— Да, кажется, дождя не будет, — сказала Эллисон и опустила черные очки на мокрую переносицу. — Давай немного потолкаем, Норман, слишком жарко, чтобы крутить педали.

Наконец они добрались до поворота реки, что было не менее трудно, чем в прошлый раз, но этот день был каким-то особенным. Они как бы смутно чувствовали, что субботние дни юности редки и драгоценны, и оттого, что никто из них не мог объяснить или описать свое чувство, они яснее и четче воспринимали эти короткие, быстро проходящие моменты, когда были вместе. Они купались, ели, читали, Норман расчесывал длинные волосы Эллисон. Он прижимался к ним лицом и говорил, что они похожи на шелк. Потом они изображали из себя Робинзона и Пятницу.

— Давай останемся на целый день, — предложила Эллисон. — Я взяла много продуктов, так что нам будет что поесть.

— Давай останемся до темноты, — поддержал Норман. — У нас обоих на велосипедах есть фары, мы легко сможем вернуться домой.

— Мы сможем посмотреть, как встает луна, — с энтузиазмом сказала Эллисон.

— Если бы она вставала с нашей стороны, — практично заметил Норман. — Луна встает не со стороны Вермонта, а с противоположной стороны.

— Ну, мы можем представить, — сказала Эллисон.

— Да, можем, — согласился Норман.

— О, какой прекрасный день! — воскликнула Эллисон, протягивая вперед руки. — И как только можно быть злым и вредным в такой день!

— Я таким не был, — сказал Норман.

— А я была, — сказала Эллисон, и солнце на какой-то момент стало не таким ярким. — Я вела себя просто отвратительно с Нелли Кросс. В понедельник я все улажу.

Стыд Эллисон тут же отступил перед ее благородным решением. Солнце опять засветило ярче, и Эллисон взяла Нормана за руку.

— Давай побегаем, — счастливо сказала она. — Мне так хорошо. Кажется, я могу бегать часами и совсем не устану.

У Эллисон не было ни малейшего предчувствия, что это последний день ее детства.

В то время как Эллисон и Норман бегали по песчаному пляжу реки Коннектикут, Нелли Кросс отошла от раковины и села на пол в кухне Маккензи. Она очень устала, хотя у нее было ощущение, что с тех пор, как ушла Эллисон, прошло только несколько минут. Нелли казалось, что ее голова выросла до ненормальных размеров, и она, чтобы голова не упала и не разбилась на чистом линолеуме, осторожно придерживала ее руками. Нелли облокотилась о шкаф. Она не находила ничего странного в том, что жарким субботним днем сидит на полу в кухне: ее ноги устали от долгого стояния, и им нужен был отдых. Она скрестила руки на груди и вытянула ноги.

Ничего страшного не случится, думала Нелли, если она позволит себе немножко подумать о Лукасе, может, от этого станет получше. Иногда это помогало.

Но как раз в эту минуту оказалось, что она не может ясно думать о Лукасе. Что-то еще происходило в ее ужасно огромной, заполненной гноем голове.

Нет, она не обвиняла в этом Лукаса. Это не его вина, что он пошел и подхватил триппер от какой-то проститутки, и кому же еще, кроме своей жены, он мог передать свою болезнь. Если мужчина не может передать болезнь своей жене, кому же еще он может ее передать, чтобы избавиться от нее?

Но было что-то еще. Что — она должна была вспомнить. Но что это было? Нелли Кросс, не шевелясь, сидела на полу, она широко раскрыла глаза, а потом плотно их зажмурила. Она сжала губы, пытаясь вспомнить. Под носом выступил пот. Наконец она пожала плечами.

От этих стараний нет никакой пользы. Напрягая свою бедную голову, она просто не могла вспомнить то, что хотела. Это было что-то о ребенке, но больше она ничего не могла вспомнить. Она помнила, как, извиваясь и переворачиваясь с боку на бок, лежала в постели и в ней была эта боль. Док Свейн тоже был там, впрочем, он всегда там, где он нужен. Кажется, он оставался там всю ночь, но она не могла припомнить, видела ли его при дневном свете. Хотя все нормально, днем он ей и не был нужен. К утру все прошло, и она слышала крик малыша Джо. Странно, но крик шел с улицы. Она отлично видела, как он вошел и кричал, что его Па ушел. И тогда она увидела этот гной первый раз. Это было как раз после того, как вошел Джо, потому что потом она поднялась и вышла на улицу по нужде. Тогда она увидела это первый раз. Он бежал, как река, густой и желтый. Тогда она поняла, что в ту ночь получила от Лукаса не ребенка. Это был триппер, вот что она получила. Получила его от своего мужа, как всякая порядочная женщина. Хотя странно. Иногда она была готова поклясться, что это было что-то о том, что будет ребенок. Она была уверена, она точно помнила, доктор говорил о ребенке. Ребенок Лукаса, сказал Док. Она слышала, как он это говорил ясней ясного. Ребенок Лукаса. Если бы она только могла вспомнить, когда это было. Это не могло быть очень давно, потому что тогда была такая же жара, как сейчас, и очень долго не было дождя. Лес сухой, как порох, говорил ей Лукас, и готов взорваться в любую минуту. Док, наверное, говорил о засухе и всем остальном. Они ждали Селену, но она не появилась. Болтается где-нибудь с этим ублюдком Картером, сказал Лукас. Лукас был хорошим отцом и к Селене относился как к своей собственной дочери. Но Селена все не приходила и не приходила, а потом стало темно. И она не была с молодым Картером, потому что он заходил за ней. Лукас страшно разозлился, когда узнал, что она не с Тедом. Шляется где-то с каким-нибудь другим ублюдком, сказал Лукас, и потом Джо и Тед ушли ее искать. Боже, как болит голова! Она подняла руки и расставила их как можно шире, но не смогла обхватить свою голову. Она становилась с каждой секундой все больше и больше…

Эллисон была права. Ее голова скоро треснет пополам, и вся эта чертова муть выльется на чистый линолеум. Но Эллисон ведь не об этом говорила. Если бы она только могла точно вспомнить. Нет. Эллисон говорила что-то о Лукасе. Как всегда, что-нибудь злое. И ты не можешь даже сказать этой маленькой всезнайке. Она вечно талдычила ей, что если мужчина бьет женщину, это еще ничего не значит Мисс Всезнайке было все равно. Такие, как она, всегда думают, что знают все на свете. А Нелли говорила ей. Она говорила ей, что, если женщина не интересует мужчину, он просто поворачивается к ней спиной, но, если он о ней думает, он хочет поучать ее и бьет. Ну, когда-нибудь Эллисон поймет. Они все поймут. Они поймут, что Лукас — хороший человек, он шлялся и никого не заражал триппером, кроме своей жены. Странно, но она могла поклясться, что речь шла о том, что будет ребенок. Ребенок Лукаса. И все-таки этого не могло быть, потому что Лукас бы никогда не ушел, если бы она ждала ребенка. Он часто ее бил, и это показывало, что он заботится о ней, ведь так? И потом, там был Джо, он уже вырос и что-то кричал, так что ни о каком ребенке не могло быть и речи. Хотя, странно, она слышала слова Дока ясней ясного.

— Нелли.

Она оглядела пустую кухню.

— Это ты, Лукас?

— Да. Я наверху.

Ни капельки не удивившись, Нелли вышла из кухни и поднялась на второй этаж. Она заглянула в комнату Эллисон.

— Ты здесь, Лукас? — спросила она.

— Здесь, за окном, Нелли.

Она подошла к окну, посмотрела вниз на пустую улицу и увидела его.

— Что ты там делаешь, Лукас?

— Я умер, Нелли. Теперь я ангел. Разве ты не видишь, как я летаю?

— Я вижу тебя, Лукас. Тебе там нравится?

— Ну, здесь много выпивки и никто не работает. Но мужчине всегда плохо, если рядом нет его женщины.

Нелли застенчиво хихикнула.

— Так ты ищешь меня, Лукас?

— Я искал тебя день за днем, Нелли. Но ты никогда не остаешься подолгу на одном месте, и мне было не поймать такую красотку, как ты.

— Перестань, Лукас. Ты всегда был большой трепач.

— Нет, Нелли. Я серьезно. Пошли со мной, Нелли. Мне так одиноко без такой симпатичной девушки, гак ты.

— О, перестань.

— Я не дурачусь, Нелли. Ты самая красивая девушка из всех, что я видел. Иди, посмотри в зеркало, если ее веришь.

— Посмотрю, чтобы увидеть, какой ты придумщик.