Нет, он никому ничего не скажет. С ним все будет в порядке: главное не смотреть на мигающие огни.

Джереми Стоун устал, но понимал, что все равно не сможет уснуть. Он расхаживал по лаборатории и никак не мог выбросить из головы мысли о птицах в Пидмонте. Он вспоминал все, что там произошло: как они увидели птиц, как травили их хлоразином и как те погибли. Он вновь и вновь прокручивал в голове те события.

Он что-то упустил. И это не давало ему покоя.

Он задумался об этом еще в Пидмонте, но потом переживания как-то забылись и вновь вернулись, когда Холл рассказывал о пациентах на полуденном совещании.

Холл что-то упомянул, какой-то факт, связанный с птицами. Но что именно? Какие именно слова вызвали эту ассоциацию?

Стоун покачал головой. Он никак не мог вспомнить. Зацепки, логичные заключения, разгадки – все хранилось у него в голове, но он не мог вытащить их наружу.

Он сжал голову руками, проклиная свой мозг за упрямство.

Как многие другие умные люди, Стоун относился к собственному мозгу с определенной толикой настороженности; мозг – машина точная и умелая, но довольно импульсивная. Его не удивляло, когда порой эта машина давала сбой, хотя боялся и ненавидел такие мгновения. Порой, когда его одолевали мрачные раздумья, Стоун подвергал сомнению практическую ценность мыслительных процессов. Иногда он завидовал лабораторным крысам; до чего же примитивен их разум. Они даже помыслить не могли об уничтожении всего своего вида; этим мог похвастать один лишь род человеческий.

Стоун частенько повторял, что человеческий интеллект приносит больше проблем, чем пользы. Он разрушает, а не созидает, сбивает с толку, а не объясняет, скорее разочаровывает, чем удовлетворяет, приносит зло, а не добродетель.

Иногда Стоун сравнивал человека и его огромный мозг с динозаврами. Даже школьники знали, что динозавры переросли самих себя, доросли до таких размеров, что не смогли выжить. Никто не задумывался, что человеческий мозг, сложнейшая структура во всей известной Вселенной, требующий от организма столько ресурсов, приведет к его вымиранию.

Уже сейчас мозг потребляет не меньше четверти всей крови нашего организма. Четверть всей крови, которую качает сердце, поступает в мозг – орган, на который приходится лишь малая часть от общей массы тела. А если в будущем мозг только увеличится в размерах, возможно, он станет потреблять еще больше – быть может, настолько, что захватит власть над своим хозяином и покончит с телом, которое служит ему переносчиком.

Возможно, в своей безграничной одаренности они найдут способ уничтожить себя и друг друга. Иногда, во время заседаний Госдепартамента или Министерства обороны, окидывая взглядом окружающих, он видел не людей, а серые изощренные мозги. Ни плоти, ни крови, ни рук, ни глаз, ни пальцев. Ни ртов, ни половых органов – все это им ни к чему.

Просто мозги. Мозги сидят на совещаниях и решают, как им перехитрить другие мозги.

Глупость какая.

Он помотал головой, подумав, что становится похож на Ливитта – теперь и ему в голову лезут дикие мысли.

Тем не менее в мыслях Стоуна прослеживалась определенная логика. Если действительно бояться и ненавидеть свой мозг, то однажды придет мысль его уничтожить. И свой собственный мозг, и чужие.

– Я просто устал, – произнес он вслух и взглянул на настенные часы: без двадцати двенадцать – вот-вот начнется полуночное собрание.

Они собрались в том же помещении, что и в прошлый раз. Стоун окинул взглядом коллег и понял, что все устали. Никто, включая его самого, не выспался.

– Мы взялись за дело слишком рьяно, – сказал он. – Не стоило работать круглыми сутками. Уставший человек склонен допускать ошибки. Утомление нарушает как мыслительный процесс, так и координацию. Мы можем все испортить из-за проблем с концентрацией и вниманием. Начнем выдвигать неверные предположения и делать неправильные выводы. Этого нельзя допустить.

Команда пришла к соглашению отдыхать не менее шести часов в сутки. Эти сроки показались всем вполне разумными, ведь вероятность заражения из Пидмонта больше не представляла проблемы: город был уничтожен атомной бомбой.

Возможно, ученые еще долго находились бы в неведении, если бы не Ливитт: именно он предложил зарегистрировать кодовое наименование нового организма. Все с ним согласились.

В углу комнаты стоял телетайп шифровальной связи, который целыми днями шумно печатал поступающие извне материалы. Машина могла не только принимать данные, но еще и отправлять их: передаваемый материал набирался строчными буквами, а полученный – заглавными.

Однако с момента прибытия на Уровень № 5 никто из них не утруждал себя читать полученные сообщения. Все были слишком заняты, чтобы тратить время на дежурные военные депеши, которые никак не касались дел «Лесного пожара». Однако из-за того, что база была внесена в список подстанций сети «Кулер» (прозванная некими шутниками «Двадцаткой лучших»), сообщения туда все-таки приходили. Эти подстанции представляли собой двадцать важнейших стратегических объектов страны и были напрямую связаны с подвалом Белого дома. Кроме «Лесного пожара» в их число входили база Ванденберг, мыс Кеннеди, Командование воздушно-космической обороны Северной Америки, база ВВС «Райт-Паттерсон», Форт-Детрик и база на Вирджинии-Ки.

Стоун подошел к телетайпу и ввел сообщение, сразу же перенаправленное ЭВМ на Центральную станцию кодирования, которая проверяла и присваивала индекс всем проектам, включенным в систему «Кулер».

Последовала долгая пауза. Телетайп гудел и щелкал, но ничего не печатал. Затем выплюнул длинный рулон бумаги:

Стоун нахмурился:

– Мы же сами пока ничего особо не знаем.

Однако телетайп был крайне нетерпелив:

Стоун обдумал ответ и напечатал:

– Кажется, мы не попадаем под установленные категории, – улыбнулся Стоун.

– Ну вот и все, – сказал Стоун.

Бертон тем временем просматривал пачку бумаг за телетайпом. Он печатал сообщения на длинном бумажном рулоне, который постепенно выдвигался в стоящий рядом ящик. Там накопились десятки метров рулона, которые никто не читал.

Он молча прочитал одно из сообщений, оторвал его и протянул Стоуну.