А вот съемку военных и стратегических объектов нужно было производить по старинке – фотоаппаратом, правда, он был так хитроумно сделан, что не отличишь от обыкновенной пуговицы на пальто. Помнится, у Чибисова был фотоаппарат-портсигар. Расстреляли красноармейцы радиста Чибисова на пороге молокозавода за два часа до прихода немцев в Андреевку… Вот ведь как не повезло человеку! А он мечтал побывать в Берлине, Париже, Риме… Так и не узнал Бергер, кто тогда раскрыл Чибисова. Не сам же он засыпался? Умный, осторожный был разведчик! Выходит, Карнаков умнее. Уже и кости бывшего радиста сгнили, а он пока жив-здоров…

В 1942 году раскрыли чекисты и Кузьму Маслова. Ему повезло – даже в то военное время не расстреляли, а дали большой срок. Следы Маслова так и затерялись в сибирской тайге…

Что мог, Иван Сергеевич делал, но уже без прежнего энтузиазма, однако хозяева никакого неудовольствия не выражали. Как член общества «Знание», он бывал с лекциями о щедрых дарах леса на различных предприятиях города. Даже выступал у доменщиков Череповецкого металлургического завода – удалось собрать кое-какую информацию.

Череповец – это не затерянный в лесах поселок лесорубов Новины, а перспективный, большой город. Новые улицы и проспекты не привлекают Грибова, ему больше по душе старый Череповец, где узкие тихие улочки и переулки, застроенные деревянными домами. Несколько раз он заходил в Дом-музей Верещагина, Здесь старинная утварь, личные вещи художника. Небольшая бронзовая фигурка старика в лаптях с берестяным коробом на плечах вдруг вызвала в памяти его, Карнакова, дом в Твери. В просторном кабинете на письменном столе стояла точно такая же… Как-то раньше Иван Сергеевич не испытывал к баталисту Верещагину особенного почтения, но здесь, в Череповце, будто заново открыл его для себя. Приобрел в книжном магазине альбом с репродукциями его картин, да и в музей при случае наведывался. Посетителей здесь бывало мало, – видно, не очень-то помнили жители своего земляка-художника.

Хранительница музея уже кивала Грибову, как старому знакомому.

В конторе Грибов сидел до шести вечера, потом пешком шел по длинной улице на окраину, где недавно получил в новом девятиэтажном доме однокомнатную квартиру. Иван Сергеевич был очень рад, что у него теперь свои угол. Готовил на двухконфорочной газовой плите сам, завтракал и ужинал в одиночестве, обедал в столовой самообслуживания, что неподалеку от заготконторы В холодильнике для редких гостей всегда стояла бутылка «столичной», марочный коньяк для себя хранил в буфете. Мебель он приобрел современную: стенку под карельскую березу да складывающийся диван-кровать, ну еще журнальный столик и пару кресел. Гостей у него почти не бывало, разве после работы, зайдет директор выпить да закусить. Чего-чего, а разной закуски под водку у него хватает. И соленые грибы, и маринованные, есть даже отборные рыжики, размером с пятикопеечную монету. Прыгунов называет соленые рыжики «царским грибом», мол, сам император российский Николашка любил закусывать солеными рыжиками. А Иван Сергеевич вспоминал другие «рыжики», которые хранились в тайнике у Якова Супроновича. Так сын его Леонид называл золотые пятерки и десятки царского производства… Иногда с Прыгуновым ездят на охоту в Новины, там им известны заповедные места, так что нередко к столу есть жареная зайчатина или кабанина. Лосиное мясо Иван Сергеевич не уважает: слишком красное и отдает дичиной.

Об Александре Волоковой теперь редко вспоминал, – годы давали о себе знать, – но вот по весне как-то задержался с квартальным отчетом в конторе, пришла убирать с ведром и шваброй Маша Сидоркина. Раньше он и внимания на нее не обращал, поздоровается, встретив в коридоре, и пройдет себе мимо. Круглолицая, губастая, фигуры нет. Молодая женщина подоткнула повыше юбку и принялась мыть пол в его кабинете. Он уже думал, что женщины перестали его волновать, а тут вспыхнул, как молодой. У Сидоркиной был муж, работал грузчиком на мясокомбинате, вот и откормил свою телку. Муж крепко выпивал и, случалось, поколачивал ее – это он от кого-то слышал, как и то, что и Маша сама не прочь выпить и наставить мужу рога. Сказав молодой женщине, чтобы подождала его в конторе, Иван Сергеевич поспешно сходил в магазин, взял две бутылки портвейна, кулек конфет и вернулся к себе. По пути заглянул во все комнаты – ни души! Маша уже убрала его кабинет и теперь, намотав на швабру мокрую тряпку, водила ею по крашеному деревянному полу в коридоре.

– Нынче ведь праздник, – сказал Грибов, похлопав себя по карманам. – Отметим, Мария?

– День пограничника, что ли? – глянула она в его сторону голубоватыми, навыкате глазами.

Руки и ноги у нее толстые, живот и большая грудь оттопыривают короткий сатиновый халат. Лет тридцать ей, а может, и того нет.

Грибов насчет праздника сказал наугад: летом праздников много, почти каждую неделю в календаре красный листок. День пограничника ему совсем не хотелось праздновать…

– «Крепка броня-я, и танки-и наши быстры-ы…» – ни к селу ни к городу фальшиво пропел он.

Скрывая отвращение, пил из стакана портвейн, Марии старался побольше подливать. Охмелев, она со знанием дела взялась поносить своего мужа-пьяницу, обмолвилась, что он ни на что уже не способен – водочка-то дает себя знать! – выпуклые глаза ее оживились, толстое некрасивое лицо лоснилось. Он поцеловал ее в мокрые мягкие губы, она не оттолкнула, только потрепала за бороду и, смеясь, заметила:

– Ты гляди, я щекотки боюсь…

А потом, приводя себя в порядок у застекленного шкафа – он ей служил вместо зеркала, улыбаясь, сказала:

– Значит, отметили День пограничника… А ты, Ваня, ничего еще, лихой кавалерист!..

И ему приятна была эта грубоватая бабья похвала. С того раза они в месяц раз или два «отмечали» после работы в его кабинете свой праздник. Иван Сергеевич поставил бутылку завхозу, и тот вместо узкого потертого диванчика установил в кабинете вполне приличный диван, обитый кожзаменителем. В нижнее отделение книжного шкафа он спрятал шерстяное одеяло и пару простыней.

– Хозяйственный ты мужик, Ваня! – заметила Маша.

И без всякого стеснения попросила в долг двадцать пять рублей: мол, надо сыну купить школьную форму. Деньги он дал, а на душе остался неприятный осадок: выходит, все-таки вышел он в тираж, если даже за любовь некрасивой женщины приходится расплачиваться наличными.

Иван Сергеевич сидел в сквере напротив горвоенкомата и размышлял, идти ему туда или нет. В кармане у него лежала повестка. Зачем вызывают в военкомат? Он уже давно снят с учета. Странное приглашение… Будь бы что неладное с документами, скорее бы вызвали в милицию Впрочем, за документы он не беспокоился: пока был в оккупированной Твери, запасся на все случаи жизни наинадежнейшими бумагами. Лично беседовал с пленными красноармейцами, дотошно выспрашивал про их прошлую жизнь, записывал фамилии родственников, знакомых. Не надеясь на память, зашифровал свои «легенды» на отдельных листках.

На огромной липе с треснутым стволом попискивали птицы – похоже, что синицы. Что им делать жарким летом в городе? Обычно синицы прилетали к нему на балкон зимой. Мимо грохотали грузовики, попахивало заводской гарью. Это с Череповецкого металлургического. Новый завод, а территорию захватил, что тебе сам город! Туда идут груженые товарные составы, спешат грузовики с прицепами. Все-таки коммунисты быстро строят, тут уж ничего не скажешь!

На скамейку напротив присела молодая женщина, коляску с малышом поставила рядом и, даже не взглянув на него, уткнулась в толстую книжку. Много читают советские люди: в автобусах, когда едут на работу, в поездах, электричках и даже в очередях… И откуда у них такая тяга к книге? Помнится, до революции, да, пожалуй, и до самой войны, не было такого. Повальная грамотность? Или пробудилось у рядового гражданина любопытство к окружающему миру? Радио и телевидение талдычат о всеобщем среднем образовании. В институты конкурсы, молодые люди днем вкалывают, а вечерами идут в школы рабочей молодежи, техникумы, институты. Как с ума все посходили!