Павел Дмитриевич снял трубку и привычно сказал:

– Я слушаю.

Трубка молчала.

– Говорите, я вас слушаю, – начиная терять терпение, повторил он.

– Павел Дмитриевич… Здравствуй.

Теперь он замолчал. Шариковая ручка будто сама по себе чертила на папке какие-то черточки, треугольники, квадраты. Расширившиеся серые глаза бездумно смотрели на письменный стол.

– Ты меня узнал… Паша? – негромко спросили в трубку.

– Здравствуй, Инга, – проглотив комок в горле, хрипло произнес он. Ручка начертила параллелепипед, вписала в него квадрат и два маленьких треугольника. Он услышал, как щелкнули круглые электрические часы на стене.

– Я тут проездом из Осташкова, продала наш дом, ведь мама два года как умерла, – быстро заговорила она. – Жаль, конечно, место красивое, Селигер, сосновый бор…

– Где ты остановилась? – перебил он.

– В гостинице «Тверь», тридцать второй номер…

– Я сейчас приеду, – сказал он и, не дожидаясь ответа, повесил трубку.

И вот они сидят в ресторане. В зале в этот дневной час мало посетителей, негромко играет в баре магнитофон. Инга Васильевна Ольмина пополнела, лицо округлилось, светло-русые волосы были закручены в пышный узел на затылке. Кажется, раньше она не красилась, а теперь на губах помада, подведены брови, на круглые щеки положены румяна, да и морщинки заметны на висках, в уголках губ, на белой шее. И все равно она все еще была привлекательной женщиной. Он всегда представлял ее себе зеленоглазой, но сейчас глаза ее были серыми.

– Мне подруга написала, что ты развелся, живешь холостяком и на женщин не смотришь, – говорила она, с улыбкой глядя ему в глаза. – Стал большим начальником…

– Что еще тебе написала подруга? – усмехнулся он.

– Ты ее знаешь, она до сих пор учительствует в Андреевке.

Он промолчал.

– Никогда бы не поверила, что ты уйдешь от Лиды, – сказала она.

– Лида ушла от меня, – поправил он.

Инга быстро взглянула на него и чуть заметно улыбнулась: мол, говори-говори, но я-то знаю, что это не так.

– Я чувствую себя виноватой, – сказала она.

– При чем тут ты? – грубовато заметил он.

Инга отпила из бокала, невесело улыбнулась:

– Ты снял с моей души камень.

Павел Дмитриевич смотрел на Ингу Васильевну и спрашивал себя: действительно ли он любил эту женщину или прав был Иван Широков, сказавший ему, что у них с Ингой не любовь, а баловство одно? Почему ничего не всколыхнулось в его душе? А ведь было время, когда он ложился с мыслью об Инге и просыпался с тем же.

Молодая учительница ворвалась в его жизнь, перевернула ее и исчезла… Может, ее замужество убило его чувство к ней? Последнее время он редко вспоминал ее, а если и возникало перед глазами лицо, то прежней тоски не испытывал.

И вот она сидит перед ним, по глазам видно – чего-то ждет от него, но что он может сейчас сказать ей?..

И Ольмина тоже пристально вглядывалась в него, будто искала в нем прежнего Павла…

– Постарел? – спросил Абросимов.

– Время никого не щадит, – уклончиво ответила она.

– У тебя двое детей? – вдруг спросил он.

Она удивленно вскинула брови, улыбнулась:

– У меня два мальчика, муж хотел еще девочку, но я не решилась.

На этом разговор о ее семейной жизни оборвался, лишь вскользь заметила, что муж – военный моряк, капитан второго ранга.

– Ты редко стал улыбаться, – заметила она. – Или это я нагоняю на тебя тоску?

– Ну что ты, я рад нашей встрече…

И Вадим Казаков в последний свой приезд обозвал его сычом! А разве прежде он чаще смеялся? Еще Лида говорила, что его рассмешить невозможно… Он и сам замечал за собой, что даже в кинотеатре на кинокомедиях, когда весь зал заливается смехом, он сидит и недоуменно спрашивает себя: ну что тут смешного? Человек упал в лужу, получил от любимой девушки пощечину или надул кого-нибудь… Смеются, глядя на кадры «Фитиля», а чего там показывают смешного? Как промышленные предприятия губят рыбу в водоемах, руководители министерств устраивают межведомственные волокиты, как теряются на железных дорогах целые составы или ржавеет на фабриках ценная заграничная техника, купленная на валюту? Какой уж тут смех…

– Я очень изменилась? – негромко спросила она. Он хотел было сделать ей комплимент, дескать, ты еще выглядишь хорошо, но опять промолчал. Не так уж молодо выглядит Инга Васильевна, жизнь стерла с ее лица девичьи краски, вместо них наложила на бледную кожу тона и румяна.

Нет больше высокой девчонки с копной золотистых волос, вместо нее сидит напротив совсем другая, взрослая женщина – мать двоих детей, жена военного моряка. Наверное, и она видит перед собой другого человека, вот заметила же, что он стал хмурым…

– Можешь не отвечать, – сказала Инга. – И я другая, и ты не тот.

Опять промолчал: наверное, она права.

– Ну а то, что ты не умеешь притворяться, это даже хорошо… – произнесла она. – Хотя…

– Что «хотя»?

– Женщинам нравятся комплименты, даже когда они неискренние.

– Я это буду иметь в виду, – усмехнулся он.

– У тебя не получится, – вздохнула Ольмина. – Видно, ты разочаровался в женщинах.

«А кто в этом виноват?» – хотелось ему бросить ей в лицо, но он сдержался, промолчал.

– Теперь ничто меня не связывает с этим краем, – задумчиво произнесла она. – Дом – это была последняя ниточка…

«А я? – усмехнулся он про себя. – Выходит, я не был для тебя даже ниточкой?»

– Я тебя часто вспоминала, – сказала Инга Васильевна.

Он взглянул на часы и заметил:

– У меня в шесть совещание с профессорско-преподавательским составом пединститута.

– Да, ты ведь теперь босс, – улыбнулась она. Его слова задели Ингу за живое. Так же, как и его, когда она сказала про «ниточку».

– Не такой уж я большой начальник, – сказал он, разыскивая взглядом официанта. – Видишь, даже не могу отменить или опоздать на совещание.

– А тебе хотелось бы? – кокетливо взглянула Инга Васильевна на него.

– Когда ты уезжаешь? – спросил он.

– Кажется, меня здесь больше ничто не задерживает… – усмехнулась она.

– Если хочешь, я тебя провожу, – невозмутимо сказал он, подзывая официанта.

– У тебя персональная машина? – В ее голосе явственно прозвучала насмешка.

– Какое это имеет значение.

– Ну почему ты такой? – вырвалось у нее.

– Какой? – сделал удивленные глаза он.

– Не могла же я вечно ждать тебя?

– Ты счастлива? – спросил он.

– Да1 Да! – почти выкрикнула она ему в лицо. – У меня замечательный муж, чудесные дети!

– Я искренне рад за тебя, – впервые улыбнулся он. – Только не надо так громко кричать, что ты счастлива… Счастье – штука эфемерная, его можно и спугнуть.

– Ты, видно, спугнул свое, – жестоко заметила она.

«А может, это и к лучшему? – подумал он. – Был бы я счастлив с тобой, Инга?»

Они вышли из ресторана. Серые низкие облака лениво тащились над крышами зданий. С желтых сосулек срывались капли, они продолбили во льду неровные ямки. Неподалеку школьники побросали в грязный снег портфели, с разгону катались на поблескивающей сталью ледяной дорожке.

Она пристально посмотрела ему в глаза, что-то неуловимо прежнее плеснулось в них, но его это ничуть не тронуло.

– Ты не хочешь зайти ко мне? – спросила она, покусывая нижнюю губу.

Он машинально взглянул на часы.

– Да, у тебя же совещание… – усмехнулась она.

Он промолчал. На черный сук толстой липы опустилась ворона. Ветер взъерошил ее пепельные перья.

– Ты на поезде или на самолете? – прервал он затянувшуюся паузу.

– Не провожай меня, – глядя на нахохлившуюся ворону, сказала Инга. – Я улетаю рано утром.

Она не протянула руки, он кивнул и направился на стоянку такси. До начала совещания оставалось двадцать минут. Павел Дмитриевич не любил опаздывать.

Вадим удивился, когда первый утренний телефонный звонок, раздавшийся сразу же после его приезда в Ленинград из Андреевки, был от начальника станции техобслуживания Михаила Ильича Бобрикова. Жизнерадостным голосом, будто старый закадычный друг, он радостно приветствовал Вадима, попенял, что тот долго не звонил ему, и, спросив адрес, заявил, что ровно в восемнадцать ноль-ноль будет у него. Вадим сказал, что будет ждать. Повесив трубку, задумался: с чего бы это начальник СТО воспылал к нему вдруг дружескими чувствами? Мелькнула было мысль, что тому лестно иметь среди своих приятелей литератора, но тут же отбросил ее: к Бобрикову приезжали на станцию и писатели, и знаменитые артисты, и ученые. Что для него какой-то неизвестный писатель? Скорее всего, Вадим понадобился ему как журналист. Наверное, какие-нибудь неприятности на станции. Как-то у Вики Савицкой на даче Бобриков то ли в шутку, то ли всерьез сказал, что не возражал бы, если бы Вадим как-нибудь написал про его дружный коллектив хвалебную статейку в газету… Написать давно надо было бы, Вадим, вернувшись из Судака, начал уже материал собирать, только не для «хвалебной статейки», а для фельетона. Он еще не знал, напишет ли его: все-таки раз или два воспользовался услугами Бобрикова…