– А это так важно? – улыбался сын.

– Что важно? – восклицала мать.

– Что подумают гости?

– Ты ставишь меня в дурацкое положение.

– Я ведь не попка в клетке, чтобы забавлять гостей, – возражал он.

Рассуждения пятнадцатилетнего сына иногда поражали Вадима Федоровича: Андрей рассуждал, как взрослый. В его словах была железная логика, недетская убежденность в своей правоте. Ирина – в общем-то не вздорная женщина и, как говорится, за словом в карман не лезет – зачастую в разговоре с сыном становилась в тупик. Андрей считал, что она способная художница, он часто хвалил ее рисунки, но сам к этому делу не обнаруживал никаких наклонностей. А вот десятилетняя Оля с увлечением рисовала, в школе у нее были по рисованию отличные отметки. Оля любила старшего брата, он часто помогал ей по математике, в которой она плохо соображала. Разговаривал Андрей с ней, как с ровней, что девочке очень льстило, вообще, он умел со всеми находить верный тон. Вот только с хулиганами потерпел поражение! В душе Вадим Федорович был доволен, что жизнь преподнесла самоуверенному юноше наглядный урок. И радовался, что у Андрея возникла мысль заняться спортивной борьбой. Сам Вадим Федорович с детства мог постоять за себя, шрамы, оставшиеся на руках, лбу, правой щеке, напоминали ему об отчаянных схватках со сверстниками, да и сейчас он мог приструнить хулигана или распоясавшегося пьяницу. Если он одергивал бузотера, то тот, как ни странно, утихомиривался, – очевидно, по лицу Вадима видел, что тот не боится его. И жена говорила, что в таких конфликтных ситуациях – а он болезненно не терпел хамства – у Вадима лицо становилось жестоким, а серые глаза пронзительно-холодными. И потом, в Вадиме угадывалась сила, у него рост выше среднего, широкие плечи, крепкие кулаки.

Андрей тоже будет рослым, сильным парнем с широкой костью, хотя сейчас он худощав и долговяз.

Он поставил машину у тротуара, Петя Викторов, что-то шепнув Андрею, убежал домой, а отец и сын присели на скамью в сквере напротив их дома. Глаз у сына совсем заплыл, губа отвисла, на кого же он сейчас похож?

Андрей, по-видимому, почувствовал настроение отца, улыбнулся, и, облизнув губы, заметил:

– Это первая драка в моей жизни… Не то чтобы я растерялся или перепугался, но когда тебя бьют по физиономии – очень неприятная штука! Во мне поднялось дикое желание свалить их на асфальт и пинать ногами! Недостойное желание… Их удары попадали прямо в цель, а мои кулаки летали по воздуху. Одного я, наверное, случайно задел по скуле. И главное – я чувствовал себя беспомощным!

– Я рад, что ты займешься боксом или самбо. Настоящий мужчина должен уметь постоять за себя… Что может быть отвратительнее, когда в общественном месте распояшется хам, а мужчины делают вид, что ничего не замечают!

– Где-то я прочел, что добро тоже должно быть с кулаками, – раздумчиво проговорил сын. – Наш учитель физкультуры говорил, что у меня длинные руки и хорошая реакция, а это немаловажно для боксера.

– Бокс так бокс, – улыбнулся отец. – Я в училище попробовал, но…

– Тебя демобилизовали, – подсказал сын.

– Бокс – штука жестокая, – продолжал Вадим Федорович. – Может, все-таки лучше самбо?

– Я не собираюсь становиться профессиональным боксером. Из меня Мухаммеда Али не получится, но до первого разряда я дотяну, кровь из носа! – твердо сказал Андрей.

Откуда-то появилась Оля с хозяйственной сумкой, она что-то напевала себе под нос. Приблизившись к ним танцующей походкой, остановилась напротив и, явно подражая матери, певуче произнесла:

– Вы что тут на скамеечке замышляете против нас, женщин? – Тут она заметила синяк под глазом брата и уродливую багрово-синюю губу. – Господи, никак под машину попал? Или свалился откуда-нибудь?

Вадим Федорович отметил, что дочери даже в голову не пришла мысль о драке.

– На меня кирпич сверху упал, – сказал Андрей.

Брат и сестра совсем не похожи: он – темноволосый, светлоглазый, с удлиненным лицом, прямым носом, черными бровями вразлет, а она – светленькая, круглолицая, с маленьким ртом, большими темными глазами. Наверное, будет высокая, статная, а пока просто длинная, нескладная девчонка с тонкими ногами-руками. Характер у нее легкий, веселый, никогда не унывает. Сидя в кабинете, Вадим Федорович часто слышит ее звонкий голосок во дворе, где девчонки играют в классы, дома она тоже не скучает: шьет платья своим куклам, вырезает из «Огонька» иллюстрации и наклеивает на толстые листы ватмана, которые выпрашивает у матери. Но чаще всего рисует цветы, разных рыб и ящериц. Свои рисунки охотно раздаривает подружкам.

– Меня мама научила никогда не ходить близ домов, – нравоучительно заявила она. – Сверху всегда какая-нибудь гадость может упасть на голову. Надо ходить по самому краю тротуара – тогда ничего с тобой не случится. Весной одному дяденьке на Суворовском проспекте упала на шляпу сосулька…

– Слышали, – остановил этот поток словоизвержения Андрей. – Шляпа цела, а беднягу с оркестром похоронили.

– Он же не фараон, чтобы его хоронили с женами, слугами и музыкантами, – блеснула Оля сведениями, почерпнутыми из учебника по древней истории.

– Какая у нас растет филологиня! – ухмыльнулся Андрей. То, что появилось на его исказившемся лице, никак нельзя было назвать улыбкой.

– А это кто еще такая? – округлила карие глаза девочка. – Кинозвезда?

Андрей только головой покачал, а Вадим Федорович объяснил дочери значение слова «филолог».

– А звучит красиво, – разочарованно сказала Оля и с удовольствием повторила: – Фи-ло-ло-гиня! Почти богиня.

– Ты только матери не ляпни, что мне на голову кирпич упал, – предупредил Андрей.

– Я ей скажу, что на тебя напала летающая тарелка из созвездия Гончих Псов, – хихикнула Оля.

– Почему Гончих Псов? – спросил брат. – А скажем, не с Туманности Андромеды?

– Потому, что ты врешь как сивый мерин! – засмеялась девочка.

– Не вижу логики, – пожал Андрей плечами.

– Пора бы знать: у женщин своя собственная логика, – явно повторяя чьи-то слова, важно произнесла девочка.

– У меня нет слов, – развел руками брат. Улыбнуться он на этот раз не решился.

Вадим Федорович достал из кармана смятую трешку, протянул дочери:

– Сбегай в аптеку и купи порошок бодяги.

– Бо-дя-ги? – вытаращила та на него большие глазищи. – А что это такое?

– Андрею понадобится, – улыбнулся Вадим Федорович. – Сделаем мазь, которую втирают в ушибленные места.

– Не забыть бы: бо-дя-га! – снова повторила она по слогам и уставилась на брата: – Андрюша, знаешь, на кого ты сейчас похож? На Чебурашку из мультика! – Весело рассмеялась и убежала из сквера.

– Забивают детям головы глупыми фильмами, – проворчал Андрей. – Чебурашки, Электроники, крокодилы Гены, хитроумные винтики-болтики. Есть же Баба Яга, Кащей Бессмертный, Змей Горыныч, Василиса Прекрасная…

Вспомнился тут Вадиму Федоровичу спор с молодым художником, показавшим свои иллюстрации к книжке современных сказок. Носителями добра были жабы, клопы, гусеницы и даже пиявки. Художник с видимым удовольствием показывал иллюстрации. Бородавчатая жаба была в нарядном платочке и с усами, а клоп держал в тонких лапах вожжи запряженных в тарантас кузнечиков…

Вадим Федорович стал высмеивать пристрастие автора сказок к безобразному, отвратительному: дескать, что почерпнут дети из подобных сказок? Любовь к клопам-тараканам?

– При чем тут дети? – возражал художник. – Дети проглотят все, что им предложат взрослые… Зато это оригинально! А что бабы-яги, кащеи бессмертные, иванушки-дураки – все это надоело…

Вот тогда еще Вадим Федорович подумал о том, что некоторые авторы детских книг в погоне за оригинальностью, а вернее, за оригинальничанием уничтожают настоящую детскую сказку, на которой воспитывались поколения…

Зачем же лишать детей восприятия прекрасного, где добро побеждает зло? И носителями добра всегда были в русской сказке не жабы, крысы и клопы, а добры молодцы, жар-птицы, доктор Айболит, Иваны-царевичи и Василисы Прекрасные…