– Здравствуй, отец, – негромко сказал Павел Дмитриевич.

Отец размеренным движением воткнул вилы в землю, поправил фуражку и только после этого обернулся к сыну. Не похоже было, чтобы он сильно удивился.

– Значит, опять наступили перемены в твоей новой жизни, если нежданно-негаданно нагрянул в Андреевку? – улыбнулся он.

Они обнялись и поцеловались. Оба высокие, грузные, похожие друг на друга. Отец заметно сутулился, глаза поблекли, стали мутно-голубыми. Белая трехдневная щетина еще больше старила его. Линия загара как раз проходила по глубокой морщине, перечеркнувшей лоб. Видно, отец летом не снимал фуражку на солнце.

Они присели на бурую крашеную скамью. Жилистые стебли посеревшего осота просовывались между жердин забора, под ногами обожженная первыми заморозками жухлая трава. Мимо прошел грузовик, в кузове ящики с надписями: «Не кантовать!» Продукция стеклозавода.

– Я думал, ты давно уехал, – закуривая, сказал Павел Дмитриевич.

Отец взял сигарету, помял в пальцах, но прикуривать не стал.

– Мне осень нравится, – улыбнулся он. – Когда был молодым, любил весну… Что это – возрастное? Или устал жить? В городе шумно, хлопотно, а тут тихо, спокойно… Я уже неделю в земле копаюсь: собрал в кучу картофельную ботву, пусть преет до весны, напилил на зиму дров, вон какую поленницу сложил! Ей-богу, и мысли тут у меня светлые, веришь ли, радуюсь каждому новому дню.

– Верю, – улыбнулся сын. – Ты посвежел, сердце не беспокоит?

– Не хочу о болезнях, – отмахнулся отец. – Выкладывай, что у тебя нового.

– Взяли меня из обкома на работу в Москву, – сказал Павел Дмитриевич. – В Министерство народного образования РСФСР.

– Значит, пошел в гору? – усмехнулся отец. – У нас бывает, что кого-то вдруг начинают выдвигать и выдвигать… За какие такие заслуги?

– Наверное, хорошо выполняю свою работу, – обидчиво ответил сын. – И потом, министр слышал мое выступление на республиканском совещании работников народного образования. Позвонили в обком, вызвали в Москву – и вчера утвердили заведующим отделом.

– Случайность это или закономерность? – испытующе посмотрел на него отец.

– Новая работа всегда интереснее, – ответил Павел Дмитриевич. – Надеюсь, что и в министерстве в грязь лицом не ударю.

– Не зазнайся, Паша, – похлопал его по плечу Дмитрий Андреевич. – Опасная это штука! И сам не заметишь, как станешь чинушей, бюрократом…

– Постараюсь, – улыбнулся сын.

– Все один?

– Такая уж, видно, наша абросимовская порода – бобылями свой век доживать, – невесело усмехнулся Павел Дмитриевич.

– Ты на породу не греши: дед твой Андрей Иванович и Ефимья Андреевна душа в душу всю жизнь прожили, – строго заметил отец.

– А ты?

– Что я? – хмуро уронил Дмитрий Андреевич. – У меня жена, дети… Никакой я не бобыль.

Павлу Дмитриевичу хотелось спросить, дескать, чего же ты тогда убежал от них в Андреевку, но он промолчал. И не только осень держит его здесь, муторно ему с женой в Калинине. Как заговорил о доме, так по лицу пробежала тень, глаза погрустнели. Столько лет один прожил на озере Белом, Раиса Михайловна только летом на неделю выбиралась к нему, а дочери ни разу не навестили… И теперь уж который год с ранней весны до поздней осени живет в Андреевке, сюда жена – ни ногой. Павел Дмитриевич еще мальчонкой всего один раз видел ее в дедовском доме. Вот ведь как бывает: не сложилась жизнь у отца с Волоковой, не обрел он семейного счастья и со второй женой.

– А как… наши соседи? – кивнул Павел Дмитриевич на дом Ивана Широкова. И вспомнил, что своим детям-то ничего не привез, – ему ведь и в голову не могло прийти, что вот так возьмет и заявится в Андреевку.

– Хорошо живут Иван и Лида, – ответил отец. – Он уважает ее, слова худого не скажет. Я рад за них. Лариса частенько после школы забегает ко мне – обед сварит, приберется… А Валентин пошел по стопам прадеда: ездит помощником машиниста, живет в Климове.

– Не женился еще?

– Ну и батька! – осуждающе покачал головой Дмитрий Андреевич. – Ничего не знает про родного сына!

– Я ему несколько раз писал, а он отделывается поздравительными открытками, – сказал Павел Дмитриевич.

– Тебе ли упрекать его?..

– Лариса-то когда придет?

– Объявится, – сказал отец. – Ты хоть узнаешь ее? Невеста, на будущий год десятилетку заканчивает.

– Пойду ей подвенечное платье куплю, – пошутил Павел Дмитриевич и зашагал по тропинке к калитке.

Шагая с Ларисой вдоль железнодорожного полотна, Павел Дмитриевич не увидел знакомого с детства семафора – вместо него стоял невысокий трехглазый светофор; исчезли и провода на колесиках, которые приводили семафор в действие. Помнится, они с Вадимом Казаковым – им тогда было лет по шесть – как-то выбили камнем пару роликов из гнезда для самокатов. Дед Андрей узнал об этом, узким ремнем сильно выпорол обоих и запер в тесной, пахнущей мышами кладовке до вечера. Оказывается, когда нужно было открыть семафор, он из-за повреждения не сработал, и поезд остановился сразу за висячим мостом через Лысуху…

Небо было низкое, серое, чуть накрапывал дождик. Идея прогуляться до речки возникла у Павла Дмитриевича, дочь охотно составила ему компанию. Ларисе скоро шестнадцать, но, в отличие от нынешних акселераток, она была невысокого роста, грудь почти незаметна, на круглом, чуть веснушчатом лице с маленьким вздернутым носиком – большие ласковые глаза. Точно такой в молодости была ее мать, Лида Добычина, когда Павел впервые увидел ее на танцах. И смешлива в мать. Влетев к Абросимовым, с ходу повисла на шее огромного отца – ему пришлось нагнуться – и расцеловала его в обе щеки. Признаться, он не ожидал столь бурного проявления чувств. Раньше Лариса была гораздо сдержаннее.

Он вручил ей купленные в сельпо красивые резиновые сапожки с пушистой белой подкладкой внутри – их и была всего одна пара. Девочка заявила, что всю жизнь мечтала о таких, и тут же надела, сбросив у порога стоптанные туфли. Сапоги оказались велики, но неунывающая Лариса заявила, что это даже лучше – она будет носить с толстыми шерстяными носками.

Крошечные блестящие капельки посверкивали на ее рыжеватых волосах, пушистый помпон на шапочке смешно подпрыгивал при каждом шаге. Лариса оживленно рассказывала, как нынче на уроке немецкого Ваня Александров с задней парты запустил авиамодель с бензиновым моторчиком. Самолетик угодил в электрическую лампочку и упал на стол учительницы. Шуму было, пришел директор…

– Сын Бориса Александрова? – уточнил Павел Дмитриевич.

– Ну да, этого пьяницы… Вообще-то Ваня умный и добрый, я на велосипеде ездила с ним на рыбалку на Утиное озеро. Снимет с жерлицы три-четыре щуки, а остальных на волю вольную отпустит. А когда Тольку Корнилова на болоте укусила гадюка, Ваня перетянул ему ремнем ногу и высосал яд из ранки… Кто бы другой так поступил?

– Нравится он тебе?

– Я с ним на озере один раз поцеловалась, – призналась Лариса.

Павел Дмитриевич подумал, что в свое время в десятом классе мальчишки с девчонками не целовались, разве что на танцы в клуб бегали, да и то, завидев там кого-нибудь из учителей, старались поскорее ретироваться.

Павлу Дмитриевичу интересно было узнать, как живут Иван Широков и Лида Добычина, но язык не поворачивался спросить, а дочь эту тему не затрагивала. Вот Валентин уже оторвался от них, живет самостоятельно, на будущий год и Лариса закончит школу… Он знал, что она способная девочка и учится на пятерки.

– Лара, а что ты думаешь делать после школы? – спросил он.

– Ваня Александров говорит, что учиться ему до чертиков надоело, – задумчиво сказала дочь. – Лишь бы дотянуть до выпускных экзаменов, а потом он подаст документы в авиационное училище. Хочет быть летчиком.

– Бог с ним, с Иваном, ты-то чего хочешь?

– Дедушка был учителем, ты педагог, наверное, и мне на роду написано быть тоже учительницей, – улыбнулась Лариса.

– Лара, после школы приезжай ко мне в Москву? – предложил он. – Будешь там учиться и жить у меня.