– Выходи за меня, Лида, – попросил он.

– А Павел, дети? – засмеялась она. – Про них ты подумал? Их что? Побоку?

– Детей я усыновлю, а Павел для тебя отрезанный ломоть.

– Вчера письмо прислал, зовет в областной центр, ему хорошую квартиру посулили, – ответила Лида. – А мне не хочется отсюда уезжать. Без меня самодеятельность развалится, да и должность у меня выборная – секретарь поселкового Совета! Ты ведь тоже голосовал за меня?

– Не любит тебя Павел! – вырвалось у него.

– Я знаю, – вдруг тихо произнесла она. – Не любит… Но ведь любовь не вечна, когда поженились – любил, я это чувствовала, а потом… эта молоденькая учительница с бесстыжими глазами… Только не будет Павлу счастья с ней.

– Ты знала?! – ахнул он.

– Не слепая, – усмехнулась Лида. – И что в нашем поселке можно скрыть?

– И смеялась, шутила, вида не подавала? – продолжал удивляться Широков.

– Я смолоду веселая, Ваня, – сказала она. – Не пристает ко мне горе-печаль! Лучше, думаешь, если бы я его пилила, закатывала сцены на весь поселок, как Маруська Корнилова своему. И чего добилась? Мужик все равно ушел от нес, а она волосы рвала на голове. От горьких дум и слез бабы быстрее стареют, Ваня.

– Как это можно по нескольку раз любить? – раздумчиво произнес Иван Степанович. – Я одну тебя люблю и буду до смерти любить.

– И это я знаю, Ваня, – вздохнула она. – Такая большая любовь ох как редко кому выпадает! Счастливый ты человек.

– Я?! – вытаращил он глаза. – Да как у тебя язык-то повернулся такое ляпнуть, Лида? Был ли в моей жизни хоть один день, чтобы я о тебе не думал? И жив-то лишь тем, что ты счастлива. Если бы Павел мучил тебя или поднял руку, я, наверное, смог бы его убить, право слово!

– Что ты городишь, Ваня! – всплеснула руками она. – Из нас двоих если кто и мучился, так это Паша. Делить свою любовь на двоих думаешь просто? Он разрывался, бедняга, на куски между мной, ею, детьми… Нет, родимый, моему муженьку не позавидуешь!

– Она еще жалеет его! – сплюнул под ноги Широков.

– В присутствии человека не говорят о нем в третьем лице, – улыбнулась женщина.

– Куды мне до пего! – нахмурился Иван Степанович. – Павел – светлая голова, недаром пошел на повышение, а я…

– Простой электрик, – рассмеялась Лида. – Ты уже говорил… Дело не в этом. Я любила Павла, наверное, я сейчас люблю, конечно, не так, как раньше… Зачем тебе женщина, Иван Степанович, которая все еще любит другого?

– Я буду тебя на руках носить, Лидушка! Ноги мыть и воду пить! Молиться!

– Ты кому-нибудь в любви признавался? – с любопытством взглянула на него Лида. Она была удивительно моложавая: розовые щеки, ясные глаза, тоненькая девичья фигура, светлые волосы рассыпались по плечам. Она на голову ниже Степана, а рядом с высоким грузным Павлом выглядела девчонкой.

– Тебе первой, – выдохнул Широков. – Кому я еще мог признаться в любви, коли сохну уж который год по одной тебе?

Лида дотронулась до его густых каштановых волос, чуть отступивших со лба, погладила по чисто выбритой крепкой щеке. У Степана от нахлынувшего счастья замерло сердце. Боясь спугнуть это прекрасное мгновение, он медленно повернулся к ней и, обхватив сильными руками за плечи, принялся жадно целовать.

Женщина не отстранялась, не отталкивала его, ее голубые глаза прижмурились, щеки еще больше зарделись. Ей приятно было его неистовство, такой неуемной страсти к ней не проявлял Павел даже в самые первые дни их близости.

– Лидушка, родная, кровинка моя! – повторял он. – Теперь только смерть нас разлучит! Никому не отдам, никому! Я столько ждал!

– Да что же это мы делаем, господи! – первой опомнилась она, высвобождаясь из его объятий. – Еще светло, люди увидят…

– Пусть, пусть! – громко заговорил Иван. – Ты моя теперь, Лидушка!

– Обо мне-то ты подумал? – осадила она. – У меня дети немалые, небось все уже понимают!

– Наши теперь дети, наши!

– Такую обузу взвалить на себя? – испытующе смотрела на него Лида. – Твоя мать не допустит…

– Что мать? – счастливо улыбался он. – Ты и я – вот кто все решает.

– Боюсь я, Ваня, – зябко передернула она худенькими плечами.

Дрожащими руками он вытащил из пачки папиросу, закурил, его черная бровь изогнулась, губы сложились в трубочку, щеки запали, втягивая дым. Лида сбоку смотрела на него: с Павлом его, конечно, не сравнить, муж – видный, белый лицом, а Иван – сутуловатый, длиннорукий, да и с лица не красавец. Но от него исходит спокойствие. А что молчаливый, так это и хорошо. Вон Павел краснобай, а дома последнее время губ не разожмет, ходит, скрипя половицами, мрачнее тучи. На что у нее легкий характер, а и то порой изнывала от тоски. Присушила его длинноногая востроглазая Инга Ольмина! Как-то случайно в его бумагах обнаружила ее письмо, поплакала тайком, прочтя его, а мужу и вида не подала… Зачем, спрашивается, ей такая жизнь? Павел – честный, совестливый человек, уж она-то знает, а как он переживал, когда учительница уехала! Уехать-то уехала, а и увезла с собой их счастье. Пусто стало в сердце Павла, а пустота порождает пустоту: умерла и Лидина любовь к мужу. Мать говорит, дескать, живите ради детей! Нет, она, Лида, с этим не согласна. Когда в доме нет покоя, детям тоже несладко. Она не помнит своего отца, да и мать не так уж много уделяла ей внимания, это сейчас, в старости, заговорила о материнских чувствах, а в детстве Лида много чего видела… Не очень-то мать считалась с ней, бывало, из дома выставляла, когда мужчина заявлялся… А с такой большой любовью, какая у Ивана Степановича, ей не приходилось встречаться в своей жизни. Постепенно Широков вошел в ее жизнь, она часто думала о нем и внутренне уже готовила себя к тому, что, если и уйдет Павел, у нее останется Иван… Павел далеко, и мысли его не о ней, Лиде… Стоит ли больше мучить этого хорошего, преданного ей человека? О любви она сейчас не думала, ее любовь с Павлом умерла, будет другая или нет, пока не важно. Любви Ивана Широкова на двоих хватит… Он ей не противен. Вон как забылась – на виду у соседей целовалась-обнималась.

– Ребятишек уложу, как стемнеет, приходи, – прошептала она. – Видно, судьба нам быть вместе, Ванечка! – приподнялась на цыпочки и, обхватив тонкими руками его крепкую шею, поцеловала в губы.

На теплоходе Игорь Найденов познакомился с латышкой Эльвирой. Высокая беловолосая девушка с родинкой на лбу, как у индианки, сразу привлекла его внимание. Он и на полчаса не оставлял девушку одну. В туристской поездке это нетрудно – все повсюду ходят вместе. Эльвира чисто говорила по русски, но с таким приятным прибалтийским акцентом. Она работала монтажницей на рижском заводе «ВЭФ», кроме нее были с этого завода еще два мрачноватых длинноволосых парня, которые на пару пили в баре пиво и закусывали копченым угрем. На землячку они почему-то мало обращали внимания, на танцах больше приглашали русских девушек.

Радость распирала Найденова – все получилось, как он и предполагал: путевку получил без особого труда, профсоюзная организация целинного совхоза даже оплатила часть ее стоимости. Заработанные на целине немалые деньги Игорь истратил на золотое с бриллиантом кольцо, которое зашил в джинсы вместе с другими золотыми вещами, приобретенными раньше, – к выезду из СССР Игорь готовился давно, почти с тех самых пор, как познакомился с Изотовым, – деньги, что были на книжке, по совету своего шефа не стал снимать, правда, не оставил доверенность и Кате… О ней и дочери Жанне душа не болела. Впереди новая, захватывающая, интересная жизнь, стоит ли думать о прошлой? К жене он давно охладел, а дочь, которую воспитывала теща, не вызывала у него никаких отцовских чувств. Может, родись сын, все было бы по-другому? Многие знакомые только и толкуют о своих детях, а Игорю всегда были скучны эти разговоры. На целине он почти и не вспоминал о жене и дочери. У него там закрутился такой роман с Милой!..

Теплоход приближался к берегам Франции.