— Возможно, за нами наблюдает весь саскуэханнокский народ. — Рука его неторопливо скользила по плоскому гладкому животу к темному треугольнику внизу живота, покрытому завитками шелковистых волос. — Это их земля. Скоро они выйдут на охоту.

— Перестань… — Шеннон чувствовала, что Джон снова возбужден. Ей хотелось увидеть его, прикоснуться к нему. Казалось, Джон жаждал прикосновения к ее груди, спине, между ног. Он поднял футболку и коснулся губами груди. И тут Шеннон пришла в себя, оттолкнула его руки. — Нам лучше остановиться, — повторила она твердо. — Тебе нужно поесть, выспаться, голым, в твоей постели.

— Есть голым в постели? — притворно ужаснулся Джон. — Откуда у тебя такие вульгарные манеры, женщина?

Шеннон рассмеялась и легко вскочила на ноги.

— Мы все будем делать голыми в постели целых два месяца, — пообещала она. — Идем. И захвати бедного, крольчонка, чтобы не обидеть Герцогиню.

Джон наблюдал за ней, пока она одевалась. Затем подхватил ее сумку и разочарованно спросил:

— И куда это ты направляешься?

— В хижину. Мы с Герцогиней весь день идем по этой тропе, на юго-запад. Правильно?

— Эта тропа ведет в деревню, — Джон раздраженно махнул рукой в том направлении, куда она шла. — Отсюда ближе до деревни, чем до хижины. А я очень устал и, — горящими глазами он смотрел на Шеннон, ожидая возражений, — неплохо бы попасть на собственную свадьбу. Если ты, конечно, помнишь, что мы собирались пожениться. Кахнаваки уже все подготовил.

Шеннон поджала губы. У нее были совсем другие планы, но спорить с Джоном не хотелось. Похоже, он всегда получает то, что хочет. Кроме того, она надеялась заняться любовью, и как можно скорее. Ее мучила эта мысль еще и потому, что ей очень хотелось доставить ему удовольствие. К тому же вид обреченной деревни доведет ее до безумия. Шеннон призвала на помощь искусство убеждения, которому научилась за годы работы в фирме Дасти, и тщательно облизнула губы.

«Ну, Шеннон, давай! Покажи себя!» — велела она себе. Сияя сексуальной улыбкой с рекламного плаката, она тряхнула гривой золотистых волос, рассыпавшихся по плечам в очаровательном беспорядке, и обратила на Джона манящий многообещающий взор.

От изумления Джон лишился дара речи. Не спуская глаз с Шеннон, он вскочил на ноги, одним движением пересек разделявшее их пространство и обнял ее.

Она таяла от любви, пылала от желания. Их чувственный, волнующий поцелуй длился, казалось, целую вечность. Джон обнимал ее не только руками, но и всем сердцем и душой. И Шеннон обхватила руками его шею. Ее никогда еще так не целовали. Поцелуй был нежным и страстным, будто в любое мгновение они могли проснуться и обнаружить, что это только сон. Шеннон вспомнила, что ей снилось на берегу ручья. Не в этом ли сущность любви — жить в мире грез, даже когда просыпаешься, и быть с любимым даже в снах.

— Я хочу на тебе жениться, — прошептал он, целуя ее в шею. — Идем в деревню. Будь моей невестой.

— Твоя хижина ближе. Я хочу в твою большую, прекрасную постель.

— Шеннон, — он глубоко вздохнул. — Если сейчас мы отправимся в хижину, то проведем в постели… несколько дней… — Его глаза сверкали. — А потом мы поженимся подобающим образом? Ты это хочешь сказать?

— Я люблю твое тело. Красивое, сильное, мускулистое…

— Мы идем в хижину, — простонал Джон, жадно лаская ее ягодицы. — В деревне не найдешь укромного уголка, чтобы получить от тебя все, что я хочу.

Впервые в жизни Шеннон гордилась своей улыбкой, создавшей рекламу синим джинсам. Она поцеловала мочку возлюбленного.

— Я говорила, что я сделаю с тобой, Джон Катлер, но ты оскорбил мои лучшие чувства. Ты назвал меня вульгарной.

— Разве? — Он одобрительно посмеивался. — День идет совсем не по плану. Ты околдовала меня, Шеннон.

— Надеюсь, — в ее глазах светилась любовь… — Я хочу сделать тебя счастливым, Джон. Это — цель моей жизни — «По крайней мере, на следующих два месяца», — мысленно добавила Шеннон.

Она взяла его за руку, и они пошли туда, куда ей так хотелось.

Через несколько часов Джон снова был в приподнятом настроении и вспоминал неожиданную встречу с сенеками. Шеннон покорно слушала его, но ее охватило чувство грусти и скорби по саскуэханнокам. По словам Джона, Кахнаваки много лет говорил о своих «видениях». Впервые они появились у него во время затмения и возвращались при каждом следующем.

— Он утверждает, что французы, датчане, англичане и испанцы пришли в Северную Америку без божественного позволения, и что они получат моральное право жить на этой земле, только если духи, населяющие ее, отрекутся от нее в их пользу. Он уверен, что всякий раз, когда нараганзет стреляет из фитильного ружья, или саскуэханнок вышивает вампум стеклянными бусами из Италии, или сенека меняет меха на коньяк, духи понемногу отрекаются от своей земли. Речь не идет о пожаловании земель, хотя этот вопрос очень тревожит Кахнаваки, так как он считает, что земля не должна быть собственностью одного человека. Главное — отношение к душе земли. Вот что волнует его. Его пугают соблазны, возможно, даже поглощение культуры европейскими ценностями и обычаями.

— Он не захотел попробовать торт, — пробормотала Шеннон. — Я его угощала, я сама его испекла, но он отказался наотрез.

— Меня это не удивляет. Он не желает, чтобы культура его народа была ослаблена или даже зависела от предлагаемых европейцами удобств. Он считает, что это ослабит их связь с их землей.

— Моральные устои. Я понимаю его. Думаю, он хочет, чтобы европейцы вернулись домой.

— Да, ты права.

— И даже его брат и советчик? Ты ведь англичанин?

— Я? — Джон пожал плечами. — Родился в Англии. Но моя бабушка — француженка. Вырос среди датчан. Мой отец — бродяга, мачеха — Оджибва, приемный народ — саскуэханноки. Но самое главное, — голос Джона стал серьезным, — я — член клана Волка. Думаю, что ты не поймешь меня, Шеннон, но Кахнаваки уверяет, что я имею право жить здесь, потому что я уважаю и люблю эту землю и ее детей. Вот почему он относится к французам лучше, чем к англичанам. Французы находят убежище на этой земле и смешиваются с ее народом. Англичане стремятся воссоздать здесь Европу, построить вторую Англию, физически и духовно.

— А что Кахнаваки говорит о датчанах и испанцах?

— Он не торгует с испанцами, но я рассказывал ему о них. Он считает их слишком жестокими. Англичане скорее бездушны, чем жестоки. Что касается датчан, — Джон поморщился, — они, вооружали племена ирокезов, что ставит под угрозу саскуэханноков.

— Таковы его видения? Он хочет объединить все племена, я хочу сказать, народы против европейцев, чтобы изгнать их с континента?

— Он понимает, что изгнать их полностью невозможно, но надеется не допустить укрепления их моральных устоев и военного превосходства.

Однако есть племена, попавшие в зависимость от европейцев и желающие стать их наемниками, что вызывает беспокойство в Новой Англии и Виргинии.

— Разве ирокезы не воюют на стороне англичан? А гуроны — на стороне французов? — Шеннон вспомнила утверждение автора «Девственного леса», что ирокезы изгнали французов из Северной Америки ради англичан, после чего лишились власти.

— Французы допускают много ошибок. Они позволяют вовлекать себя в длящиеся десятилетиями распри и конфликты. Англичане более расчетливы в выборе союзников. У них все от ума, а не от сердца.

— Конфликты, начавшиеся еще до появления европейцев, должно быть, кровопролитные войны? Нельзя обвинять европейцев во всем, что происходит. — Шеннон вызывающе вздернула подбородок, вынужденная, в который раз, защищать от себя свое решение не вмешиваться в судьбу саскуэханноков, — Индейцы такие же люди со своими слабостями. Они могут быть жестокими, подозрительными, властолюбивыми…

— Здесь всегда процветало соперничество, порой жестокое, даже кровожадное, но в меньшей степени, чем в Европе. Здесь никогда не было огнестрельного оружия. Кахнаваки считает, что эта земля дана индейцам, как Европа европейцам.