Когда официант принес еду и вино, стало ясно, почему здесь мало народу: еда была невкусная, а вино теплое. Но Вика ничего не замечала, она весело тараторила, расспрашивала про семейную жизнь, про Андреевку, посетовала, что замужество разлучает даже близких подруг, – как Ирушка вышла замуж, так и перестали видеться: то занята, то мужа ждет, то у сынули коклюш…

Она права, он после женитьбы тоже стал реже видеться с друзьями-приятелями, целую вечность не был у Коли Ушкова, а тот вообще к ним не заходит, говорит, что семейный быт молодоженов отрицательно действует на его психику: то мелькает мысль отбить жену у друга, то самому на ком-нибудь жениться…

– А ты все одна? – спросил Вадим.

– Наверное, каждой женщине необходимо испытать «прелести» семейной жизни, завести ребенка, – задумчиво проговорила Вика. – Не минует сия чаша и меня.

– Ого! Как ты запела! – удивился Вадим. – Помнится, семейную жизнь ты называла «ослиным счастьем».

– А ты думаешь, что остался таким же чистым, невинным мальчиком, которого привез ко мне на дачу Коля Ушков? Все мы постоянно меняемся, Вадим!

– И все-таки почему «ослиное счастье»?

– Ты разве сейчас не чувствуешь себя ослом? – улыбнулась Вика.

– Ирка обозвала меня дураком.

– А меня никто никак не обзывает – вздохнула Вика. – А я хочу, чтобы на меня накричали, отругали… Я хочу видеть рядом человека, который бы имел на это право. Наверное, это и есть «ослиное счастье».

– Ты не такой человек, чтобы этим довольствоваться, – сказал Вадим и, заметив, что Вика нахмурилась, спросил: – Колю часто видишь?

– Коля не подходит для роли мужа, совершенно не приспособленный к семейной жизни товарищ. А день и ночь слушать его философские монологи – можно с ума сойти. Он сейчас обожает Альбера Камю, утверждает, что это самый великий писатель современности, после Фолкнера, конечно.

– Удивительное дело, мне и в голову не пришло зайти к нему сегодня, – заметил Вадим. – А я ведь не знал, куда деть себя.

– Он умный, хороший парень, но большой зануда, – улыбнулась Вика. – Знаешь, о каком я сейчас мечтаю муже? Ну, чтобы он прилично зарабатывал, дача необязательно, у меня своя есть, машину хотелось бы, но это тоже переживем, главное, чтобы каждый месяц в клюве приносил домой зарплату, таскал с рынка и из магазинов продукты и любил наших детей, если они будут.

– И все? – бросил на нее насмешливый взгляд Вадим.

– Чтобы не ревновал, предоставлял мне полную свободу…

– Носил на руках, – в тон ей продолжил Вадим.

– Мне нравится.

– Что?

– Когда меня носят на руках.

– Ты нарисовала образ идеального мужа, таких теперь днем с огнем не сыщешь.

– Я не спешу.

– Да-а, о каком это ты друге Васе Попкове толковала? – вспомнил Вадим. – И даже цитировала какое-то его пошлое высказывание насчет поллитры.

– Ты пил с ним у меня на даче, – небрежно ответила Вика. – Да ну его к черту! Расскажи лучше о себе.

– Ты знаешь, к какой мысли я пришел на шестом году своей семейной жизни? – доверительно заговорил Вадим. – Дело не в характере мужа или жены, – пусть он или она будут идеальными, – тут в силу вступает другой могучий фактор – время. Самый хороший муж или замечательная жена со временем теряют свою цену… Разве мало случаев, когда жена уходит от хорошего мужа к подонку? Или наоборот? То, что ценят другие в знакомых, не имеет цены у людей, годами живущих вместе. Человек ко всему привыкает – и к хорошему, и к плохому. А когда приходит привычка, значит, прощай любовь!

– Вадик! Ты никак надумал оставить Иришку? – округлила свои карие глаза Вика. – Лучше ты вовек не найдешь жены! Она была самая женственная и покладистая на курсе!

– Плохо ты знаешь свою подругу! – усмехнулся Вадим. – А вообще, выходи замуж. Даже за Васю Попкова… Ты права: Ирина – золотая жена, это я – лопух.

– Давай-давай, теперь займись самоедством! – подзадорила Вика.

– Я тебе говорил, что человек ко всему привыкает, – продолжал он, задумчиво глядя на белый с синим катер, несущийся по Неве. – Помню, в войну я жил в глухом лесу, в сырой землянке, с потолка капало, ну когда партизанил, так веришь, был счастлив там! Сидел у костра, чистил автомат, слушал разные истории, а после удачной вылазки к немцам в тыл радовался, как ребенок…

– Ты и был тогда ребенком, – вставила Вика.

– Не надо, Вика. Мы, мальчишки, были взрослыми, – нахмурившись, возразил Вадим. – И воевали, как взрослые.

– Я забыла, у тебя же медаль… Или орден?

– Так вот сейчас я не могу представить себя снова в душной землянке, испытывать каждодневный риск, ждать нападения на лагерь карателей, давить у костра вшей… Все это мне сейчас кажется диким, нереальным, а тогда это была настоящая жизнь, другой я и не знал. Трагедией было для меня уйти из отряда. Кстати, когда мой родной дядя хотел нас с Пашкой – моим двоюродным братом – отправить на Большую землю, мы удрали на болота и проторчали там до ночи, пока самолет с ранеными не улетел.

– Ты начал про свою семейную жизнь, – напомнила Вика.

– То, что поначалу нам кажется настоящим и единственно правильным решением, со временем становится ошибочным. Ты ведь, заядлая феминистка, теперь тоже заговорила по-другому. В рабство захотелось… Время – вот что руководит нами и диктует свои железные законы, а кто не хочет с ними считаться, тот безжалостно выбрасывается за борт жизни. Скажи, можно в пятнадцать лет по-настоящему влюбиться? – И сам ответил: – Можно, но ненадолго. В двадцать лет ты уже становишься другим, и детская любовь кажется такой глупой, наивной…

– Это ты у Коли Ушкова научился философствовать?

– Сама жизнь делает нас философами, – усмехнулся Вадим. – Да и вся эта моя философия примитивная, вот Коля – тот углубился в такие научные дебри, что я уже с трудом понимаю его.

– Я тоже, – согласилась Вика. Достала из замшевой сумки небольшую книжку в мягком переплете, полистала и негромко прочла:

– Счастливые люди, кто любит поэзию, – усмехнулся Вадим. – У поэтов на все случаи жизни есть готовый ответ.

– А ты не любишь?

– Ахматова мне нравится, – сказал он. – Хотя предпочитаю поэтов-мужчин.

Над Невой пролетел большой серебристый самолет, слюдянисто блеснули иллюминаторы, могучий рокочущий гул на миг обрушился на них. Одна чайка взмыла ввысь и поплыла вслед за лайнером. Серый, с белой трубой буксир тащил за собой две огромные баржи, от них широким веером расходились небольшие, с пенистыми гребешками волны. Сидящие на воде чайки плавно закачались.

– Как ты считаешь, Вадим, человек бывает абсолютно доволен? – отпивая из высокого бокала с розовой окаемкой белое вино, спросила Вика.

– По-моему, всем довольны лишь дураки, – ответил он.

– Выходит, дуракам живется легче на белом свете?

– Не знаю, как ты, а я себя умным не считаю, – вздохнул он. Вино наконец ударило в голову, потянуло покаяться перед Викой, будто он был в чем-то виноват. – Написал пятьдесят страниц для своей новой книжки, ну думаю, мир удивлю, а потом перечел – и все в печку!

– Где же ты в Ленинграде печку нашел? – с улыбкой посмотрела она на него.

– Знаешь, тебе бы быть редактором! – покачал он головой. – Ну не в печку, а в мусорную корзину. На помойку!

– И помоек в Ленинграде нет, лишь мусоропроводы и баки во дворах, – поддразнила Вика.