— Чего я не понимаю, это с какой стати мужчина, монах или мизантроп, признается молодой женщине, что убивал.

— Я сам не свой, — простонал Тимон.

Энн бросила на него короткий взгляд. Он не смотрел на нее. Она воспользовалась этим, чтобы высыпать в горшок черный порошок, и медленно перемешала, задержав дыхание, пока он не растворился.

— Ну, — сказала она, отходя от плиты, — вы можете начать с фасоли. Она хорошо пойдет с хлебом.

— Хлеба уже нет, — пожаловался Тимон, уставившись в пустую тарелку.

— Вижу. — Энн старалась говорить как можно спокойнее. — Положите себе фасоли, а я принесу еще хлеба.

Тимон молча встал, взял тарелку и неуклюже шагнул к плите. Энн понаблюдала за ним, а потом прошла к кладовке.

Тимон, усевшись, сразу принялся загребать еду большой деревянной ложкой.

— Никогда такого не ел, — сказал он с набитым ртом. — Должно быть, дело в розмарине.

Энн отыскала еще один кусок хлеба. Медленно возвратившись к столу, она увидела, что тарелка Тимона почти пуста. Он взглянул на нее снизу вверх. Она коротко вздохнула и протянула ему хлеб:

— Вот.

Он кивнул и жадно проглотил остатки.

— Как же я был голоден, — тяжело дыша, сказал он.

— Оно и видно. — Она незаметно попятилась.

— Энн, вы, нечего и говорить, самая умная из всех женщин вашего возраста, кого мне приходилось встречать. Вы прекрасно готовите, и я догадываюсь, что вас неплохо обучили самозащите.

— Что?

— Человек, владеющий ножом, как ваш отец, склонен хвастать своим искусством перед ребенком. Вы из тех, кто не упустил бы возможности поучиться у него. Короче говоря, у вас есть нож, и вы знаете, как им пользоваться.

У Энн поникли плечи.

— Все же разные вещи — уметь пользоваться ножом и втыкать его человеку в живот.

— Чистая правда, — тяжело уронил Тимон.

— Кажется, — успокоительно заметила Энн, — недосып начинает сказываться.

— В самом деле… — Тимон с трудом поднял голову.

— Я бы не удивилась, если бы вы решили поспать, — мягко сказала Энн.

— Нет, — слабо возразил Тимон, — я не должен спать, пока…

Он уронил голову на стол и почти сразу захрапел.

Энн медленно вышла из кухни. Оказавшись в коридоре, она со всех ног бросилась к Большому залу. Когда Тимон разбудил ее, она заметила освещенные окна. Наверняка там кто-то работал.

Она пролетела через деканат. Ночь была непроглядно-черной, но Энн бежала по дорожке. Она только оглянулась раз-другой, проверяя, не последовал ли за ней Тимон.

Добежав до двери зала, она распахнула ее рывком и остановилась, задохнувшись. Роджер Эндрюс сидел на своем месте, склонив голову и в задумчивости помахивая пером. Девушка заколебалась. Нельзя к нему подходить. Он сразу ее прогонит.

Быстрый взгляд показал ей, что в тени сидит доктор Чедертон. Дремлет?

Она бочком придвинулась к нему и услышала его шепот:

— Энн, идите сюда, только тихо.

Она как тень скользнула по дощатому полу. Он сидел на скамье в тени стены.

— Я наблюдаю за Эндрюсом. Решил проверить догадку брата Тимона, что он убийца.

— Потому я и пришла, — выпалила Энн. — Я уложила брата Тимона в кухне деканата.

— Что? — громче, чем следовало бы, произнес Чедертон.

— Он пришел к моей комнате, — зашептала она. — Он так странно вел себя и говорил такие дикие вещи, что я не знала, что и делать.

— И… что же вы сделали? — Чедертон подвинулся вперед, словно собирался встать.

— Я угостила его снотворными травами. Отец дает мне дозу этого состава, когда ему кажется, что я слишком возбуждена и не смогу уснуть. Он действует мгновенно.

— И вы дали это средство Тимону?

— В десять раз больше, чем принимала сама.

— Зачем?

«Потому что он вполне может оказаться убийцей», — про себя ответила девушка, но вслух сказала:

— С ним что-то не так. У него путаются мысли. Я ему не доверяю. Он такое рассказал мне о своей жизни!

— Пожалуй, нам лучше выйти наружу, — предложил Чедертон, выпрямляясь на скамье.

— Лучше пойдемте со мной в кухню.

Вместо ответа он вдруг прижал палец к губам и кивнул на дверь погреба.

Энн, опешив, взглянула в ту сторону и с изумлением увидела, как одна из теней выдвинулась в зал.

Она открыла было рот, хотела что-то сказать, но Чедертон оттянул ее в тень и усадил рядом с собой.

Эндрюс как будто ничего не заметил.

Чедертон придвинулся к самому уху Энн:

— Кто-то пришел повидать Эндрюса.

— Нет, — возразила Энн, вытягивая шею, чтобы лучше видеть. — Так было и прошлой ночью, когда…

Она окаменела. Огонь свечи вдруг осветил нож: длинный тонкий ужас, нож для разделки мяса. Клинок сжимала черная фигура в капюшоне, монах или тень. Пришелец повернулся к Эндрюсу.

Энн хотела крикнуть, предостеречь, но крик застрял у нее в груди, как бывает в страшном сне. Она вскочила, но Чедертон ухватил ее за руку. Тень перепрыгнула несколько столов сразу, как будто ее тело неподвластно было земному притяжению, и обрушилась на Эндрюса. Оба опрокинулись на пол и скрылись за столами.

Взрыв криков, сдавленных ругательств, ударов, скрежета… Потом вверх поднялась белая рука, Эндрюс начал молитву. Громкие отрывистые слова лишены были смысла, так переполнял их ужас.

Энн вырывалась из хватки Чедертона. Она видела, как взлетела вверх темная рука, как под свечой блеснула кровь, а потом удар с тошнотворным глухим звуком обрушился на спину молящегося.

Энн наконец завопила. Чедертон выпустил ее и крикнул.

Убийца обернулся на голоса. Энн и Чедертон кричали, срывая горло. Кажется, убийцу ошеломила сила звука. В окно он мог увидеть огоньки, вспыхивающие в окнах спален. Встревоженно перекликались голоса снаружи.

Убийца застыл, уставившись прямо на Энн. Она выдержала его взгляд, хотя колени у нее подгибались. Невдалеке слышались шаги и голоса сбегающихся людей.

Убийца, кажется, заколебался. Энн не сомневалась, что он бросится на нее, но тут встал Чедертон.

— Стой где стоишь! — властно приказал он.

Голоса звучали у самой двери.

Убийца шумно выдохнул, развернулся и юркнул обратно в дверь погреба. Она захлопнулась за ним.

Мгновенье спустя, поняв, что он скрылся, Энн бросилась к Эндрюсу. Пол рядом с ним был залит кровью. Тем временем за ее спиной в зал ввалились прибежавшие на крик люди.

Энн бросила всего один взгляд на закрытую дверь погреба и опустилась на колени. Эндрюс лежал с закрытыми глазами, открыв рот. Из раны на груди еще лилась кровь. Энн приподняла его, соображая, как лучше остановить кровотечение. Пощупала большую вену на шее. Пульса не было. Не было и дыхания. И лицо уже начинало бледнеть. Энн закусила верхнюю губу. Она готова была действовать, но уже понимала: все ее усилия тщетны. Взглянув в лицо лежащему, она прошептала короткую молитву за его душу.

Роджер Эндрюс был мертв.

Марбери еще до полуночи увидел при луне свои конюшни. На обратном пути он не скакал, а летел. С каждым вдохом, ударом сердца, с каждой четвертью мили в голове вставали страшные видения. Страх заставлял забыть о мучительной усталости. Он, как мог, пытался загнать его внутрь, но при виде пылающих во всех окнах Большого зала огней ужас прорвался и охватил его. Что-то случилось! Кто мог бы работать там в полночь, да еще зажечь все свечи?

Марбери не помнил, как въехал во двор, как сполз с загнанной до полусмерти лошади, крикнул Ланкина и, не дожидаясь ответа, побежал к залу. Он уже слышал гул голосов. Что-то случилось.

Минуту спустя он ворвался в зал. Здесь было светлее, чем днем. Никогда еще Марбери не видел в зале столько свечей. Множество лучей сталкивалось и дробилось друг о друга, подражая раздиравшим его чувствам.

Первой он рассмотрел Энн — и как будто впервые увидел ее лицо. Она похожа на рафаэлевскую Мадонну, на боттичеллиевскую Венеру, но даже эти художники не сумели передать чудо простоты и святости в лице его дочери.