— Как ты можешь написать о замке, если ты ни разу там не была?

— Я что-нибудь придумаю.

— Ты не можешь придумывать материал для исторической статьи. Там должны быть факты, только факты, — сказал Норман.

— Ерунда. Ты считаешь, что исторические романы не сочиняют?

— Романы — это другое дело. Их всегда сочиняют.

— Так же, как и стихи.

— И тогда у тебя начнутся романы? После того, как ты напишешь книгу и станешь знаменитостью? — спросил Норман.

— Да. У меня будет новый роман каждую неделю.

— Если так, ты очень скоро разрушишь себя.

— Неважно. Мужчины будут готовы умереть, лишь бы я обратила на них внимание, но я буду очень и очень разборчива.

— В той книге, о которой я тебе говорил, пишут, что природное предназначение женщины — рожать детей, — сказал Норман.

— А что еще там пишут?

— Ну, там есть картинки, на которых показано, как устроена женщина: как устроена ее грудь, чтобы кормить ребенка молоком, и как она устроена внутри, чтобы вынашивать ребенка девять месяцев.

— Я бы не стала тратить доллар и девяносто восемь центов на то, чтобы узнать это. Я все это знала, когда мне было еще тринадцать. А что там пишут о том, как мужчина должен заниматься любовью с женщиной?

Норман положил руки под голову и скрестил ноги. Он начал говорить. Было похоже, будто он объясняет трудную задачку по алгебре человеку несведущему в математике.

— Ну, — говорил он, — там пишут о том, что на теле каждой женщины есть определенные места, которые известны под названием «эрогенные зоны».

— Они у всех женщин одинаковые? — спросила Эллисон тоном, точь-в-точь как у недалекого ученика, которому пытается помочь Норман.

— Определенные — да, — отвечал Норман. — Но не все. Например, все женщины имеют эрогенные зоны в области груди и вокруг отверстий на теле.

— Отверстий?

— Да.

— Каких?

Норман слегка повернулся набок и провел кончиком пальца вокруг уха Эллисон, ее кожа тут же покрылась мурашками, и она резко села на одеяле.

— Например, таких, — сказал Норман.

— Я понимаю, — сказала Эллисон и потерла правой рукой левую ладонь, а потом снова легла рядом с Норманом.

— Зоны вокруг рта, естественно, являются самыми чувствительными, — продолжал он, — не считая еще одного места, — это вагинальное отверстие. Как я понимаю…

Норман продолжал говорить, но Эллисон уже не слушала. Она хотела, чтобы он еще раз провел пальцем вокруг ее уха и поцеловал ее, как в прошлую субботу в лесу у «Конца дороги». Норман продолжал свои объяснения холодным, менторским голосом, и Эллисон злилась из-за этого все больше и больше.

— …если говорить о прелюдии, поцелуи, конечно, это первое, что делает хороший любовник для женщины.

— О, заткнись! — крикнула Эллисон и вскочила на ноги. — Разговоры, разговоры, разговоры. Это все, что ты можешь делать!

Норман изумленно посмотрел на нее.

— Но, Эллисон, — сказал он, — ты ведь сама меня попросила, разве не так?

— Я не просила тебя пересказывать эту дурацкую книжку слово в слово, разве не так?

— Ты не должна злиться на меня. Ты меня спрашивала, и я тебе рассказывал. Нет никаких причин ругаться, не так ли?

— О, заткнись, — сказала Эллисон. — Я знаю ребят, — врала она, — которые не рассказывают девушке, какие они прекрасные любовники, они показывают ей.

— Какие ребята? — спросил Норман, разоблачая ее обман.

Эллисон села, Норман тоже.

— О, забудь, — сказала она, — ты их все равно не знаешь.

— Нет, ты скажи, — настаивал он. — Я хочу знать, кто эти твои замечательные любовники.

— Не скажу.

— Не скажешь, потому что не можешь. Ты их просто не знаешь. Ты врунья.

Эллисон развернулась и залепила Норману пощечину.

— Не смей называть меня вруньей!

Он схватил ее за руки и прижал к одеялу.

— Ты врунья, — повторил он, глядя ей прямо в глаза. — Ты врунья. А за то, что ты меня ударила, я не отпущу тебя, пока ты это не признаешь.

Эллисон сдалась сразу.

— Я все придумала, — сказала она, не глядя на Нормана. — Меня целовал только ты и еще Родни Харрингтон, но это было так давно, что уже не считается. Извини, что я тебя ударила.

Норман отпустил ее руки, но не сдвинулся с места, опираясь руками об одеяло, рядом с Эллисон.

— Ты бы хотела, чтобы я тебя еще поцеловал? — спросил он.

Эллисон почувствовала, что краснеет.

— Да, — ответила она. — Но я бы не хотела, чтобы ты спрашивал меня, Норман. Ни о чем.

Он тихонько поцеловал ее, и Эллисон так расстроилась, что чуть не расплакалась. Она ждала совсем не такого поцелуя.

— Становится поздно, — сказал Норман. Пора возвращаться.

— Да, наверное, — отозвалась Эллисон.

Позднее, когда они катили на велосипедах вниз по шоссе в сторону Пейтон-Плейс, мимо проехала машина с откинутым верхом.

— Поднажмите! — крикнул из машины Родни Харрингтон.

— Крутой парень, — сказал Норман.

— Да уж, сказала Эллисон и обиженно подумала, что в тринадцать лет Родни знал о поцелуях больше, чем Норман в пятнадцать.

Взглянув на исчезающие в зеркале заднего обзора фигурки Эллисон Маккензи и Нормана Пейджа, Родни Харрингтон громко расхохотался. Так старательно крутят педали, — наверное, боятся опоздать к ужину. Жаль, что они на велосипедах, а не пешком. Так бы Родни предложил подвезти их. Ему нравилось подвозить других ребят на своей машине. Никто из них никогда ничего не говорил, но Родни знал, что, сидя на обтянутых кожей сиденьях, они мечтали иметь точно такую же машину. Родни подумал: что Эллисон и Норман делали так далеко от дома? Может, они останавливались отдохнуть в лесу. При мысли об этом Родни так расхохотался, что чуть не угробил в канаве свою новую машину.

— Мне хорошо! — объявил он всему миру и просигналил классическое «да-да-да-дада-дум-дум».

«А почему, собственно, нет?» — спросил он себя. Родни только что побывал на фабрике отца и вытряс из него десять баксов, у него есть крутая машина, и он едет на свидание к Бетти Андерсон. Какого черта еще надо?

— Не трать все сразу в одном месте, — сказал Лесли Харрингтон, подмигнув и протягивая своему сыну десятидолларовую банкноту. — Ни одна из них не стоит больше двух долларов.

Родни посмеялся вместе с отцом.

— Это ты мне говоришь? — сказал он.

Отец потрепал его по плечу и пожелал весело провести время.

Родни, улыбаясь, вел машину по улице Вязов со скоростью сорок миль в час вместо двадцати пяти. Все эти разговоры о мальчиках, растущих без матери, — просто туфта, считал Родни. У него не было даже смутных воспоминаний о собственной матери, он мог судить о ней только по фотографии на бюро отца. Это была довольно бледная и худая женщина с копной густых каштановых волос. На фотографии губы у нее были тонкие и плотно сжатые. Родни не мог себе представить, что эта женщина была замужем за его отцом. Все, что он о ней знал, и все, что его интересовало, это то, что ее звали Элизабет и что она умерла в возрасте тридцати лет, давая жизнь своему сыну. Родни никогда не скучал о матери, они со стариком прекрасно обходились вдвоем и понимали друг друга. В большом доме на Каштановой улице с помощью мисс Пратт, которая готовила еду и следила за домом, холостяцкая их жизнь была отлажена как нельзя лучше. А все эти истории, что пишут в книжках о мальчиках, у которых нет матери, — туфта. Да, именно так, — туфта. Родни, например, был очень даже рад, что живет без матери, которая все время бы придиралась к нему и пилила из-за всякой ерунды. Слишком часто он слышал, как ребята жалуются на своих матерей, чтобы не радоваться, что его мать давно похоронили. Это положение вещей его вполне устраивало.

К шестнадцати годам Родни Харрингтон мало отличался от того пацана, каким он был в четырнадцать лет. Он подрос на дюйм или около того и стал ростом пять футов, раздался в плечах и стал еще больше похож на своего отца. В остальном Родни не изменился. Волосы его стали чуть длиннее, но были по-прежнему густыми и курчавыми. Толстые, вялые губы, как и прежде, говорили о недостатке дисциплины и самоконтроля. Очень многие в Пейтон-Плейс говорили, что Родни Харрингтона уже не изменишь. Он навсегда останется тем, кем был, — единственным, избалованным ребенком богатого, овдовевшего отца. Его исключение из Нью-Хэмптонской школы для мальчиков только подтверждало то, что говорили в Пейтон-Плейс. В Нью-Хэмптоне попытались учить Родни, но после двух лет неудачных попыток выгнали за лень и нарушение субординации. У этой школы была хорошая репутация, там успешно решали проблемы с молодежью, которые не могли решить в других школах, но и Нью-Хэмптон не смог повлиять на Родни Харрингтона. Кажется, единственное, что понял Родни, пока был в этой школе, так это то, что все ребята из хороших семей вступали в сексуальные отношения с девчонками до того, как поступали в частную приготовительную школу. Те же, кто не имел подобного опыта, были либо голубыми, либо подходящим материалом для духовенства. Родни быстро это понял и, пробыв в Нью-Хэмптоне менее года, уже мог переболтать их всех. Послушать его, так он, еще не достигнув пятнадцати лет, лишил невинности как минимум девять девчонок в своем городе и его дважды чуть не застрелил разъяренный муж женщины, у которой полгода был страстный роман с Родни.