Дмитрий Андреевич ломал голову: просто порыбачить приехал Иван Степанович или что-то другое привело его сюда? Лицо у него довольное, искренне радуется каждой пойманной рыбешке.

– Вот о чем я иногда задумываюсь: мы воевали, победили фашистскую нечисть, освободили от нее Европу, а наши внуки как-то равнодушно относятся к тому, что было. И не ценят то, что для них сделано. Они родились под ясным, мирным небом, и им неведомы бомбежки, вой снарядов над головой, грохот танков… Вот у тебя богатое хозяйство, и правильно ты ребятишек воспитываешь, а одного очень важного обстоятельства не учел!

– Какого же?

– Мы же с тобой в этих местах партизанили, – продолжал Иван Степанович. – Сколько наших полегло… Твой отец геройски погиб в Андреевке. А знают ли об этом твои школьники? Я за мастерскими в железном хламе увидел лафет от орудия.

– Там валяется обгорелый мотор от «юнкерса», можно и каску обнаружить: ребятишки, когда собирали металлолом, много всякого хлама из леса натащили.

– Почему бы тебе здесь не организовать музей партизанской славы? – сказал Борисов. – Экспонаты под ногами, говоришь, валяются.

– Сын мой, Павел, оборудовал на месте нашей партизанской стоянки что-то вроде музея: землянка, сторожевой пост, разная утварь, трофеи… Летом туда водили школьников, – вставил Дмитрий Андреевич.

– Водили… – подхватил Иван Степанович. – Пока твой сын был директором, и водили, а теперь он в Калинине – и наверняка про музей забыли.

– Мой шурин, полковник запаса Дерюгин, утверждает, что тут неподалеку в небольшой болотине находится сбитый его зенитками «юнкере», – вспомнил Дмитрий Андреевич. – Он сам видел, как тот затонул.

– О чем я и говорю, – весело взглянул на него Иван Степанович. – Когда создашь музей, к тебе сюда будут приезжать на экскурсии!

– Потолкую с ребятами…

– А сам решить не можешь? – В голосе Борисова прозвучали насмешливые нотки.

– Больше будет пользы, если ребятам самим эта идея придет в голову, – улыбнулся Дмитрий Андреевич. – А я лишь малость подтолкну их…

– Подтолкни, – рассмеялся Борисов.

Он поймал приличного окуня, с довольной улыбкой снял с крючка, положил рядом с другими – их уже много было вокруг ведра, на котором он сидел. У Абросимова клевало хуже.

Дмитрий Андреевич понимал, что разговор о музее – это еще не главное…

– Я тоже собираюсь скоро уйти на пенсию, – помолчав, огорошил его Иван Степанович. – Как видишь, твой пример оказался заразительным!

– Намекнули? – решился спросить Абросимов.

– Уж ты бы мог мне этого вопроса не задавать… – сказал Борисов. – Так же, как я тебя не хотел отпускать, и меня держат… Но как ты тогда сказал: «В моем возрасте чувствуешь, что останавливаешься, пробуксовываешь на одном месте…»

– Ну у вас и память! – вырвалось у Дмитрия Андреевича. Он уже сам в точности не помнил, что тогда говорил, и убежденно прибавил: – Рано вам на пенсию, Иван Степанович.

– Мы не жалели себя в войну, после нее, не жалеем и сейчас, но возраст сказывается, дорогой Дмитрий Андреевич! И никто лучше меня самого этого не знает. Не на отдых меня потянуло, хотя вот так, забыв обо всем, прекрасно посидеть, порыбачить! Просто нужно уступать место молодым, энергичным, полным сил… Конечно, жизненный опыт – великое дело, но так уж устроен человек, что к старости больше оглядывается назад, чем смотрит вперед… Тебе не смешно, я ведь повторяю твои собственные слова? Когда ты мне их говорил, я, признаться, считал тебя неправым, а вот прошло время, и я стал думать так же, как и ты. Если не можешь отдавать себя всего без остатка своему делу, а ведь мы так и были смолоду воспитаны, то лучше уйти… Ну еще и хвори одолели. В этом году полтора месяца провалялся в больнице. А душа-то болит: как там без меня? И ничего, справились. И неплохо справились.

– Мне жаль, что вы уходите, – искренне сказал Абросимов.

– И мне было жаль, когда ты ушел… Правда, твой преемник Иванов оказался очень способным работником…

После рыбалки они пообедали.

Провожая его, Абросимов обратил внимание, что цвет лица у секретаря обкома и впрямь желтоватый, болезненный.

– Приезжайте летом, Иван Степанович, – пригласил он. – Рыбалка будет совсем другая, прямо вон в тех камышах… – Он кивнул на заснеженный берег. – Можно килограммового леща на удочку взять.

– Как фамилия князя-то, который здесь в старину жил? – поинтересовался Борисов.

– Турчанинов.

– У него была губа не дура! – рассмеялся Иван Степанович. – Местечко присмотрел себе прямо-таки райское.

– Нам бы еще сюда парочку тракторов и грузовик – мы бы государству сдавали свою продукцию, – ввернул Дмитрий Андреевич. – Земли-то у нас много!

– А что же твой протеже – Иванов? Не может решить этот вопрос?

– Ваш звонок в райком не помешал бы.

– Будет у вас техника, – пообещал Борисов. – Очень уж ребята у тебя деловые.

«Газик» фыркнул и покатил по проселку к лесу, до асфальта отсюда километров десять. На поблескивающей наледью дороге разлились неглубокие лужи. Все, что солнце за день растопит, ночью мороз снова закутает в голубоватую броню льда. К стоявшему у калитки своего дома Дмитрию Андреевичу подбежал раскрасневшийся Генка Сизов.

– Уже уехал? – огорченно произнес он. – Эх, черт, опоздал!

– Чего тебе? – удивился Абросимов.

– Мне шофер Вася сказал, что это секретарь обкома…

– Ну и что же?

– Я хотел его попросить, чтобы нам дали казанку с мотором «Вихрь», – сказал Генка. – На моторке мы любого браконьера в два счета догоним.

– Почему ты думаешь, что он дал бы нам казанку? – улыбнулся Дмитрий Андреевич.

– Он же секретарь обкома? – удивленно округлил свои светлые глаза мальчишка. – Он все может.

– А я, выходит, ничего не могу?

– Достанете, Дмитрий Андреевич? – обрадовался Генка. – Наша плоскодонка – смех один. А на моторке – фьют! И ваши не пляшут!

– Будет у нас, Гена, моторка, – сказал Абросимов. – А эти словечки: «Ваши не пляшут» – ты позабудь. Скажи мне лучше: что ты про войну знаешь?

– Мы разбили фашистов, – не задумываясь ответил мальчик.

– Тут на болотине за Горелым бором, говорят, подбитый бомбардировщик в войну упал, – пояснил Абросимов. – Хорошо бы нам его оттуда вытащить, а, Сизов? Да разве мало кругом других военных трофеев? Выставим их для всеобщего обозрения.

– Я видел по телевизору, как вертолет переносил на другое место целый дом, – вспомнил Генка. – Надо наших шефов-вертолетчиков попросить – они и помогут вытащить из болота… бегемота!

– А это идея! – сказал Абросимов. – Кстати, я знаю, где можно отыскать партизанскую посуду, бутылки с зажигательной смесью.

– А я знаю, где наш дзот, – подхватил мальчик. – Его тоже можно перетащить вертолетом сюда?

– Дзот не будем трогать, – улыбнулся Абросимов. – А вот всякую мелочь, сохранившуюся с войны, стоит собирать. Ржавое оружие, каски, гильзы…

– Бомбы, – ввернул Генка. – Я видел в лесу одну неразорвавшуюся. Хвост прямо из земли торчит.

– Что же ты раньше-то не сказал?

– Может, это вовсе и не бомба, – отвел хитрые глаза мальчишка. – Просто железяка.

– Значит, поищем летом на болотине «юнкерс»? – взглянул на мальчишку Абросимов. – А эту… железяку ты мне нынче же покажешь.

– Найдем, – уверенно ответил Генка.

Дуглас Корк сидел с Генри в оранжевой надувной лодке с подвесным мотором и ловил рыбу. Солнце нещадно припекало, зеленоватая морская вода просвечивала до самого дна. Кажется, оно совсем рядом, а на самом деле тут глубоко. На дне лагуны мельтешат солнечные пятна, снуют разноцветные рыбешки. Большие, с темными спинами рыбины равнодушно проходили мимо приманки, широкие губастые групперы задерживались, тыкались носами, но не спешили заглатывать розоватые куски омара. Впрочем, рыбалка мало интересовала Дугласа, он частенько подносил к глазам мощный бинокль и разглядывал покачивающуюся на легкой волне красивую белую яхту. На ней тоже рыбачили. Три фигуры в шортах и рубашках с короткими рукавами стояли у бортов и крутили катушки специальных удочек для крупной рыбы. Кругами ходила вокруг яхты большая акула. Ее треугольный плавник то появлялся на поверхности, то исчезал. Один из рыбаков несколько раз пальнул из ружья по акуле, очевидно для того, чтобы она отошла. Дугласу сообщили, что интересующий его человек – он неподвижно стоял в белой панаме и шортах цвета хаки – с кем-то поспорил, что поймает морскую рыбину весом не менее ста килограммов. Добычу, меньшую весом, он отпускал, жертвуя крючком и леской. Человек мог и на глаз определить вес своей добычи. Дуглас вспомнил знаменитую повесть Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» – там рыбак сражался с меч-рыбой ради пропитания, а аристократы охотятся ради удовольствия. Но крупная рыба не хотела попадаться, а, проглотив наживку, часто обрывала леску. Большую добычу трудно поймать и тем более подтащить к яхте и поднять на борт лебедкой. Случается, она таскает за собой посудину часами, а потом все-таки уходит. Старик, описанный Хемингуэем, доставил на буксире к берегу лишь скелет от своей последней крупной рыбины – ее обглодали прожорливые акулы. Странно, что их, кроме одной, сегодня не видно поблизости. В эту скалистую лагуну они часто заходят косяками, на пляже постоянно дежурят с ружьями спасатели, но акулы редко нападают на купающихся, по крайней мере Дуглас об этом не слышал. Правда, он всего здесь восемь дней. На всю операцию, которую он должен с Генри осуществить, отпущено две недели. Дело в том, что господин в панаме, что рыбачит со своими друзьями на белой яхте, должен умереть. Таков приказ начальства, а выполнять как можно лучше приказы шефов Дугласа научили в спецшколе, которую он не так давно закончил. Операции, подобные сегодняшней, он не раз с инструкторами осуществлял на учебных полигонах.