Мэтью Свейн говорил знакомым каждому в Пейтон-Плейс голосом и не пытался ради суда улучшать свой английский.

— Лукас Кросс был сумасшедшим, — начал он. — Он был сумасшедшим в худшем смысле этого слова. Все в этом зале, кроме некоторых приезжих, знают, как жил Лукас. Он был пьяницей, бил жену и измывался над детьми. Теперь, когда я говорю — измывался над детьми, это значит, что он измывался в худшем смысле этого слова. Лукас Кросс начал издеваться над Селеной сексуально, когда ей было четырнадцать лет, он грозил, что убьет ее и ее младшего брата, если она обратится в полицию. Селена не пошла к Баку Маккракену. Когда стало слишком поздно и она забеременела, Селена пошла ко мне. Я сделал для нее все, что мог. Я сделал так, что она не родила ребенка Лукаса.

Зал суда загудел. Вирджиния Вурхес заскрипела ручкой в блокноте.

— Аборт! — прошептала она Томасу Делани. — Этот доктор уничтожил себя!

Но какой великолепный джентльмен, подумал Делани, игнорируя свою коллегу. Белый костюм, седые волосы, ярко-голубые глаза. Какой джентльмен!

— Теперь, я уверен, возникнут вопросы по поводу того, откуда я знаю, что Селена была беременна от Лукаса, — сказал Док, и зал суда погрузился в тишину, будто все вымерли. — Я знаю это, потому что Лукас сам признался мне в этом. Я думаю, здесь все помнят, когда Лукас исчез из города. Он уехал, потому что я сказал ему, что он должен уехать. Я сказал ему, что мужчины этого города линчуют его, если он останется. В общем, я напугал его до смерти, и он бежал. Понятно, что я должен бы пойти к Баку Маккракену, когда узнал о Лукасе. Если бы я это сделал, меня бы сегодня не было в этом зале. Я должен был пойти. Если бы я сделал то, что должен был сделать, Лукас Кросс был бы сегодня жив. Он был бы жив и сидел бы в тюрьме. У него не было бы возможности вернуться в город и снова издеваться над детьми. Когда же он вернулся и снова попытался сделать с Селеной то, что он уже с ней делал, она убила его. Лукаса Кросса надо было убить. — Доктор слегка приподнял голову. — Если мои слова требуют подтверждения, оно у меня есть, — он достал из внутреннего кармана сложенный пополам лист бумаги и передал его Чарльзу Пертриджу. — Это бумага — подписанное признание, — сказал Док. — Я написал его в ту ночь, когда ко мне обратилась Селена, и Лукас подписал его. Это все, что я хотел сказать суду.

Мэтью Свейн освободил место свидетеля, и зал снова ожил. На последнем ряду мисс Элси Тронтон одной рукой в черной перчатке закрыла глаза, а другой прижала к себе Джо Кросса.

В первом ряду Сет Басвелл наклонил голову, пытаясь спрятать стыд. «О, Мэт, — думал он, — у меня бы никогда не хватило смелости».

Во втором ряду Марион Пертридж дрожала от злости. «Я должна была знать, — думала она. — Сам преступник и убийца, а все слушают его как самого Господа Бога. Он заплатит за это, он заплатит за то, что лишил Чарли шанса. Он и девчонка вместе сделали из Чарли дурака».

Основная причина, почему Вирджиния Вурхес сказала, что слушание по делу Селены Кросс «потерпело фиаско», заключалась в том, что суд после выступления Мэтью Свейна не стал искать дальнейших оправданий для Селены Кросс. Признание, которое, как показал д-р Свейн, он получил от отчима Селены, было признано доказательством. Его передали присяжным для проверки, но Вирджиния заметила, что ни один из двенадцати присяжных не взглянул на признание Лукаса, передавая его из рук в руки. Судья обратился к присяжным со словами, которые Вирджиния никогда раньше не слышала в зале суда.

— Все вы знаете Мэтью Свейна, — сказал судья. — Я знаю его всю мою жизнь так же, как и вы, и я говорю, что Мэтью Свейн не лжец. Выйдем в другую комнату и примем решение.

Меньше, чем через десять минут, присяжные вернулись на свои места.

— Невиновна, — объявил Лесли Харрингтон, как старшина присяжных, и на этом слушание закончилось.

— Может, оно и началось с сильного удара, — сказала Вирджиния Томасу Делани, — но закончилось со звуком, больше напоминающим треск сырых поленьев в огне!

Томас Делани смотрел в спину уходящему из зала суда д-ру Свейну. Через несколько минут репортер заметил, что доктор вышел из здания в сопровождении пятерых мужчин. С одной стороны от него шел Сет Басвелл, с другой — Чарльз Пертридж, чуть позади — Джаред Кларк и Декстер Хамфри, а Лесли Харрингтон прошел вперед, открыть дверцу машины доктора. Шестеро мужчин сели в машину и уехали, Делани повернулся к стоящему рядом Клейтону Фрейзеру.

— Отличная банда старых негодяев, да? — с любовью сказал Клейтон, и Делани понял, что это самый большой комплимент, который можно было услышать от старика.

— Да, — сказал он и пошел через толпу к Питеру Дрейку.

— Поздравляю, — сказал он адвокату Селены.

— С чем? — спросил Дрейк.

— Как? Вы выиграли это дело, — сказал Делани.

— Послушайте, — резко сказал Дрейк, — я не знаю, откуда вы приехали, но, если вы не понимаете, что это дело Чарльза Пертриджа от начала и до конца, вам еще много предстоит узнать о Пейтон-Плейс.

— Что теперь будет с доктором? — спросил Делани.

Дрейк пожал плечами:

— Ничего особенного.

— Я понимаю, что еще многого не знаю о Пейтон-Плейс, — саркастически сказал Делани, — но мне кажется, я знаю достаточно об этом штате, чтобы понять, что аборт — это противозаконно.

— А кто собирается подавать на Мэтью Свейна в суд? — спросил Дрейк. — Вы?

— Никто и не должен. С той минуты, как об этом стало известно, его должны лишить лицензии.

Дрейк снова пожал плечами.

— Приезжайте через год, — сказал он, — увидите, что Мэт по-прежнему занят своим делом. Спорю на золотой ключ от Пейтон-Плейс, он все так же будет жить на Каштановой улице и выезжать на ночные вызовы.

— А как же девушка? — спросил Делани, кивая на окруженную толпой горожан Селену. — У нее есть какие-нибудь планы? Куда она поедет?

— Послушайте, — устало сказал Дрейк, — почему бы вам самому ее не спросить? Я еду домой.

Для Эллисон Маккензи лето тянулось очень долго. Большую часть времени она сидела в своей комнате или в одиночестве гуляла по улицам Пейтон-Плейс. Она ложилась рано, а вставала поздно. Иногда она заходила к Кэти Уэллес, но, когда это случалось, она не чувствовала себя уютно. Как будто стена выросла между двумя подругами, и, хотя Эллисон понимала, что это не стена враждебности или непонимания, а стена счастья, это не уменьшало у Эллисон ощущения потери.

Стена счастья, думала Эллисон, какое счастье жить за такой стеной.

Кэти левой рукой придерживала ребенка, который сидел у нее на коленях. Пустой рукав хлопчатобумажного платья был аккуратно подколот булавкой. Эллисон задумалась, как Кэти одевается сама каждое утро.

— Счастье, — сказала Кэти, — в том, чтобы найти место, где тебя любят, и остаться там. Вот почему я никогда особенно не жалела, что не получила много денег после того несчастного случая. Если бы у нас с Луи появились деньги, возможно, нам бы захотелось попутешествовать, но мы бы никогда не нашли такого места, как это.

— Ты всегда была увлечена Пейтон-Плейс, — сказала Эллисон. — Не знаю почему. Это один из самых худших примеров маленького городка, — так я думаю.

Кэти улыбнулась:

— Нет. Неправда.

— Разговоры. Разговоры. Разговоры, — раздраженно сказала Эллисон. — Пейтон-Плейс знаменит своими разговорами. Говорят о каждом.

— Туфта, — не очень вежливо сказала Кэти. — Во всем мире все говорят обо всех. Даже в твоем замечательном Нью-Йорке. Уолтер Уинчел самый большой старый сплетник из всех. Он хуже Клейтона Фрейзера, «девочек Пейджа» и Роберты Картер вместе взятых.

Эллисон рассмеялась.

— Уинчел — это другое дело, — сказала она, — он платит за сплетни.

— Плевать, — сказала Кэти. — Если я когда-нибудь видела скупщика краденного, я видела его в колонках Уинчела. Мы, по крайней мере, не выставляем свое грязное белье напоказ в газете.