— Хотел бы я быть уверенным…

— Тогда начну я. — Тимон повернулся к ближайшей скамье.

— Да, — немедленно согласился Чедертон, — может быть, вы расскажете мне, что навело вас на мысль…

— Лайвли незадолго до смерти показал мне очень древний список Евангелия от Луки — доказывающий, что самое имя Спасителя на протяжении тысячелетий передавалось неверно.

— Понятно, — вздохнул Чедертон. — У меня все началось с верблюда.

Он с довольным видом опустился на скамью. Тимон остался стоять, ожидая продолжения.

— Вам, вероятно, знакомо предостережение Господа, что легче верблюду пройти в игольное ушко, чем богатому — в царствие небесное?

— Евангелие от Матвея, глава девятнадцатая, стих двадцать четвертый.

— А вы никогда не задумывались о необычности этого образа? — улыбнулся Чедертон.

— Мне казалось, Господь хотел образно выразить невозможность…

— Нет, — отрезал старый ученый. — Нигде в Писании Он не использует столь искусственных метафор. Его образы просты и аналогии естественны. В этом — красота Его слова. Только этот пассаж бросает вызов чувствам. Я еще в ранней молодости заметил, что здесь что-то не так.

— Но…

— И обратился к греческому оригиналу свидетельства святого Матвея. И обнаружил, дорогой мой брат Тимон, что в первом Евангелии говорится «камилос», а не «камелос».

Тимон не смог сдержать резкого вздоха.

— «Камилос» — канат, «камелос» — верблюд.

— До нелепости простая ошибка. Я так и вижу согбенного монаха в темной келье, с единственной свечой на столе. Он работал за полночь, перед глазами все расплывается, он принимает «е» за «i» — и в нашу Библию вводится образ, куда более взывающий к странным мечтам, чем слова Христа.

— Легче канату пройти в игольное ушко, — повторил про себя Тимон. — Такова метафора мессии.

— Конечно, ошибки такого рода достаточно невинны. Но с тех пор я начал задумываться. А когда я задумываюсь, у меня разыгрывается аппетит. А когда у меня разыграется аппетит…

— Разве не доказывали, что выражение «игольное ушко» относится к узким воротам в городской стене Иерусалима? — припомнил Тимон.

— Марк использует слово «рафик», Лука — «белой». Оба обозначают швейную иглу, а не архитектурное понятие. Да и к чему это объяснение, если Спаситель сказал «канат», а не «верблюд»?

— Да… — Тимону не стоялось на месте. Он начал бесцельно расхаживать перед скамьей.

— Такое открытие — одна буква из целого океана слов — бросило мне вызов, — продолжал Чедертон. — Откуда мне было знать, что я открываю дверь, которая захлопнется за моей спиной? Я тридцать лет блуждаю в лабиринте сомнений.

— Потому что обнаружили другие ошибки — не столь невинные. — Тимон приостановился. — По словам Лайвли, ваша группа обнаружила более пяти тысяч ошибок перевода. Он сказал, они восходят еще к Никейскому собору.

— Многие из моих ученых собратьев забывают, — устало, опустив взгляд в землю, заговорил Чедертон, — что Никейский собор был своего рода полем битвы. В 325 году, когда проходил этот собор, христианская церковь не многим отличалась от очередной секты иудаизма. Тогда были приняты некоторые ошибочные решения. Многие из документов, которые остались у нас, порождены тем расколом. Многие были уничтожены. Другие спрятаны почитавшими их людьми — мужчинами и женщинами. Никейский собор определил путь церкви. Я думаю, она увела нас от Христа.

— Вы говорите как протестант, — усмехнулся Тимон. — Основной целью Никейского собора было определить истинную природу Христа, а не уничтожать тексты Библии.

— Постарайтесь осознать масштаб события, — настаивал Чедертон. — Определяя природу Христа — был ли он чисто духовной сущностью или телесным созданием, — собор создал фильтр. Фильтр, отцеживавший идеи. Придя к решению, что Христос был человеком и обладал телом, которое умерло и восстало из могилы, они отсекли добрую половину христианских учений.

— Половину, которая полагала Христа духовной сущностью, — кивнул Тимон. — Половину, которая находила мысль об оживлении мертвой плоти языческой и отвратительной. Они понимали воскресение в мистическом смысле.

— Из этой половины и происходят потаенные тексты.

— Вы изучили их все.

— И считаю, что они более точны, — с горячностью подхватил Чедертон, — и более верны Слову Божьему, чем те Библии, которые ныне в обращении. Папы преднамеренно утаивают от нас тайные учения!

Тимон не успел ответить, потому что кто-то выбежал в сад из-под арки.

— Брат Тимон! — крикнула тень.

Тимон не поверил своим ушам.

— Энн?

Девушка бежала так быстро, что черный плащ веером стелился за ней. Ветер, сбив капюшон, открыл бледное лицо, маску отчаяния.

— Идемте! — потребовала она, остановившись у внешнего круга живой изгороди и устремив на мужчин умоляющий взгляд. — Отец в конюшне. Он в ужасном состоянии. Что-то страшное… идемте же!

Не дожидаясь ответа, она развернулась и помчалась обратно, явно не сомневаясь, что Тимон последует за ней.

Он повернулся к Чедертону.

— Идите, — кивнул старик. — Вы ведь говорили, что Марбери только прошлой ночью уехал в Лондон? Если он вернулся так скоро и Энн в таком отчаянии — случилось что-то серьезное. Я поспешу за вами, насколько позволят мои кости.

Тимон кивнул и пошел за девушкой. Выходя из сада, он увидел, как Энн бежит поперек каменных дорожек к конюшням, и бросился следом.

Оба очертя голову пронеслись между высокими зданиями, мимо голых деревьев, через мощеный двор, окружавший конюшни. Двор этот представлял собой круг всего ста футов шириной, открытый с двух сторон для входа и выхода. В каждой половине круга стояло четыре низких здания конюшен, не больше восьми футов высотой. Среди них выделялось одно, более высокое. Это был каретный сарай со странным девизом над входом. Дерево построек побелело от времени и явственно пахло свежим сеном и старым навозом. Этот запах, ударив в ноздри Тимона, пробудил глубоко скрытые воспоминания.

В большей части конюшен, судя по тишине, было пусто, но в каретном сарае шумели. Энн, задохнувшись, остановилась в нескольких шагах перед открытой дверью. Тимон увидел за ней Марбери, распрягавшего лошадей.

— Декан Марбери? — окликнул он.

Тот застыл, словно окаменев. Потом, высунувшись наружу, быстро проговорил:

— Брат Тимон? Хорошо. Вы мне не поможете?

— Отец… — начала Энн.

— Пожалуйста! — рявкнул тот. — Третий раз прошу! Не входи!

— Вам помочь с лошадьми? — спросил озадаченный Тимон.

— Господи! — бросил Марбери, выходя во двор. Энн быстро попятилась.

— Дочь, — от звука его голоса застывал воздух, — будь так добра сходить за старшим конюхом. Он нам понадобится. Брат Тимон, вы нужны мне внутри.

— Но с тобой все хорошо? — не отставала Энн. — И где Том?

При упоминании этого имени силы, казалось, покинули декана. Он ссутулился и закрыл глаза.

— Разве не он вез тебя? — спросила она чуточку тише.

— Он. — Марбери всхлипнул.

— Что с ним? — прошептала она.

Декан, не находя слов, кивнул в сторону кареты.

Тимон вошел в сарай, ощупал руками борт кареты и отыскал ручку. Повернул ее и открыл дверь.

Даже в полутьме он сразу увидел, что живых в карете нет. Кроме того, краем глаза он видел, что Марбери с необъяснимым вниманием наблюдает за ним.

— Можно говорить свободно? — спросил он, чуть заметно кивнув на Энн.

— Там, в карете, Том? — леденящим голосом спросила девушка.

Марбери кивнул, не сводя взгляда с лица Тимона.

— А кто второй? — спокойно спросил тот.

— Еще и второй! — перебила Энн.

— Разве вы не видите, кто он, брат? — Марбери не двинулся с места.

Тимон подошел вплотную к карете и широко распахнул дверцу. Луч солнечного света пробрался во мрак, окружавший тела. Он светил не ярче свечи, но позволял рассмотреть черты убитого.

Тимон нагнулся — и не успел сдержать резкого вздоха, узнав лицо.