Было еще одно, что последнее время сильно заботило Семена Яковлевича, хотя он в этом никому, даже жене, не признавался: появилась неуверенность в себе. У него не было высшего образования, а техникума, который до войны закончил, для начальника крупного строительства было явно недостаточно. Из институтов приезжали молодые специалисты с высшим образованием – таких под началом Супроновича было шестеро. Конечно, у него опыт, практика, но недостаток знаний с каждым годом все больше ощущался, тем более что строительство промышленных объектов усложнялось, новые проекты подчас были для него трудноразрешимой головоломкой. А учиться было поздно – так по крайней мере он считал.

Два месяца Семен Яковлевич приводил в порядок изрядно запущенное во время болезни отца хозяйство, хотел было продать корову, но мать и слышать об этом не хотела. Вместе с Варей и сыном Никитой выехали с ночевкой на сенокос. Сын поначалу все больше сидел на берегу с удочкой, но потом стал граблями ворошить сено и даже научился косить. Варвара в светлом сарафане сгребала сено в копенки. Ее полные руки покраснели от загара.

Здесь, на сенокосе, Семен Яковлевич понемногу освободился от тяжелых мыслей о своем будущем. Привычная работа, которую испокон веков выполняли отцы, деды и прадеды, вдруг приобрела для него глубокий смысл. Будет сено на зиму – корова будет сыта. Значит, будет и молоко. Он уже корил себя за то, что хотел избавиться от коровы. Корова – это не только молоко, сметана, масло, а и удобренная земля на огороде. А разве сенокосная пора – это не праздник? Исстари крестьяне всей семьей выезжали на покос с гармошками, песнями. Карьера, служебные треволнения – все это преходящее, а крестьянский труд на земле – это незыблемое, вечное. В Комсомольске-на-Амуре его нет-нет и прихватывал радикулит, а здесь с утра до вечера гнет спину на покосе и чувствует себя великолепно, да и Варя будто помолодела, чаще смеется, шутит с Никитой. Приятно, что и сыну здесь нравится. Смешно видеть, как он, подражая отцу, раскорячивает ноги, срывает пук травы и степенно обтирает влажное от сока жало косы…

В полдень приехал на «газике» Дмитрий Андреевич Абросимов. Сам за рулем. Машину поставил у заросшей по берегам камышом и осокой неширокой речки, вышел из нее в безрукавке и широких полотняных брюках, высокий, полный. Темные с сединой волосы отступили со лба, большой прямой нос и скулы почернели от солнца. Он посмотрел в их сторону, улыбнулся и неторопливо направился к ним. Семен Яковлевич был без рубашки, солнце прижигало плечи и спину, Варя советовала надеть рубашку, чтобы не пережарился, но и он, и сын ходили в одних трусах. Когда от жары становилось невмоготу, втыкали косы в землю и бежали на речку купаться. Семен Яковлевич прислонил косу к пышному ольховому кусту и пошел навстречу шурину. Сын, продолжая в низине сгребать сено, с любопытством поглядывал на гостя. Варя, готовившая у палатки на костре похлебку, выпрямилась и, улыбаясь, ждала брата. Белый платок был низко надвинут на лоб: в отличие от своих мужчин, она опасалась обгореть на солнце.

Дмитрий Андреевич с час, наверное, косил в низине рядом с Семеном Яковлевичем, сначала он обошел шурина, но вскоре шаг его замедлился, он стащил безрукавку, затем и майку, то и дело смахивал пот со лба. А Супронович все так же ровно взмахивал косой, и высокая скошенная трава покорно валками ложилась перед ним. Видно, Варя пожалела брата и позвала всех обедать на час раньше.

На сколоченном из тонких березовых жердин столе аппетитно дымился в мисках мясной с картошкой суп, на деревянной доске – крупно нарезанное сало, желтоватые головки чеснока, перья лука, укроп. Вместо скамеек – черные пни, их приволок сюда Никита.

– Племянник-то тоже навострился косой махать, – похвалил Никиту Абросимов. – Видно, жилка крестьянская в нем есть!

– Когда своих-то в Андреевку привезешь? – спросила Варя. – Я твою жену и в глаза не видела. Родственники называется…

Улыбка сползла с загорелого лица Дмитрия Андреевича, он взял деревянную ложку и стал из алюминиевой миски хлебать суп. Густые брови его сурово сдвинулись.

– Я и сам ее редко вижу, – помолчав, пробурчал он.

– Не везет тебе, Дима, в семейной жизни, – вздохнула сестра.

– Дети в институте учатся, Рая работает, по-моему, у меня все в порядке, – сказал Дмитрий Андреевич.

– Передо мной-то не хитри, – заметила Варя. – По тебе видно, что обделен ты женским вниманием: на рубашке пуговицы нет, брюки не поглажены, да и вид у тебя не ахти.

– С непривычки-то сто потов выступило, – усмехнулся он.

– И мама всегда говорила, что чужая нам твоя Рая, – гнула свое Варвара. – Сама ни ногой в Андреевку и детей не отпускает. Чего нос-то задирать перед своими? Чем мы ей не угодили?

– Ты же не видела ее? – упрекнул жену Семен Яковлевич. – Чего зря наговариваешь?

– Наша мама не ошибается в людях, – заметила Варя.

– Что же мне, в третий раз жениться? – усмехнулся Дмитрий Андреевич. – И все начинать сначала? Не поздно ли, сестренка?

– Живи как знаешь, – покачала головой Варя. – Как это наша мама-то говорит: «Проживешь ладно, коли жизнь построишь складно».

– Она говорит и так: «Жизнь вести – не вожжой трясти», – заметил Дмитрий Андреевич.

– Я тебя знаю, – сказала Варя. – У тебя ведь всегда работа на первом месте.

Она ушла к речке посуду мыть, Никита поспешил к «газику» с выгоревшим брезентовым верхом. Взглянув на отца и дядю, будто спрашивая разрешения, забрался в кабину, сел за руль. И лицо у него было довольное.

– Слышал, что твой братец Леонид зимой тут объявился? – когда они остались вдвоем, сказал Дмитрий Андреевич. – Какие-то счеты у него были с Матвеем Лисицыным, прикончил его и скрылся. По всей стране ищут, но он не оставил следов.

– Не думал я, что он, собака, если жив остался, сюда когда-либо нос сунет, – помолчав, угрюмо заметил Семен Яковлевич. – Меня спрашивали и на Дальнем Востоке про него.

– Куда надумал-то? – перевел разговор на другое Дмитрий Андреевич. – Я, конечно, тебя не тороплю. Отдохни как следует…

– Мне все равно, – махнул рукой Семен Яковлевич.

Разговор о младшем брате явно его расстроил. Он сломал папиросу, достал другую и, позабыв зажечь, мял во рту. Появившиеся глубокие складки на лбу и у обветренных губ сразу на несколько лет состарили его.

– Не хочешь в Климово? – предложил Абросимов. – У нас тут большое строительство. И для Вари найдется интересная работа в Доме культуры.

– Из Андреевки мы никуда, – отказался Семен Яковлевич. – Мать хворает, да и Варя отсюда ни за что не согласится уехать. Рада без памяти, что наконец дома.

– Тогда можешь хоть завтра принимать дела у бывшего директора деревообрабатывающего завода, – сказал Абросимов. – Собственно, за этим я к тебе и приехал.

– А куда же нынешнего? – растерянно спросил Семен Яковлевич. Предложение секретаря райкома застало его врасплох.

– Под суд, – жестко ответил Абросимов. – Продал, ворюга, три вагона строевого леса на Украину, а денежки прикарманил. Такие вот дела!

– У меня ведь другая специальность, – сказал Семен Яковлевич. – Я – строитель.

– На Дальнем Востоке заворачивал такими стройками, неужели не потянешь маленький заводик?

– Лесопильный цех там ни к черту не годится, – заговорил Супронович. – Оборудование допотопное, да и какой это цех, если стены стоят, а крыши нет над головой. И новый мебельный – пока что одно название! Побывал я там, посмотрел… Не знаю, кто только такую продукцию у них покупает.

– Я знал, что ты согласишься, – сказал Абросимов. – Пока это всего-навсего заводишко, а ты сделай его, Семен, заводом. И райком тебе поможет.

– А чего это ты толковал про Климово? – спросил Семен Яковлевич. – Из-за Леньки? Думаешь, и на меня будут земляки коситься?

– Я этого не думаю, – отрезал Дмитрий Андреевич. – Хочется верить, что рано или поздно его поймают.

– Веришь, рука не дрогнула бы…

– Верю, – сказал Абросимов.

Леонид Супронович вылез из вишневого «мерседеса» вслед за высоким молодым человеком в узком костюме с треугольным кончиком платка в нагрудном кармане. Солнце ярко светило на безоблачном небе, нежно зеленели подстриженные деревья вдоль металлических сеток, окружающих каменные виллы. Узкие красные дорожки пересекались с заасфальтированными широкими подъездами. Когда «мерседес» впритык остановился возле высоких железных ворот, выкрашенных в серебристый цвет, как и крыша двухэтажной виллы, створки бесшумно ушли на роликах в стороны. В кирпичной пристройке возле ворот никого не было видно. Перед виллой раскинулись несколько ромбовидных клумб, газоны аккуратно подстрижены – этакий зеленый бобрик! Двери гаража вели в подвальное помещение. Не очень высокие деревья на территории мало давали тени. Они тоже были подстрижены. На первом этаже бросалось в глаза широкое, сверкающее на солнце окно – такие окна бывают в мастерских художников. Зато окна на втором этаже были небольшие, полукруглые. На крыше торчало несколько антенн.