Спортсменка поднялась на вышку, ступила на широкую доску, прижала тонкие руки к туловищу. На мокрой резиновой шапочке играли блики от ярких плафонов. На миг лицо девочки стало очень серьезным и сосредоточенным, потом она стала медленно раскачиваться на пружинящей доске, неожиданно легко оторвалась от нее, птицей взмыла вверх, потом, сделав чистое двойное сальто, с негромким всплеском вошла в воду. Когда она вынырнула и небрежно поплыла саженками к краю бассейна, где ступеньки, Андрей негромко зааплодировал: прыжок действительно был великолепен. Девочка слегка повернула голову в их сторону, легкая улыбка тронула ее губы.

– Интересно, как ее зовут, – провожая взглядом идущую по краю бассейна девушку, задумчиво сказал Андрей.

– Подойди и спроси…

– У нее должно быть красивое имя, легкое, воздушное… Ну… Майя или Алена.

– Прыгает она классно, – заметил Петя.

– А может, Ия?..

– Хочешь, я сегодня подойду и спрошу, как ее зовут? – сбоку взглянув на приятеля, сказал Петя.

– Зачем?

– Что зачем?

– А вдруг – Фекла или Дуня? – усмехнулся Андрей. – Пусть лучше останется прекрасной незнакомкой.

– Пошли, – локтем толкнул его в бок Петя. – Она уже переоделась.

– Она живет в красивом старом доме и вечерами выводит в парк на прогулку борзую, – продолжал Андрей.

– А может, боксера? Или шпица?

– Она очень красиво смотрелась бы с борзой.

– Я у нее спрошу…

– Ты убьешь тайну, – вздохнул Андрей. – Сейчас мы можем предполагать все что угодно, а когда узнаем, тайны не будет.

– Кто же тебе нравится – она или тайна?

– Тайна в ней, – рассмеялся Андрей.

– Иногда я тебя, Андрюша, не понимаю, – вздохнул приятель.

Небо над городом посветлело, кое-где в серой дымке заметны были бледно-зеленые промоины. Даже не верилось, что где-то над пухлым ватным одеялом сияет яркое солнце. На Невском, напротив «Пассажа», регулировщик показывал полосатым жезлом объезд машинам.

Тоненькая девушка с капроновой сумкой через плечо на длинном ремне неторопливо шагала впереди. Она в двухцветной курточке, на стройных ногах красные резиновые боты. Золотистый пучок волос покачивался в такт ее шагам. Она никогда не оглядывалась, никто ее не провожал, мальчишки даже не знали, есть ли у нее подруги. Иногда она, сидя на скамейке и наблюдая за прыгунами, разговаривала с моложавой женщиной в трикотажном костюме – тренером, перебрасывалась несколькими словами с другими девушками, но до остановки на Садовой всегда шла одна.

– Ты что, стесняешься к ней подойти? – уж в который раз спрашивал Петя.

– Она сама по себе, а мы с тобой сами по себе, – улыбался Андрей. – Главное, что она существует на белом свете и мы можем два раза в неделю смотреть на нее…

– Я могу и не смотреть, – ухмыльнулся Петя.

Он и впрямь не понимал своего друга: в общем-то такой решительный и смелый, Андрей явно пасовал перед этой тоненькой узкоглазой прыгуньей. На школьных вечерах спокойно приглашал девушек на танцы, свободно разговаривал с ними, острил, иногда читал им Блока. Из всех поэтов Андрей выделял Есенина и Блока. Нравились ему Бодлер, Теннисон, Ките, Шелли.

Петю поэты не интересовали, он увлекался зарубежными детективами. Лучшими писателями считал Конан-Дойла, Сименона и Агату Кристи. Детектив прочитывал залпом, потом делал небольшую передышку и брался за другой. Их много стали печатать в разных журналах. Раньше Петя Викторов и не подозревал, что существуют такие журналы, как «Подъем», «Волга», «Звезда Востока», «Уральский следопыт». В школе любители детективов обменивались друг с другом этими зачитанными до дыр журналами.

А Казаков к детективам был равнодушен, правда Сименона и Агату Кристи признавал. Он часами просиживал в читальном зале, библиотекарь разрешала ему даже заходить туда, где хранились пришедшие в негодность экземпляры. В книгохранилище Андрей разыскал сборник неизвестного для Пети поэта Франсуа Вийона, которого за бродяжничество в 1463 году на десять лет изгнали из Парижа. Наизусть декламировал его стихи:

Очень любил Хемингуэя, Фолкнера, Вулфа. Отзывался восторженно о Стейнбеке, Бунине. Петя пробовал читать то, что предлагал ему Андрей, но от Фолкнера его тянуло в сон, он так и не одолел его «Деревушку», рассказы Хемингуэя были ему совершенно непонятны, а Бунин навевал такую зеленую тоску, что он на пятнадцатой странице закрыл книгу и с облегчением вернулся к своим испытанным детективам. Тут все тебя держит в напряжении, до конца не знаешь, кто убил. Читаешь, наслаждаешься, а в книгах, которые давал ему Андрей, иногда никакого сюжета не было – наворочено такого всякого, что голова пухнет, а удовольствия ни на грош. Андрей утверждал, что эти произведения заставляют задумываться о смысле жизни, а когда Петя спросил его, в чем же смысл жизни… так и не сумел ответить, сославшись, что на этот вопрос величайшие философы всех времен не сумели дать точный и ясный ответ. Андрей читал и древних философов, но Пете их книги не предлагал, знал, что тот и страницы не одолеет.

Петя Викторов ниже Андрея почти на голову, он светловолос, широколиц, большерот, ресницы у него редкие и рыжие, а глаза маленькие, водянисто-голубые. Дружат они с пятого класса и, что самое удивительное, никогда не ссорятся. Надо сказать, Андрей не корчит из себя большого умника, не кичится своей эрудицией, а самое главное – ценит Петю как художника. Ему нравятся эскизы, наброски к картине, которую Петя должен закончить через полгода. И еще одно – Казаков не навязывает Пете своих убеждений.

Петя побывал с другом в Андреевке, был на рыбалке на озере Белом, где на пленэре сделал много акварелей и зарисовок, и Андрей, в свою очередь, несколько раз приезжал в поселок художников – это не так уж далеко от Андреевки. Петин отец написал два портрета Андрея. Пете они не очень понравились, он загорелся сам написать приятеля, но тот решительно отказался, не объяснив почему.

… Незнакомка остановилась на автобусной остановке, они прижались к обшарпанной желтоватой колонне Гостиного двора, мимо шли и шли прохожие. Иногда они загораживали девушку. Она стояла чуть на отшибе, ступив на край проезжей части. Из сумки на плече торчала розовая ручка складного зонтика. Пучок на голове, оттопырившись у тонкой длинной шеи, концом своим доставал до узких плеч. Девочка не вертела головой, не высматривала нервно автобус, как другие, просто стояла и задумчиво смотрела продолговатыми глазами на проезжающие по Садовой машины и трамваи.

Четырнадцатый с шипением подкатил к остановке, распахнулись двери, ожидающие, пропустив выходящих, торопливо вскакивали в обе двери. Девочка вошла последней. Прощально качнулся конский хвост, блеснула черная заколка. Автобус, выждав немного, плавно влился в поток машин. На другой стороне улицы в широком окне комиссионного магазина ярко вспыхнула большая бронзово-хрустальная люстра. Наверное, продавец включил для демонстрации покупателю.

Петя улыбнулся, раскрыл большой альбом, с которым никогда не расставался, вырвал оттуда лист и протянул Андрею. На нем была изображена только что уехавшая девушка. Она стояла к ним в профиль, жгут волос причудливо изгибался, узкий глаз, опушенный длинными ресницами, смотрел вдаль, губы тронула легкая презрительная улыбка. Очертания фигуры набросаны небрежными штрихами, однако резиновые сапожки на длинных ногах тщательно выписаны.

– Я не видел, как она улыбается, – внимательно разглядывая рисунок, сказал Андрей.

– Нравится? Можешь взять.

– Ее улыбка…

– До улыбки Джоконды ей далеко, – рассмеялся приятель. – Улыбка Джоконды уже сколько веков – тайна!

Андрей аккуратно свернул рисунок в трубку и засунул в свою сумку.

– Ты – художник, – помолчав, сказал он. – Только вот что я тебе скажу: она умнее, чем ты думаешь.