— Ты не удовлетворена? — Джон был потрясен, — Любая другая умерла бы от усталости.

Шеннон залилась смехом.

— Я чувствую себя бодрой и свежей, но если тебе нужен отдых…

— Нам нужно поговорить, — напомнил Джон. Его лицо стало серьезным. — Хочу спросить тебя кое о чем, Шеннон. Знаю, ты никогда не лгала мне сознательно… Ты говорила, что ты не хочешь Кахнаваки…

— Джон Катлер, как ты смеешь!

— Не злись. Я верю тебе… Ответь мне. Ты ревнуешь меня к нему? К моей дружбе с ним? Ты считаешь, тебе нужно бороться с ним за мое внимание?

— Джон… — Шеннон опрокинула его на спину и уселась на него. — Все не так просто. Я не обижаюсь на тебя за вашу дружбу, но мне не хочется видеть, как ты страдаешь. Мне кажется, случись с ним что-нибудь, и ты будешь обвинять себя.

— Ты считаешь, я буду обвинять себя, если с ним что-нибудь произойдет, пока мы будем в Нью-Амстердаме? — Джон вздохнул с облегчением. — Это правда? Ты подумала, что я буду упрекать тебя за это?

— Да, Джон.

Он любовно погладил ее золотистые волосы.

— Это похоже на твой бред. Как я могу обвинять тебя в своих поступках? И я не буду обвинять себя за дела, совершаемые Кахнаваки. Клянусь тебе.

— Мне это нравится. Но даже если ты обвинишь меня когда-нибудь, я все равно буду любить тебя за твои честность, смелость, преданность.

— Шеннон! — в отчаянии простонал Джон. — Ты самая беспокойная женщина на свете. Я же сказал, что не буду обвинять тебя.

— Не будем больше об этом, — Шеннон потянулась за футболкой. — У нас еще несколько светлых часов. Далеко ли еще до дома твоей матери?

— Если идти так, как сейчас, то через три дня мы доберемся до фермы моего друга Чарльза Бингхэма. У него мы оставим мула и возьмем лошадей. Оттуда, думаю, мы доберемся за неделю. Подходит?

— Только если нам будет хватать времени на секс и сумасбродства, — она увернулась, когда Джон попытался схватить ее, и спросила шаловливо: — Что вы поймаете на обед, мистер Катлер?

— В этих краях водятся индейки, — осторожно сказал он. — Этим я не оскорблю твои чувства? Индейка лучше, чем утка, — Джон фыркнул, а Шеннон вспыхнула до корней волос.

— Понимаю, это похоже на ханжество.

— Да нет. Просто, я вспомнил выражение твоего лица, когда Принц преподнес тебе утку.

— Обожаю эту собаку. Кстати, где он?

— Охотится.

— Это ты отправил его?

— Я подумал, его присутствие может… заставить тебя сдерживаться.

— Так ты все предусмотрел? — Шеннон была потрясена. Пока она тщательно обдумывала свой хитроумный план, он придумал свой, еще более замысловатый. — Джон Катлер, ты полон неожиданностей.

— Как и ты, — глухо сказал он. Ее охватило острое желание снова доставить ему удовольствие. Джон, казалось, прочел ее мысли. Он встал и начал одеваться. — Еще несколько часов будет светло. Нужно идти. Продолжим дискуссию ночью.

Тихонько напевая песенку о любви, Шеннон оделась. Ее переполняло счастье: Джон любит и страстно желает ее. И снова лес для нее превратился в райский уголок, а в лице Джона она нашла любовника, друга и героя. Если бы можно было остановить время на год или два, или хотя бы на короткую жизнь…

Но реальность диктует свои условия. Шеннон вздохнула удовлетворенно, но мечтательно, когда Джон предложил ей идти рядом с ним. Он выступал в роли гида, и лес засверкал новыми красками. Он показывал ей куполообразные домики из ветвей и ила, построенные на берегах прудов семьями бобров. Рассказывал, что они помечают их мускусом, чтобы отпугивать незваных гостей. Ей удалось увидеть взрослого бобра, который в ярости бил по воде хвостом. При этом раздавались звуки, напоминавшие гром выстрелов. Шеннон взвизгнула, потом засмеялась.

Посмотри на Принца. Он злится.

— Бобры всегда его нервируют. Один из них сильно помял его однажды.

— В воде?

— Побоище началось на суше. Потом тот ужасный бобер утащил Принца в воду. Не так ли, дружище?

Принц подкрепил рассказ низким сердитым рычанием, перешедшим в повизгивание, когда Шеннон бросилась жалеть и ласкать его.

Потом Джон рассказывал ей об американском лавре. Шеннон узнала, что из его листьев можно приготовить чай или лекарство. Пела ли птица, рычало ли животное, он без труда называл их. Он показывал ей гнезда и норы. Рассказывал, как индейцы охотятся на енотов: сначала находят дерево, в котором они живут, потом рубят его и стучат по стволу, пока оглушенный енот не выскакивает им прямо в руки.

Шеннон часто останавливалась в изумлении. Его истории поражали и удивляли ее. Всю жизнь она слышала миф о том, что коренное население Америки лелеяло и хранило природу. Когда же Джон поведал ей о выжигании кустов. Шеннон взорвалась от возмущения.

— Ты хочешь сказать, что индейцы специально поджигают лес?

— Не лес, — усмехнулся Джон. Он ждал ее взрыва. — Они выжигают подлесок.

— Какое преступление! А если загорится весь лес!

— Десятки раз я видел, как это делается. Но ни разу не видел, чтобы загорелось хоть одно здоровое дерево. Живое дерево пропитано влагой. Сгорают только мертвые деревья и подлесок. Это своего рода искусство.

— Зачем это делают?

— Чтобы облегчить охоту. Когда нет подлеска, охотнику легче идти. Животных становится больше. Такие леса очень любят олени.

— Я разочарована. Думаю, индейцы так же хищнически уничтожают природу, как и европейцы.

— Ты не права, — протянул Джон. — Когда саскуэханнок убирает сухой подлесок, всем от этого польза. Когда колонист вырубает лес, животные остаются без дома.

— Пожалуй, ты прав, — признала Шеннон.

— И если саскуэханнок охотится на бобра, он нужен его семье. И он старается, чтобы бобр не испытывал сильной боли. Знаешь, почему?

— Нет.

— Потому что у бобра такое же право на жизнь, как у саскуэханнока. Индейцы искренне верят этому. Бобра поселили здесь с несколькими целями. Одна из них — давать человеку то, что необходимо ему для жизни — мясо, мех, зубы. Зубы у бобра прочные и острые. Из них делают инструменты. Все это необходимо человеку для жизни, а не для удовольствия.

— Понятно.

— Когда саскуэханнок убивает животное, он использует его полностью. Выбросить часть туши — значит проявить неуважение к жизни, которую отнял у живого существа. Значит, не было нужды убивать. А для саскуэханнока необязательное убийство — преступление.

— Наверное, бобер особо ценен для них?

— Любое животное ценно. Закон распространяется на всех и каждого. Убивать напрасно — запрещено. Причинять напрасную боль — запрещено. Расточительство — тоже запрещено.

— Никого нельзя убивать, кроме человека?

— Что?

Шеннон пожала плечами.

— Ты сам мне рассказывал о пытках, применяемых ирокезами к их пленникам. Как в данном случае рассматривать «запрещение ненужной боли»? — Когда Джон усмехнулся, она вспыхнула. — Если ты собираешься сказать, что пытка — необходимая боль, забудь об этом.

— Как ты относишься к тому, что некоторые племена считают оскорблением, если их соплеменника, взятого в плен, не пытают?

— Я скажу, что ты несешь чепуху.

Джон весело фыркнул.

— Помнишь, я как-то рассказывал тебе, что сенека практикуют «траурные войны», чтобы заменить погибших соплеменников?

— Рассказывал. Воруют детей у других племен и воспитывают их, как своих.

— Они не воруют младенцев. Берут детей постарше, даже подростков. Подростков пытают, чтобы определить самых стойких и смелых. Слабые им не нужны.

— Догадываюсь, что ты хочешь сказать, — она пристально смотрела на него. — Пройти через пытки и быть усыновленными — большая честь.

— Ты угадала, — обрадовался Джон.

— Даже, если тебя не украли. Держу пари, храбрецы, которые считают это большой честью, быстро меняют свое мнение, когда их начинают пытать.

— Если они начинают думать по-другому…

Шеннон старалась не улыбаться.

— Тогда их не стоит усыновлять? Какой ты несносный!

— Я объясняю тебе их философию. Мне показалось, ты заинтересовалась этим вопросом.