За дверью они замедлили шаг.

— Что вы надеетесь найти? — спросил Чедертон, обегая взглядом фундамент здания.

— Все, что окажется не на своем месте: отпечаток подошвы, оброненную вещь…

— Словом, все, что угодно, — заключил Чедертон.

— Да.

Вдвоем они обшарили каждый дюйм земли вокруг Большого зала. Они отыскали много камней, улиток, ржавых гвоздей, мышиных нор, полусгнивших каштанов и один беличий череп. Стены зала под янтарной черепицей высоко поднимались к небу. Здание замыкало общий двор между деканатом, спальными помещениями и часовней. Проходы между стенами были обсажены деревьями и кустами, но строгий вид двора не нарушала никакая зелень.

— Вы протестант, — заговорил Тимон после получаса безуспешных поисков, прошедших в молчании.

— Что навело вас на эту мысль: мое черное одеяние или моя сомнительная репутация? — спросил Чедертон, нагибаясь, чтобы осмотреть и спрятать в карман клочок бумаги.

— Будучи совсем другим человеком, гораздо моложе, я слышал вашу проповедь в Лондоне, в соборе Святого Павла. Кажется, в 1578 году.

— Именно так. — Чедертон разогнулся и потер себе спину. — Я весьма гордился той проповедью.

— Но не ваш отец.

— Марбери говорил, что вам известно все. — Лицо Чедертона смягчилось. Азарт сыщика погас в его глазах. — Вот и теперь вы вызываете призраки прошлого.

— Он был католиком, ваш отец.

— Истовым. Суровым. Я очень разочаровал его, когда восстал — лет за пятнадцать до той проповеди, которую вы слышали. Вскоре после пробуждения во мне веры я обратился к отцу за небольшим вспомоществованием. Наша семья была чрезвычайно состоятельной. Он прислал мне рваный кошелек с одним гротом и совет просить милостыню. А потом лишил меня наследства.

— Но вы не стали просить милостыню.

— Если долго смотреть на эту стену, — почти шепотом проговорил Чедертон, — он встает перед моим взором. Я неизменно вижу его разгневанным, неподатливым, как эти камни. Он ни разу не слушал моих проповедей. А я не пошел на его похороны. Я старик, но, когда мне является призрак отца, я теряюсь, как ребенок.

— И все из-за расхождений в столь нематериальном предмете, как слова.

Чедертон поднял лицо к солнцу, а ладони сложил на груди у сердца.

— Понимаю. Вы все же допрашиваете меня.

— Я никоим образом не подозреваю вас в убийстве, — возразил Тимон.

— Я о другом, — не шевельнувшись, отозвался Чедертон. — Ваши интересы простираются во многих направлениях.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Не знаете? — рассмеялся Чедертон. — Вы пытались втянуть меня в дискуссию о «чем-то столь нематериальном, как слова».

— Я только…

— Тс-с! — приказал старик. — Я должен подумать.

На голом орешнике у стены Большого зала сидели несколько крупных ворон. Казалось, они прислушиваются. Тимон не стал настаивать и молча ждал, переглядываясь с одной из черных птиц.

— Вы предполагаете, что наш перевод, работа, которой мы здесь занимаемся, дала повод к убийствам. — Глаза Чедертона превратились в щелки, он часто дышал. — Вы задумались, не вызывает ли она у протестанта столь яростного протеста, чтобы подвигнуть его на убийства. Такой человек сделал бы дьявольское дело.

— Меня занимает гораздо более глубокий вопрос, — резко возразил Тимон, столкнувшись взглядом с Чедертоном. — Я хотел бы знать, не от самого ли истока наша Библия замутнена ложью. Прошлой ночью Лайвли показал мне свидетельство великого обмана.

«Пусть-ка он выпучит глаза!» — решил Тимон.

Однако Чедертон только улыбнулся и медленно, глубоко вздохнул.

— Что ж, брат Тимон, нам, кажется, есть о чем поговорить.

Поднялся холодный ветер, но Тимон почти не замечал холода. Старик что-то знал. Это было написано у него на лице.

— Здесь не место для разговора, — прошептал Чедертон. — Нас легко подслушать. Вопрос, который нам следует обсудить, совершенно секретный. Некоторыми сведениями я бы ни в коем случае не поделился с вами, если бы вы уже не начали подозревать. Этот вопрос много важнее жестоких событий, случившихся в этом зале, убийств…

— Куда пойдем?..

— Если вы не слишком замерзли, — предложил Чедертон, — лучше нам остаться под открытым небом. Найдем место, к которому никто не сможет подойти незамеченным.

— Погода мне безразлична. И я тепло одет.

— А вот я, — вздохнул Чедертон, — рад буду укрыться от ветра.

— Можете предложить подходящее место? — терпеливо спросил Тимон.

Чедертон без лишних слов зашагал к стене внутреннего сада. Тимон шел за ним.

— Когда сочтете удобным, — заметил он, пристраиваясь рядом, — можете показать мне обрывок бумаги, который минуту назад подняли и положили в карман.

— А, вы заметили!

— Да.

Чедертон порылся в кармане и достал искомый листок.

— Поверьте, я собирался поделиться этим с вами.

Тимон взял обрывок.

— Такие листы используют здесь все. Их можно видеть на каждом рабочем столе.

Тимон впился глазами в листок, как коршун, высматривающий мышь. Поднял к свету и кивнул.

— Разрыв свежий, — спокойно заключил он. — Обрывок пристал к подошве.

Чедертон замедлил шаг.

— Каким образом?..

— Взгляните сюда. — Тимон протянул ему листок. — Линия разрыва еще не загладилась. Оторвано недавно. А здесь в уголке отчетливый отпечаток каблука.

Чедертон прищурился, присмотрелся и наконец согласился:

— Полагаю, вы правы.

— Возможно, это обрывок того самого листа со странной цитатой, который оказался во рту у мастера Лайвли.

— Полагаю это возможным, — сказал Чедертон, двинувшись дальше, — но какое это имеет значение?

— В зале может найтись лист, от которого оторван этот клочок. И может быть, они совпадут. Это, в свою очередь, может привести к другим открытиям.

Чедертон с улыбкой покачал головой.

— Марбери не напрасно так верит в вас. Вы найдете убийцу.

Мощеная дорожка оканчивалась аркой в стене. Стена была высотой футов четырнадцать, арка — в половину ее высоты. За воротцами Тимон увидел маленький ухоженный садик с несколькими скамьями посередине. Скамьи окружали пруд около пяти футов в поперечнике, еще не совсем оттаявший. Стайка вьюрков осторожно пробиралась по льду к воде. Вокруг прудика правильными кругами были высажены кусты бирючины разных видов. От них расходились четыре цветочные клумбы в форме трапеций с вогнутой стороной, повторяющей изгиб центрального круга. На клумбах густо цвели крокусы.

Войдя, монах и ученый сразу проследовали к скамьям.

— Пройдет меньше месяца, — чуть срывающимся голосом заговорил Чедертон, — и место крокусов займут тюльпаны и гиацинты. Весной же, как знать, что высадит здесь наш садовник? В прошлом году — настурции!

— Боюсь, что пристрастие английского медведя к оформлению садов в таком стиле способствует настороженному отношению к нему в других странах мира.

— Вы в самом деле так думаете? — заинтересовался Чедертон.

— Подобное насильственное отклонение природы от естественного ее порядка, — отвечал Тимон, — всякому внушает подозрение. В этом видится аллегория вопроса: что еще может сделать Англия, чтобы подчинить мир своему закону?

Чедертон застыл на месте.

— Вы говорите как итальянец!

Тимон тоже остановился.

— Прошу прощения?

— Я пятьдесят лет изучаю языки. Ваш выговор почти безупречен, но вы не англичанин. Любопытно, известно ли это обстоятельство декану Марбери.

— Не могу сказать, что известно декану Марбери, — хладнокровно возразил Тимон, — однако вопреки всей вашей учености могу сообщить, что мой отец, когда я был очень молод, находился на дипломатической службе. Годы, когда формируется личность, я провел в Генуе. Едва ли это превращает меня в итальянца, хотя и могло сказаться в моей речи — и в моих взглядах на садовое искусство.

— Хороший ответ, — хмыкнул Чедертон. — Не знаю только, можно ли ему верить.

— Едва ли в данный момент это существенно. У нас есть более важные темы для обсуждения.