурпурным светом лабиринты. Кэти, нервно хихикая, вцепилась сзади в рубашку Луи, а Эллисон шла сзади, держась за ленту на платье Кэти и чувствуя, что начинает потеть в этом маленьком, узком помещении. В лабиринтах было людно и жарко, и, когда они вошли в комнату кривых зеркал, Кэти запрыгала от счастья.

— Посмотри на меня! — кричала она, прыгая от зеркала к зеркалу. — Я не больше фута ростом и широкая, как амбар!

— Ты только посмотри! У меня треугольная голова!

— О, смотри! Это, наверное, машина, которая приводит все в движение. Смотри, как вертятся все эти шестеренки. О! Посмотри, какой большой вентилятор. Это, наверное, из-за него дует такой ветер на выходе!

Вся техника была установлена на земле под полом, но была видна через квадратный люк. Люк был достаточно большой, чтобы туда мог спуститься взрослый мужчина, и находился в углу комнаты с кривыми зеркалами. Рядом с люком ничего не было, и Кэти, возможно, и не заметила бы его, если бы не танцевала от восторга перед рядом высоких кривых зеркал. Потом ни Льюис, ни Эллисон не смогли сказать, что же привлекло в этот угол Кэти. Это не мог быть звук работающей машины — свидетельствовал позже Джесси Уитчер, — вся техника была в отличном состоянии, хорошо смазана и работала совершенно беззвучно. Кроме того, говорил он, «дом смеха» сделан из фанеры и, естественно, звукопроницаем, поэтому в дом наверняка проникал шум с других аттракционов и машину просто невозможно было услышать. К тому же в этот момент поднялся ветер и загремел гром, так что никакой звук не мог привлечь Кэти к люку. Она была слишком любопытна и беспечна, поэтому и произошел несчастный случай. О да, конечно, люк должен быть закрыт. Обычно так и есть. Если кто-нибудь посмотрит, можно увидеть петли для крышки. Но, в конце концов, Джесси Уитчер один и он не может быть везде одновременно и успевать проверить сразу все. Не так ли? Девчонке просто не надо было подходить к люку. Ей там просто нечего делать. Она была в «доме смеха», не так ли? Вот она и должна была веселиться, а не совать свой нос туда, куда не надо.

— Ой, вы только посмотрите! — кричала Кэти. — Как здорово вертятся все эти шестеренки!

— Смотри, Луи! Смотри, Эллисон! — Кэти подошла поближе, наклонилась, чтобы получше рассмотреть, и упала в люк.

Подростки начали спешно выходить из комнаты, они знали, что в результате этого происшествия их могут привлечь, как свидетелей. Луи и Эллисон стали хохотать, как хохочут над пьяным, удачно шагнувшим перед движущимся грузовиком, или над старушкой, поскользнувшейся на льду.

Луи присел на корточки и попытался дотянуться до руки Кэти, но рука больше ей не принадлежала. Эллисон пошла к выходу из «дома смеха», она смеялась, смеялась, смеялась и не могла остановиться. Она захлебнулась от смеха, когда на выходе ветродуй поднял ей юбку выше головы, и она все еще смеялась, когда к ней подбежал Майк. Она смеялась, вцепившись в край юбки, и наконец разрыдалась.

— Кэти провалилась в люк! — кричала она и никак не могла восстановить дыхание. — Кэти провалилась, и у нее оторвалась рука, прямо как у куклы.

Ветер задул сильнее. Он дул порывисто и забивал Майку песком глаза. Юбки женщин, спешащих попасть домой до того, как начнется дождь, смешно раздувались ветром, и они казались толстыми и уродливыми.

— Сет! — крикнул Майк против ветра, и редактор, не услышав его, уходил все дальше.

Толпа разделила Майка с Констанс, и он зло выругался. Он прислонил Эллисон к стене «дома смеха», — она так смеялась, что просто не могла устоять на ногах, а сам побежал к пареньку, который мечтал стать механиком, и велел ему отключить технику.

— Но я не знаю как, — сказал паренек, и Майк оставил его стоять с открытым ртом и побежал искать в толпе Джесси Уитчера.

Наверху, на холмах, упали первые капли дождя. Мужчины возвращались в Пейтон-Плейс, вокруг них набирали силу дождевые потоки.

— Дождь, — без надобности говорили они друг другу.

Наиболее точное из тех определений, что давал Кенни Стернс «бабьему лету» в северной Новой Англии, — «чудное времечко». Для Кенни это была еще и хлопотливая пора. До зимы надо было успеть сделать немало дел: газоны должны быть подстрижены в последний раз, газонокосилки смазаны и убраны на зиму, а также надо сжечь листья и последний раз щелкнуть садовыми ножницами над живыми изгородями. Кенни Стернса «бабье лето» радовало не своей красотой и последним, уходящим теплом, — в эту короткую пору он всегда ходил раскрасневшийся от удовольствия, что хорошо выполнил сезонную работу. В октябре 1943-го в пятницу днем Кенни шел по улице Вязов и оглядывал газоны и кусты, за которыми ухаживал в течение прошедших весны и лета. Казалось, он замечает каждую травинку и каждую веточку и разговаривает с ними, как разговаривал бы с замечательными, хорошо воспитанными детьми.