Глаза матери немного оживились, когда он выставил на стол бутылку кагора.

– Церковное вино, – уважительно заметила она, но пить не стала. Бутылку потом спрятала в буфет. Некогда статная, прямая, теперь она ссутулилась, одно плечо было чуть выше другого. Вроде и нос удлинился. Чего доброго, в глубокой старости совсем превратится в бабу-ягу.

Лариса выпила две кружки чая с душистым вареньем и заторопилась домой.

– Завтра чуть свет поедем в колхоз убирать с полей солому, – сказала она. Подошла к отцу, поцеловала его. – Я тебе напишу… только я адреса не знаю.

– Как устроюсь, я тебе сообщу, – сказал Павел Дмитриевич. – А летом ко мне, слышишь?

– До лета еще дожить надо, – явно копируя бабушку, с серьезной миной произнесла дочь и, звонко рассмеявшись, выскочила за дверь.

– Веселая, добрая, а постоянства в душе нету, – изрекла мать. – И твоя Лидушка такая же. Был ты – любила тебя, а теперя души не чает в Ванятке Широкове. Таким-то, сынок, легче всего и живется на белом свете. Мужик да собака всегда на дворе, а баба да кошка завсегда в избе…

– Я на Лиду не в обиде, – сказал сын. – Что нам было отпущено, прожили с ней хорошо.

– Веришь в судьбу? – хитро взглянула на него мать.

– Так, к слову пришлось, – сказал он.

– Взял бы и снова женился? – усмешливо взглянула на него мать. – Красивый, вон и седина тебе к лицу… Неужто от таких-то нынешние бабы нос воротят?

Он улыбнулся про себя, вспомнив, что то же самое говорила ему и дочь.

– Говорят, ты будущее предсказываешь, – усмехнулся Павел Дмитриевич. – Вот и погадай: женюсь я снова или так свой век бобылем проживу?

– А мне неча и гадать, – скорбно поджав губы, заявила мать. – Я и так знаю – быть тебе бобылем. Не веришь ты бабам и рад бы снова жениться, да не переступить тебе через себя: обжегшись на молоке, теперь будешь дуть на воду.

– А что еще ждет меня впереди?

Павел Дмитриевич понимал, что все это чепуха, но какое-то затаенное любопытство заставляло его задавать матери эти вопросы. Случается, и гадалки правильно предсказывают судьбу. Вернее, не предсказывают, а угадывают. Сколько уже сотен лет существуют хироманты, астрологи, графологи.

– Другим я могу это открыть, а тебе – нет, – сказала мать. – Ты же мой сын. А на своих загадывать трудно… Я слышала, врачи не делают операции близким. Да и зачем это тебе? Ты же образованный, все одно мне не поверишь.

– Ведь узнала же ты, что я сюда приеду?

– Все у тебя, Павел, будет хорошо, а быть одиноким, видно, на роду написано. Возьми своего батьку: и женат, а один как перст, да и я вот доживаю свой век одна… – Она зорко взглянула на него: – А женщина у тебя и сейчас есть, хорошая, умная, только пути ваши уже разошлись, Паша. И другая будет еще умнее и краше этой, помучит она тебя, поиграет тобой и бросит. А на хитрых да коварных, падких до чинов и денег ты и сам не захочешь смотреть. Тут у тебя ума хватит таких сразу распознать. Баба, она, как кошка, ласку любит, а ты, Паша, неласковый, для тебя на первом месте работа, а уж потом остальное… Вот и женись на своей работе…

– Неласковый я, видно, в тебя, мать, – со вздохом произнес он.

– А какая жизнь у меня была, Паша? – поджала сухие губы она. – Много ли я радостей в ней видела? Твой батька от меня ушел, потом этот… Да рази я знала, что он вражина? Ведь до прихода немцев ничего не ведала… А сколько годов из-за него, супостата, люди на меня косились! Слава богу, теперь никто и не попрекнет прошлым… Игорь провалился как сквозь землю. Не знаю, где он и обитает…

– А что же твое колдовство? Не подсказывает?

– Живой он, Паша, – покачала она головой. – Только чужой мне. И не только мне – всем.

Павел Дмитриевич слушал мать и вспоминал свою бабку Ефимью Андреевну, которая хотя и не прослыла в поселке колдуньей, но своим близким предсказывала и беду чуяла задолго… Исстари тянутся больные и увечные к колдунам и знахарям. И некоторых они излечивают от недугов на удивление всей официальной медицине и науке. Об этом тоже пишут в газетах и журналах…

– А Дмитрий, батька твой, не жилец на белом свете, – на прощание заявила мать. – Недолго он протянет.

– Все сердце на него держишь? Не простила?

– Господь с тобой. – Ее губы тронула улыбка. – По мне, живи он хоть сто лет, да смерть ждать не хочет…

– Как тебя встретила Александра-то? – подал голос с дивана Дмитрий Андреевич.

Павел Дмитриевич не говорил ему, что был у матери, а вот поди ты, догадался! Наверное, и впрямь в их роду есть что-то колдовское. Вот только ему, Павлу, не передалась эта особенность. Все беды и невзгоды, не уведомляя его заранее, внезапно обрушиваются на голову…

– А ты чего к ней не заходишь?

– Киваем друг дружке на улице, а поговорить нам не о чем… – Он помолчал. – Вот какая штука. Странно как-то смотрит она на меня…

– Странно?

– Ну, будто что-то за моей спиной видит… Может, смерть с косой?

Павел Дмитриевич внутренне содрогнулся; и отец об этом же самом! Да что они тут, с ума посходили?!

– Не подумай, что я боюсь ее колдовства, – засмеялся отец. – Пустое все это. Поражает меня другое: нет той былой ненависти в ее взгляде, скорее – жалость. А это меня сильно задевает. Последнее дело, когда женщина мужика начинает жалеть. Оскорбительно это для меня.

– Зла у нее к тебе нет, – только и нашелся что сказать Павел Дмитриевич.

– Я вот о чем подумал, – кашлянув, заворочался на своем диване Дмитрий Андреевич. – Останься я тогда, когда был женат на Александре, в Андреевке, может, до сих пор был бы с ней и внуков нянчил. Не пускала она меня в Питер, будто чувствовала, что это конец нашей любви… А мне тогда казалось, что она хочет мне крылья подрезать, сама полуграмотная и мне не дает учиться… Добился я своего, закончил университет, в общем, по служебной линии все у меня было в порядке – и должности, и уважение, – а вот семейная жизнь так и не сложилась с Раей…

– У меня две сводные сестренки, а я их совсем не знаю, – вставил Павел Дмитриевич.

– Рая не захотела, чтобы они ездили в Андреевку, – продолжал Дмитрий Андреевич. – Сначала я думал – из-за Шуры, а потом понял: она просто презирала деревню и ей не хотелось, чтобы наши городские девочки общались со своими деревенскими родственниками… Интересная штука получается: Шура ненавидела город, бешено ревновала меня к нему…

– Не без оснований, – с улыбкой вставил сын.

– …а Рая терпеть не могла деревню. А мне то и другое дорого. А сейчас, в старости, понял, что Андреевка мне ближе, роднее города. Вот какие пироги, Павел!..

– Я начинаю верить, что мать, как и бабушка Ефимья Андреевна…

– Колдунья? – фыркнул отец.

– Есть же люди, которые обладают даром предвидения.

– Не верю я во всю эту чепуху, – сказал отец. – Просто люди в чем-то похожи друг на друга, и жизнь их течет в общем-то в одном русле. Хорошему психологу, да и просто наблюдательному человеку, не так уж сложно предсказать тому или иному человеку его будущее, этак лет на пять – десять вперед. Ты обратил внимание, как цыганки гадают? Они смотрят в глаза и почти всем говорят одно и то же – и часто безошибочно угадывают: женат или холост, сколько детей, какие перемены ждут тебя, дорога, казенный дом… Стоишь разинув рот и поражаешься, как, мол, все верно! А потом поразмыслишь – да ведь она нагадала все то, что у каждого есть, а потом ты и сам гадалке помогаешь выражением глаз, мимикой своего лица…

Оборвав последнюю фразу на полуслове, он замолчал.

– Вроде бы… мать стала помягче, чем прежде, – подождав, вставил Павел.

Отец молчал.

– Ты спишь?

– Паша, накапай мне в рюмку… этой гадости, что стоит на буфете, – с придыханием проговорил отец.

– Сердце? – Сын вскочил с кровати, включил свет и, шлепая босыми ногами по холодному полу, подошел к буфету.

– Тридцать капель… – сдавленно произнес Дмитрий Андреевич.

Чувствуя, как мурашки поползли по телу, Павел Дмитриевич накапал в рюмку из черного пузырька, крепкий запах лекарства ударил в нос.