Слова показались Марбери смутно знакомыми, но он промолчал.

— Эта ужасная записка, несомненно, написана рукой самого Гаррисона.

Лайвли постучал основанием свечи по мятой изорванной записке.

— Согласен, — спокойно признал Марбери.

В его сознании возникла дикая картина: убийца силой раскрывает Гаррисону рот, принуждая его съесть собственный труд.

— Это сообщение? — задумался Лайвли.

— Или предупреждение? — спросил Сполдинг.

— Это работа дьявола, — уверенно заключил Чедертон.

— Тем больше оснований, — вмешался Марбери, слегка повысив голос и прикрыв тонкой вуалью снисходительности острое нетерпение, — хранить тайну. Теперь всем нам следует вернуться к себе. Прошу вас освободить этот зал. Прошу прощения у присутствующих, но я хотел бы поговорить с мастером Лайвли наедине.

Несколько человек немедленно двинулись к дверям. Остальные нерешительно последовали за ними. Оглянулся только Чедертон.

Когда за последним закрылась дверь, Марбери начал:

— Кто-то должен расследовать это чудовищное происшествие… И вы не хуже меня знаете, как бесполезны местные стражники.

— Вы полагаете, что вам…

— Нет, — заверил его Марбери. — Я прекрасно сознаю, какие политические страсти разгорятся, если я возьму расследование на себя. И это к лучшему для вас. Если бы я следовал очевидному, вы оказались бы первым подозреваемым.

— Я? — вырвалось у Лайвли.

— Вы нашли тело. Вы ненавидели Гаррисона.

— Я поднял тревогу! — огрызнулся Лайвли.

— Идеальное прикрытие…

— Со всем возможным почтением… — в голосе Лайвли не было ни малейшего почтения, — ваш рассудок замутнен выпитым бренди. Это ясно каждому. Запах ощущается в вашем дыхании.

Лицо Марбери выразило целую драму: все пять актов пронеслись, мгновенно сменяя друг друга, — гнев, сдержанность, задумчивость, спокойствие и снисходительность. Наконец он заговорил, словно обращался к школьнику:

— Тем больше оснований назначить независимого следователя, мастер Лайвли. А если я и выпиваю по вечерам немного бренди, то только чтобы уснуть. Заботы этого мира испаряются с первым хорошим глотком, и я отхожу ко сну другим человеком. Спокойным, почти как в детстве. И я рад этому, потому что крепкий сон ночью делает меня терпимее к оскорблениям грядущего дня. Он позволяет мне не отвечать на оскорбления насилием. В молодости я, не задумываясь, ответил бы обидчику ударом кинжала.

Лайвли покосился на левый рукав Марбери: он свисал ниже, чем правый, превосходно скрывая короткий клинок. Ему вдруг пришло в голову, что благоразумнее не противоречить декану.

— Итак, — выдавил он, с трудом сглотнув, — вы знаете подходящего человека?

— Едва ли, — сухо отозвался Марбери. — Но, кажется, я знаю, где можно такого найти.

Следующий вечер застал Марбери на пользовавшейся самой дурной славой улице Кембриджа. Он помедлил, прежде чем взяться за дверную ручку. С ног до головы он был одет в черное. Плотный плащ скрывал его до колен, шляпа низко надвинута на лоб. Он еще мог бы уйти. На миг ему даже подумалось, что уйти было бы лучше. Его охватило странное предчувствие. Он нащупал кинжал, скрытый в складках плаща. Твердая рукоять вернула ему уверенность. Но даже открывая дверь, он не мог объяснить, зачем это делает.

Низкие потолочные балки людной таверны заставили Марбери пригнуться. Никто его не замечал. В подобных местах люди старательно отводят глаза, чтобы сохранить себе жизнь.

Стены покрывали грязные разводы, плесень и пятна совершенно невыразимых оттенков. Шум производил почти комическое впечатление: прерывистый гомон человеческих голосов. Мужчины в рваных черных туниках, мальчишки в грязных красных камзолах, старые пьянчуги в бурых лохмотьях толпились вокруг длинных столов. За отдельными столами, покрытыми относительно чистыми скатертями, восседала знать местного пошиба: мелкопоместный эрл в красной шапке, состоятельный лавочник в грубом шелке, жестянщик в темном, как сланец, фартуке. Эти сидели за столами из длинных медово-желтых досок на скамьях из толстых стесанных бревен.

Полом служила утоптанная английская земля, усыпанная соломой, объедками и спящими псами. Места, свободные от столов, лавок и людей, занимали колонны: шестидюймовой толщины обтесанные бревна, подпиравшие просевший потолок.

Идеальное место для встреч темных личностей, подлых заговоров, для грязной работы дьяволов в человеческом обличье.

Марбери взглянул на молодую женщину в имбирно-желтом платье за стойкой. Ее взгляд лишь на миг метнулся вправо, к дверце в дальнем углу, и она тут же вернулась к работе. Марбери двинулся к дверце.

Он сжал ручку, глубоко вздохнул и с внезапным приливом энергии толкнул дверь. Он видел, как подскочили трое, сидевшие внутри. Марбери шагнул в комнату и прикрыл за собой дверь. Тишина, стоявшая здесь, казалась тревожной после шума таверны. К тому же трое мужчин, освещенные единственной свечой, были в масках. Их монашеские одеяния, черные, как пушечный чугун, поглощали свет.

— Хорошо, — начал Марбери. — Вы получили мою записку. Я сомневался, успеете ли вы собраться так скоро. При нашей последней встрече около трех лет назад…

— Ш-ш! — остановил его сидевший посередине.

— На этот раз я ожидал увидеть ваши лица, — невозмутимо продолжал Марбери, — поскольку мы уже имели дело друг с другом.

— Сядьте. — Мужчина встал. — Пожалуйста, называйте меня Самуилом. Это — Исайя, а его вы можете называть Даниил.

Марбери позволил себе улыбку, лишь в малой степени передававшую его презрение. Какие мелкие люди занимаются шпионажем, думал он, выдумывают себе фальшивые имена и затевают такие вот тайные свидания. Эти представители англиканской церкви были в его глазах тем более смешны, что упорно подражали католикам.

— А какое из ветхозаветных имен вы присвоите мне? — тихо спросил он.

— Сядьте же! — Исайя указал на стул. — Мы согласились оказать вам содействие, потому что под угрозой великий труд нашего короля!

Отодвинутый стул проскрежетал по полу, как заступ по твердой могильной земле.

— И нам следует поторопиться. — Голос Самуила звучал вороньим карканьем. — Мы нашли именно такого человека, какой вам нужен. Мы рассказали ему об убийстве переводчика Гаррисона. Он согласен вам помочь.

Марбери сел и молча слушал. В логове воров молчание — союзник. Но его левая рука медленно втянулась в рукав и нащупала рукоять клинка.

— Кстати, человек этот — бывший католик. Милостью Божьей, он обратился к англиканской церкви около двадцати лет назад, — проскрипел Самуил.

Марбери вздохнул, распознав скрытую в словах фальшь.

— Двадцать лет назад, при королеве Елизавете, человеку приходилось выбирать между обращением и смертью. Обращение из страха всегда подозрительно.

— В те годы, — продолжал Самуил, игнорируя слова Марбери, — он помогал Филипу Сидни в труде над его великой «Аркадией». Люди сэра Филипа рекомендуют его. Однако в то время, по причинам, о которых вам лучше не знать, он действовал под другим именем. Ныне оно стерто из всех записей.

— В таком случае откуда у вас такая уверенность, — начал Марбери, откинувшись на стуле, — что этот человек…

— Он исчез из всех документов!

Глаза под маской не мигали, но губы Самуил напряженно поджал.

— Понимаю, — коротко кивнул Марбери.

— Надеюсь, что понимаете, — проскрежетал Самуил. — Итак, продолжу рассказ. Мы представили этого человека домочадцам Сидни для удостоверения его личности. Дряхлый слуга Джейкоб, у которого память на лица пережила память на имена, узнал его. В списках оплаты работников сэра Филипа этот человек числился просто как «монах». Этот монах нам и нужен. Мы могли бы представить некоторые свидетельства, что он обладает способностями…

— Вы хотите сказать, что у этого человека имеются рекомендации, — протянул Марбери, — которые я могу показать другим, но рекомендации эти сомнительны. В чем-то они верны, но проследить источник невозможно. И, полагаю, вы не назовете мне настоящего имени этого монаха и ничего больше о нем не скажете.