На лотке также лежали стерильные тампоны. С помощью манипулятора Стоун по одному подхватывал тампоны, брал мазки с поверхности капсулы и убирал их в чашки с питательной средой. Ливитт в это время вводил необходимую информацию в ЭВМ, чтобы не перепутать, откуда именно они взяли мазок. Пройдясь по наружной поверхности, они приступили к забору мазков по внутренней площади. Стоун с крайней осторожностью, отрегулировав микроскоп на максимальное увеличение, взял соскоб с зеленых пятен и сразу отправил их в питательные среды.

Затем с помощью остроконечного пинцета он подхватил песчинку и перенес в чистую стеклянную чашечку.

Весь процесс занял у них более двух часов, после чего Ливитт запустил программу под названием «МАКСКУЛЬТ». Эта программа брала на себя автоматический контроль над целой сотней высеянных в чашках Петри культур. Одни должны храниться при комнатной температуре и нормальном атмосферном давлении, другие – подвергнуться воздействию жарких и холодных температур, высокого давления и вакуума, низкого и высокого уровня кислорода, света и темноты. Одно только распределение чашек заняло бы несколько суток, однако ЭВМ могла справиться за несколько секунд.

После запуска программа Стоун поставил чашки Петри на конвейерную ленту, по которой они отправились к контейнерам для выращивания культур.

Теперь им оставалось только ждать от одних до двух суток, пока там что-нибудь вырастет.

– Ну а пока что, – произнес Стоун, – мы займемся изучением этого куска камня, если это действительно камень. Вы умеете пользоваться ЭМ?

– Постольку-поскольку, – Ливитт слегка замялся. Он не работал с электронным микроскопом уже около года.

– Тогда я подготовлю образец. Еще нам понадобится масс-спектрометр. Все оборудование автоматизировано. Но для начала нам требуется большее увеличение. Какое максимальное оптическое увеличение в морфологической лаборатории?

– Тысячекратное.

– Займемся этим в первую очередь. Отправьте туда образец.

Ливитт изучил консоль и нажал кнопку «Морфологическая». Стоун же с помощью манипуляторов поместил чашку на конвейерную ленту.

Они оба обернулись и взглянули на настенные часы: те показывали 11:00. Ученые работали уже одиннадцать часов.

– Пока что… – подал голос Стоун. – Все идет нормально.

Ливитт только усмехнулся и скрестил пальцы.

Бертон работал в секционной. Он был напряжен и взвинчен и никак не мог избавиться от мыслей об увиденном в Пидмонте. Спустя несколько недель, анализируя свои действия и мысли, он сожалел о том, что не мог полностью сосредоточиться на работе.

Потому что он допустил несколько серьезных ошибок в первой же серии экспериментов.

Согласно инструкции Бертон был ответственен не только за вскрытие трупов животных, но и эксперименты по определению путей передачи заболевания. Честно говоря, для выполнения такой работы лучше подошел бы Ливитт, но ученые решили, что его навыки пригодятся и для выявления и распознания микроорганизма.

Поэтому задача по определению путей распространения болезни пала на плечи Бертона.

Эти эксперименты были относительно просты и незамысловаты – для начала требовалось понять, как именно передается болезнь. Бертон выстроил в ряд несколько клеток, каждая из которых имела собственный доступ к воздухопроводу; однако все они были объединены одной вентиляционной системой.

Бертон поместил герметичную клетку с трупом норвежской крысы рядом с другой клеткой, в которой сидела живая крыса. Он нажал кнопку и открыл доступ воздуха из одной клетки в другую.

Крыса сразу же умерла.

«Интересно», – подумал Бертон. Заболевание передается по воздуху. Он взял следующую клетку с живой крысой, но на этот раз установил между ними микропористый фильтр с диаметром пор в 100 ангстрем – размером с небольшой вирус.

Он открыл доступ воздуха – крыса осталась жива.

На всякий случай он выждал несколько мгновений. Возбудитель, кем бы он на самом деле ни являлся, по размерам все же был крупнее вируса. Бертон поменял фильтр, заменив его на более крупный, затем на другой и наконец на самый крупнопористый. Он выжидал, пока крыса не умрет.

В итоге последний фильтр пропустил возбудитель. Он проверил его диаметр: два микрона – размер небольшого клеточного организма. Наконец-то хоть что-то ценное: теперь им известны размеры возбудителя.

Важность открытия было трудно переоценить, ведь одним простым экспериментом он исключил версию о том, что данное заболевание вызывается белковыми или иными химическими соединениями. В Пидмонте они со Стоуном предположили, что во всем виноват выделяемый живыми организмами газ.

Тем не менее теперь стало понятно, что газ здесь ни при чем. Заболевание передается возбудителем размером с клетку, которая намного крупнее молекулы или частицы газа.

Следующий шаг был не сложнее предыдущего – требовалось определить, заразны ли трупы животных.

Он выкачал весь воздух из клетки с дохлой крысой. От резкого снижения давления труп разорвало, но Бертона это не смутило.

Убедившись, что в клетке образовался вакуум, он пустил внутрь свежий, чистый отфильтрованный воздух и открыл доступ воздуха к живой крысе.

Ничего.

Интересно. Он вновь задумался. С помощью дистанционно управляемого скальпеля он надрезал труп, чтобы содержащиеся внутри организмы точно попали в воздух.

Ничего не произошло. Живая крыса со счастливым видом носилась по клетке.

Результаты были вполне очевидны: мертвые животные не заразны. Поэтому стервятники, хоть и клевали мертвые тела, так и не погибли. Болезнь передавалась не через трупы, а через микроорганизмы и только воздушным путем.

Микроорганизмы в воздухе – смертельны.

Микроорганизмы в трупах – безвредны.

Отчасти это было довольно предсказуемо и коррелировалось с теорией аккомодации и взаимной адаптации бактерий и человека. Бертон давно интересовался этим вопросом и читал лекции в Бейлорском медицинском университете.

Для большинства людей бактерии ассоциируются только с болезнями. Однако на самом деле болезнетворны всего три процента бактерий; остальные либо безвредны, либо даже полезны для человека. Например, в нашем кишечнике проживает огромное количество бактерий, которые способствуют нормальному процессу пищеварения. Человек нуждается и зависит от них.

Более того, человек в прямом смысле живет в море бактерий. Они повсюду – на коже, в ушах и во рту, в легких и желудке. Все наше окружение, каждый наш вдох и прикосновение – все содержит бактерии. Они вездесущи. Но в большинстве случаев мы об этом даже не догадываемся.

На то есть причина. Что человек, что бактерии привыкли друг к другу, адаптировались, выработали взаимный иммунитет.

И на это тоже есть своя, и весьма хорошая, причина. Согласно одному из главных принципов биологии эволюция всегда направлена на увеличение репродуктивного потенциала организма. Человек, погибший от воздействия бактерии, был плохо приспособлен к жизни и умер, возможно, не оставив после себя потомство.

Но и бактерия, убившая своего носителя, ничем не лучше – ведь паразит, уничтоживший своего хозяина, в итоге погибнет вместе с ним. По-настоящему эффективный паразит живет за счет хозяина, не убивая его.

А самые приспособленные хозяева не просто принимают паразита, но еще и получают от него какую-либо выгоду, позволяют работать на себя.

– Самые приспособленные бактерии, – рассказывал Бертон, – вызывают не более чем легкие недомогания или не вызывают их вообще. Вы можете носить одну и ту же клетку Streptococcus viridans в своем организме на протяжении шестидесяти, а то и семидесяти лет. Все это время вы спокойно растете и размножаетесь, как и стрептококк. То же можно сказать и про Staphylococcus aureus, который за все время вызовет у вас всего лишь несколько прыщей. С возбудителем туберкулеза вы можете прожить многие десятилетия, а с сифилисом – хоть всю жизнь. Да, последние примеры – не самые легкие заболевания, но в последнее время их переносят гораздо легче, чем раньше, потому что человек и бактерия приспособились друг к другу.