Нет, братцы, воистину велик и мудЕр Кремень! Охолонувшую мамашу допустили к тушке наследника, который на фоне других выглядел… Ну, скажем, неплохо. Деловито осмотрев отпрыска, и убедившись, что непосредственной опасности жизни его не угрожает, и что всё сказанное мужем насчет количества пострадавших от простой безалаберности бестолкового рационализатора не расходится с действительностью, она с ловкостью кошки, отвесила малому молниеносный подзатыльник, буркнув — выздоровеешь — добавлю, опозорил меня перед всеми! Вот так. Суровость нравов. Наш Олень, как ни странно, встречей с маман был доволен — по словам Антона, закадычного дружка, он ожидал худшего, а это пустяк, вместо маминого поцелуя пошалившему ребенку…

Визит закончился вручением традиционных подарков и вежливым выпроваживанием нежданных гостей — еды было не то, что бы совсем мало, но мы же не благотворительный приют. Мать племени поинтересовалась о возможности занятия по весне пещер, где в конце лета нашли неандертальцев — нет ли претендентов. Я великодушно (а что стесняться — пусть за сто километров, а будет территория нашей) позволил, но сказал, что есть и лучше места, селиться можно в домах, а не пещерах, дома — удобнее, и весной перед сезоном посадок можно всем племенем переехать к нам поближе, в лучшие места.

Мать и приехавших в ней познакомили с нашим обустройством — показали землянки и кухню, женскую баню, где девчонки провели ритуал служения женской богине Гигиене. Женщина выплыла из бани задумчивая, какая-то просветленная. Видно — понравилось… Кто-то вставил свои семь копеек: «Ну все, теперь каждый год ходить в баню буду…» — и прыснул в кулак. Я прикрикнул на шутника, но то же ухмыльнулся — уж очень похожа ситуация на анекдот про чукчу, которого первый раз в жизни помыли… но тут-то — суровая правда жизни. Ясно одно — перемены в жизни племени станут неотвратимыми уже сейчас, а не с возвращением вождя в родные пенаты. Тем более, что, похоже, Кремень домой и не собирается в ближайшее время. Пускай. Он нам не в тягость. Мама Зоркого Оленя благополучно показала нам кузькину мать, взбаламутив и так перевернутый вверх дном наш мирок. Похоже на то, что Оленя начнут звать Кузей на полном серьезе — уж очень большое впечатление она произвела габаритами и нагнала страху — правда в очереди первым — был ее муженек, вторыми — наши неандерталки, третьими — все остальные. Народ представил, что рассерженная мама пройдет смерчем по всему поселку, и нешуточно струхнул — отстраивать придётся уже по новой все.

Из счастливых находок этого времени можно отметить лишь одну — нашелся наш лагерь, вернее, его остатки. Впечатление было такое, что кто-то второпях собрал в единую кучу все, что было с нами взято в поход на Остров Веры — палатки, стойки, провода от освещения, мелкие бытовые вещи — ножи, ложки, миски — котелки, ткань простыней. Как и в случае с нами, все, что сделано из полимеров превратилось в некую бурую массу. Гаджеты типа телевизоров и ноутбуков — у нас была пара нетбуков, сохранили только металлические части. Великолепный спальный мешок Феди сохранил металлические кольца и россыпь бронзовых шпеньков от молнии, внутренний чехол натурального шелка, и перья гагачьей набивки, лишившись оболочки из прекрасного нейлона. И так со всем. Больше всего радовались еще трем лопатам, двум цельнометаллическим туристским топорам, россыпи крючков, латунным блеснам, хромированным металлическим поводкам и катушкам из алюминия, оставшимся от рыбацких принадлежностей моих и ребячьих, а еще набору столярных принадлежностей, включавших пилы — в том числе по металлу, откуда-то затесавшийся набор метчиков и плашек, тиски неплохого качества, рубанки, правда, пластиковые части — ручки — потеряли, но это была не беда. Были металлические линейки, уровень, штангенциркуль и микрометр. Сверла, ручная дрель и коловорот вызвали у меня бурю восторга. А находка моих «командирских» часов и офицерского компаса, взятых с собой больше по привычке подстраховываться, вообще повергла в ступор. У каждого есть вещи, которые идут с ним по жизни как верные друзья. Так и эти часы и компас. Часы подарил мне отец в честь окончания училища в одна тысяча девятьсот восемьдесят первом году, а компас я выпросил у деда, который прошел с ним две войны — Отечественную и японскую. Часы исправно шли, а компас, очищенный от набившейся грязи, послушно показал и север и юг. Я порадовался за советскую промышленность — в этих изделиях не было ни капли пластика, даже стекла компаса и часов были из настоящего стекла. Для предохранения от повреждений, крышка компаса имела еще и легкую латунную — дополнительную защиту. Имелся и два визира и деление картушки прибора на тысячные и градусы. Как ни странно, гномы отнеслись к обретенному богатству с прохладцей, хотя как не им радоваться такому изобилию инструментов. Фаин, оклемавшись, и выйдя на работу, пренебрежительно заметил:

— Подумаешь, невидаль! Да у меня с ребятами через полгода лучше будут! Мы почти все умеем делать, а если бы не…. Олень, то уже и с закаленной сталью были! Найденные вещи были инвентаризованы и прихватизированы Эльвирой для нужд общества, помещены в сокровищницу под надежную охрану, от случайной порчи и пропажи. Я отстоял только часы для своих нужд.

Тут спорить не приходилось — решающим фактором борьбы за выживание найденные вещи не будут, у нас уже есть необходимые материалы, инструменты и вещи, но нам годится все, и нечего на подарки судьбы нос морщить.

Находка заставила меня призадуматься. Заброс имущества явно произошел одновременно, или почти одновременно с нами. Что это? Дар неведомых экспериментаторов, первоначально закинувших нас почти голыми с минимумом инструмента, поглядевших — позабавившихся над тем, как мы выкрутимся из положения, а увидевших, что мы справляемся и не просим пощады, «великодушно» подкинувших неправедно изъятое у нас же имущество, к тому же в подавляющей части — безнадежно испорченное? Или — это просто те же экспериментаторы в нашем времени заметали следы и прятали концы в воду, путем отправки вслед за нами вещей, могущих навести на мысль и следы пропавших людей. Я надеялся, что все-таки предпринимаются меры по нашему спасению.

Раз так, посовещавшись с народом, порешили на видном месте мелом написать о наших нуждах, попросить — раз уж закинули сюда, необходимых нам вещей, типа инструментов и тканей, описав, что можно, а что нет пересылать, написали все на тщательно обтесанном «кремнями» камне, который разместили около точки попадания. Надпись сопроводили просьбой поскорей найти способ вытащить нас отсюда. Безо всяких эффектов, наш SOS стоял около солнечных часов, центр которых как раз располагался по центру площадки «приземления в каменном веке». И этак через полгода, надпись, воспринимаемая «посланием к высшим богам» нашими первобытными соплеменниками, начинающаяся со слов «Товарищи ученые, если Вы нас видите и наблюдаете, то…. (излагались просьбы о снаряжении и вытаскивании, об уведомлении родственников, у кого из нас они были о том что все в порядке),» в одно прекрасное утро украсилась окончанием «Имейте совесть, п…расы!» Надпись подновляли ежедневно. Официальную часть — днем, нарядом по лагерю. Неофициальная — возрождалась как феникс из пепла ежеутренне руками неизвестного доброхота.

Федор провел экспресс-расследование выявившее автора подписи — им оказался прохиндей Антошка Ким, у которого при серьезности и абсолютной надежности в делах постоянно случались подобные детские выходки. А вот дело обновления подписи взяли на себя неофиты — новые стражники из пополнений, сделавшие этот акт мелкого хулиганства чем-то вроде малой инициации — экзамена на вхождение в дружный коллектив этих отморозков, не боящихся ни черта, ни бога, и не имеющих авторитета выше Учителя и Командира Стражи. Отстояв положенный за это деяние наряд на службу, они уже с полным правом поступали в разряд «салаг» из простых новобранцев. Главное — было не попасться никому на глаза в момент нанесения надписи, а потом можно было гордо идти сдаваться — хоть самому Учителю, хоть Командиру.