– Двое, говорят, копыта откинули на Синем озере, – ввернул Гена.

– Ты с этим блатным жаргоном-то кончай, Гена, – покачал головой Дмитрий Андреевич. – Культурный человек, почти отличник, а разговариваешь, как беспризорник…

– Я не нарочно… Сами словечки-то срываются с языка.

– Ну, договорились? – поднялся с бревен Абросимов.

– О чем? – вскочил и мальчик.

– На днях приглашаем Офицерова, представителя из районной рыбинспекции и создаем Бслозерское общество охраны природы. Ты будешь старшим. По рукам?

Гена протянул директору маленькую, но крепкую руку:

– Забили!

Сизов прибыл в детдом из колонии для несовершеннолетних, куда попал за мелкое воровство, родителей у него не было, убегал несколько раз из детдома, было подозрение у Абросимова, что он и тут долго не задержится. У ребят Гена Сизов пользовался непререкаемым авторитетом, возможно, и потому, что был самым сильным и скорым на расправу. Дмитрий Андреевич исподволь приглядывался к нему, не особенно придирался к блатным словечкам, которые прилипли за время беспризорничества к мальчику, просил и воспитателей быть с ним помягче. И Гена пока вроде и не помышлял о побеге, а теперь, если его энергию направить в полезное русло, может, выбросит эту мысль из головы Вот только как его отучить от курения? Сам смолит, да и другие мальчики, глядя на него, балуются.

– Ты подскажи ребятам, чтобы разную живность не таскали в класс, – попросил Дмитрий Андреевич. – Это ведь жестоко не только по отношению к учителям, но к тому же ежу… Была у него семья, может быть, дети, папа, мама, а вы взяли и лишили его всего этого. Для вас это игрушка, а для животного – трагедия.

– А что, у них тоже… есть папы, мамы? – тихо спросил мальчик.

– Так я на тебя надеюсь, Гена, – улыбнулся Абросимов. Про папу, маму можно было бы и не говорить… – Дай-ка мне папиросы.

– Что? – опешил Гена.

– Куда ты припрятал пачку и спички?

Мальчик нагнулся и достал из-под бревна смятую пачку «Беломорканала» и коробок.

– Вам бы следователем работать, Дмитрий Андреевич, – усмехнулся Гена.

– Я знаешь как отвыкал от курева? – поделился Дмитрий Андреевич. – Купил леденцов – слышал, есть такие «Театральные» – и посасывал себе, когда тянуло курить… Заходи вечерком, у меня еще с полкилограмма осталось.

– Вот жизнь! – нарочито громко вздохнул мальчик. – Ни поговорить, как тебе хочется, ни покурить…

– Эх, Гена, Гена! – заметил Абросимов. – Курево-то как раз и укорачивает нашу жизнь. – Он сунул пачку в карман и зашагал к дому, потом остановился и, не оборачиваясь, уронил: – Шагом марш в школу!

Вадим Казаков только что вернулся из Москвы, и в первый же вечер ему позвонила Красавина и попросила завтра утром прийти к ней на Лиговку, У нее будет интересный человек, который хочет с ним познакомиться. Он обругал себя за невнимательность: уже месяца два не навещал Василису Прекрасную, всегда вот так – все откладываешь, откладываешь, а потом забываешь… Василиса Степановна говорила приветливо, в ее голосе не чувствовалось обиды. И все равно Вадиму было неудобно.

В одиннадцать он был у нее.

– Познакомься, – представила она поднявшегося из-за стола молодого мужчину в коричневом костюме и тонком светлом свитере. Он назвался Игнатьевым Борисом Ивановичем. Среднего роста, русоволосый, простое улыбчивое лицо.

– Кофе или чаю? – улыбнулась Василиса Степановна. – Да, ты любишь чай…

Она ушла на кухню и скоро вернулась с подносом, на котором дымились две чашки с чаем, стояла ваза с печеньем. Заметив недоумевающий взгляд Вадима, сказала:

– Извините, у меня через полчаса урок, я вас оставлю одних. Вадик, когда будешь уходить, покрепче захлопни дверь. Всего доброго! – И, одарив их на прощание улыбкой, взяла с тумбочки кожаный портфель, который Вадим помнил еще со дня своего приезда в Ленинград, и ушла.

– Я – капитан КГБ. Очень рад с вами лично познакомиться, по вашим печатным работам я давно вас знаю.

– И нужно было именно так нам встретиться? – озадаченно спросил Вадим.

– Так удобнее, – улыбнулся Игнатьев. Улыбка у него располагающая, на вид ему лет двадцать шесть, может, немного больше. В светлых глазах совсем нет того самого стального блеска, который был присущ анекдотичному майору Пронину…

Игнатьев начал разговор о последней статье Вадима в «Советской России», так, между прочим, обмолвился, что тоже закончил отделение журналистики ЛГУ, – выходит, они в какой-то мере коллеги, – он снова улыбнулся, давая понять, что это шутка – куда, мол, ему тягаться с таким зубром, как Казаков.

– Дошло! – сообразил наконец Вадим, зачем понадобилась эта встреча. – Вы, наверное, хотите подробнее узнать о бывшем карателе Леониде Супроновичс?

– Пожалуй, мы больше о нем знаем, чем вы, – мягко заметил Игнатьев.

– Жаль, что этот палач и убийца скрылся, – сказал Вадим.

– Леонид Супронович числился у нас в списках разыскиваемых государственных преступников. После вашей статьи наше посольство потребовало у ФРГ выдачи главаря карателей…

– Он скрылся, – вставил Вадим. – Мне об этом написал западногерманский журналист Курт Ваннефельд…

– Леонид Супронович убит, – спокойно сказал Игнатьев. – Тут в газете… – Он достал из лежавшей на столе папки газету с броским заголовком готическим шрифтом, протянул Вадиму: – Вы по немецки читаете?

Вадим отрицательно покачал головой, тогда капитан быстро перелистал многостраничную газету, нашел отчеркнутое красным карандашом место и бегло прочел о том, что при загадочных обстоятельствах в Дюссельдорфе среди бела дня погиб русский эмигрант Петр Осипович Ланщиков.

– Насколько мне известно, последняя его фамилия была Ельцов Виталий Макарович… – заметил Вадим.

– У него было много фамилий, – сказал Борис Иванович. – Но главное, что предатель нашел свой конец и… – он с улыбкой взглянул на Казакова, – не без вашей помощи!

– А я-то тут при чем? – удивился гот.

– Вы раскрутили весь этот змеиный клубок, как говорится, взяли Супроновича за ушко да на ясно солнышко…

– Собаке собачья смерть, – сказал Вадим. – Конечно, лучше было бы судить его в Климове или в Андреевке, где он натворил во время оккупации немало кровавых дел.

– Вы давно были в родных краях? – неожиданно задал вопрос капитан.

– Все лето там работал…

– Вы хорошо знаете брата Леонида Супроновича?

– Семен – честный человек, – уверенно ответил Вадим. – Он помогал партизанам, и его самого родной братец чуть было собственноручно не расстрелял. Нет, Семен Яковлевич ни во что дурное не замешан.

– А другие? Ну, кто был на оккупированной территории?

– Вы имеете в виду Шмелева? – Вадим не совсем понял вопрос: в оккупации были многие, но активно служили немцам – единицы. – Или Костю Добрынина? Первый был заметной фигурой у немцев, а второй – отсидел, что положено, и сейчас работает, кажется, на стеклозаводе. Художником, что ли.

– Вадим Иванович, а почему бы вам не написать книгу про это время, про своего родного отца – Ивана Васильевича Кузнецова? Это был настоящий разведчик!

«Вот почему назвал меня Ивановичем… – подумал Вадим. – И Василиса про книгу говорила…»

– В голову не приходило, – улыбнулся Вадим. – И потом, я отца мало знал. Родители развелись, когда мне было пять лет. Правда, в партизанском отряде встречались несколько раз. Василиса Прекрасная…

– Прекрасная? – удивился Борис Иванович. – Кто же это такая?

– Оказывается, и вы не все знаете, – рассмеялся Казаков. – Так отец звал Красавину. А Казаков Федор Федорович, усыновивший меня, – я с гордостью ношу его фамилию – был мне всю жизнь как родной…

– Иван Васильевич Кузнецов очень много сделал в годы войны. И был таким же отважным разведчиком, как и его однофамилец Николай Кузнецов, действовавший на Западной Украине.

Василиса Прекрасная не раз говорила, что он, Вадим, мало знает про своего родного отца… Кажется, даже обмолвилась, мол, стоило бы написать о нем. Но ему и в голову это не приходило. В своей повести для детей он даже не упомянул об отце. Василиса, прочитав рукопись, ничего не сказала, но он заметил, что она расстроилась… Почему же он так старательно обходил упоминание о своем родном отце? Во первых, тогда, в партизанском отряде, мало знал о его работе – их, мальчишек, не посвящали в такие дела, во-вторых, считал отца виноватым в уходе из семьи. Если мать никогда не распространялась об этом, то бабушка, Ефимья Андреевна, все уши прожужжала, что «собачник» загубил жизнь ее дочери, бросил с двумя малолетними ребятишками и даже алименты не платит… Позже Вадим узнал, что гордая мать отсылала переводы обратно в Ленинград.